Солнечная ночь – глава 4
Перевод: 1786
Редакт: Хакайна
Во второй раз я попал в больницу всего через две недели после того, как начал жить в однокомнатной квартире этого мужчины. На дворе по-прежнему стояла зима, всё вокруг сковывал мороз, и снова мой визит в больницу был следствием действий другого человека.
Он получал деньги на моё содержание от президента, но за то, что я однажды укусил его, решил, что меня необходимо «воспитать», поэтому каждый день доставал дубинку толщиной в запястье. Поначалу удары были лёгкими, но стоило ему вернуться домой подвыпившим и увидеть меня в комнате, и побои становились более жестокими.
В его маленькой захламлённой комнате стоял платяной шкаф – такой тесный, что туда едва мог поместиться ребёнок. Я пытался спрятаться в нём, но после того, как однажды мужчина меня там обнаружил, это место больше не могло быть моим укрытием. Поэтому каждую ночь, когда он возвращался домой пьяным, я надевал всю одежду, которая у меня была, и уходил на улицу.
Однако, кроме грязной полуподвальной комнаты в ветхом двухэтажном доме, который мог развалиться в любой момент, мне было некуда пойти. Это обстоятельство каждый раз приводило меня к фонарному столбу в переулке напротив.
Светлое местечко, где я мог хоть как-то рисовать, казалось для меня раем по сравнению с тесной комнаткой этого мужчины. Так прошло десять дней, которые длились для меня как вечность. Я шёл, прихрамывая на одну ногу из-за его ежедневных побоев, и надеялся, что сегодня смогу спокойно выспаться. Потому что слышал, как он договорился о встрече с кем-то по телефону.
Но мужчина вернулся раньше, чем ожидалось, и оказался намного пьянее, чем обычно. Его красные глаза, полные необъяснимой злобы, встретились с моими, и ни с того ни с сего на меня обрушился поток ругательств. Он, хоть и был пьян, уверенно стоял на ногах и с хищным взглядом, как кошка, готовая растерзать мышь, медленно расстегнул свой ремень.
Забившись в углу комнаты, я смотрел в его налитые кровью глаза и ощущал, что действительно могу умереть. Возможно, этот всепоглощающий страх и дал мне силу: не раздумывая, я оттолкнул его и выбежал из комнаты. Босиком и прихрамывая от боли в ногах, я бросился в тёмный переулок, но едва успел сделать несколько шагов, как он грубо схватил меня за волосы. И там, на месте, началось избиение.
Я понимал, что если буду кричать, то только усугублю своё положение, поэтому старался не издавать ни звука. Разъярённый, он швырнул меня на холодный цемент. Кажется, я на мгновение потерял сознание. А когда очнулся, его уже не было: либо он решил, что я умер, либо ему просто надоело меня бить. Я лежал на земле, дрожа от холода, но знал, что обратно в его дом пути нет.
Сам не понимаю, что на меня тогда нашло, но, словно в бреду, я поднялся и, едва передвигая босые ноги, побрёл в неизвестном направлении. Кажется, я прошёл довольно большое расстояние. И только когда сквозь размытое зрение показались ворота дома президента, ко мне пришло осознание, что это и было моей конечной целью. Мысли о том, что меня могут не впустить, даже не возникало. Был только страх умереть, так и не взглянув на картину в последний раз. Однако, подойдя к огромным воротам, я понял: это не его дом. Лишь большие, наглухо закрытые ворота.
Хотя состояние несчастия уже стало для меня привычным, мне редко приходилось впадать в такое отчаяние. Я возненавидел весь мир и впервые захотел возложить на кого-то ответственность. Из-за того, что я истратил все силы, потраченные на путь сюда, меня охватила мучительная боль. В конце концов я потерял равновесие и снова рухнул на землю. Тем не менее сознание не покинуло меня, и, когда в лицо ударил яркий свет, я смог открыть глаза. В этот момент раздался характерный звук захлопнувшихся дверей машины.
Вскоре два человека, вышедших из автомобиля, остановились передо мной. Я хотел поднять голову, чтобы посмотреть на них, но веки непроизвольно сомкнулись, как натянутая пружина, пытающаяся вернуться в свою первоначальную форму. И всё же сквозь темноту до меня донёсся чужой голос:
— Нет, это какой-то… Молодой господин, вам лучше войти. Я сейчас вызову полицию.
Я почувствовал, как кто-то схватил меня за плечо.
— Скорее, молодой господин, — настаивал мужчина.
Однако хватка на моём плече стала ещё крепче. Приоткрыв глаза, я увидел того самого «молодого господина». Его поведение показалось мне странным – он смотрел не на меня, а на ворота, на которые я опирался. Теряя сознание в тусклом свете фар и уличного фонаря, я увидел его взгляд, устремлённый на собственный дом. Несмотря на то, что я был весь в крови и на грани обморока, это зрелище произвело на меня глубокое впечатление.
В тот момент я ощутил ту же смесь страха и изумления, что и тогда, когда впервые увидел картину. Никто и никогда не вызывал во мне подобные эмоций. Даже погружаясь в забытье, я задавался вопросом, почему он так странно смотрит на собственный дом. Хотя было очевидно, что ему совершенно не было до меня дела, я почему-то не мог оторвать от него глаз. Для меня – человека, редко проявляющего интерес к другим, – это было крайне необычно.
— …Нет. Я отвезу его в больницу, — ответил он, так и не посмотрев в мою сторону.
Казалось, он собирался использовать меня как предлог, чтобы не входить в эти огромные ворота. И всё же, к удивлению, его слова принесли мне странное облегчение. Мальчик подложил руку под моё тело и поднял меня. Я легко взмыл в воздух. Голова закружилась, и последние остатки сознания поглотил мрак, словно я упал в бездну. Мне хотелось посмотреть на него ещё немного, но глаза больше не открывались. Возможно, это было моим последним желанием – прийти в себя и вновь заглянуть в его глаза, чтобы удостовериться в чём-то важном. Но на этом мои воспоминания обрываются. Очнувшись, я снова оказался в больнице.
Это была та же больница, в которую я попал в прошлый раз.
Я сразу узнал это место по характерному для больниц запаху дезинфицирующих средств. А вспомнив мужчину с суровым лицом, но добрым взглядом, ощутил здесь спокойствие и умиротворение. Затем я услышал низкий голос кого-то в полицейской форме, разговаривающего по телефону недалеко от меня.
— …Точно? Никаких заявлений о побеге или пропаже ребёнка? — широкоплечий мужчина прервался на полуслове, прислушался к ответу своего собеседника и кивнул. — Хорошо, понял. Но дай знать, если что-то найдёшь.
С тихим щелчком полицейский повесил трубку и остался стоять спиной ко мне, не показывая своего лица. Он молчал, словно что-то обдумывал. Но, почувствовав на себе мой взгляд, обернулся. Мужчина в тёмно-синей полицейской куртке оказался старше, чем я ожидал: на вид сорок с небольшим, высокий и с выступающими скулами. Когда мои мысли немного прояснились, я с удивлением обнаружил, что надеялся увидеть на его месте того мальчика с пустым взглядом. Но почему мне так хотелось встретиться с человеком, с которым я провёл всего минуту?
Тем не менее это не означало, что сидящий напротив меня полицейский был мне неприятен. Наоборот, он мне понравился. В его глазах я увидел что-то знакомое, напоминающее дяденьку, который доставил меня в больницу в прошлый раз.
Я растерялся. Честно говоря, думал, что сначала он спросит, где мой дом. От неожиданности я немного успокоился и, несмотря на боль, кивнул. Он наблюдал за мной некоторое время, а затем тихо спросил:
Когда я покачал головой, его лицо помрачнело.
— Чужой дяденька… с которым я живу.
Полицейский долго смотрел на меня, словно сомневаясь, говорю ли я правду, а затем спросил моё имя и номер телефона. Я продиктовал номер того мужчины, который случайно запомнил. Взяв в руки телефон, он развернулся и вышел из палаты.
А спустя некоторое время вернулся с нахмуренным лицом. Я не был уверен, но предположил, что он подтвердил правдивость моих слов. Значит, теперь меня отправят обратно?
Не отрывая от него взгляда, я неожиданно услышал вопрос:
— Хочешь, помогу тебе переехать?
— Что? — непонимающе спросил я, и тогда он перефразировал свой вопрос:
— Я спрашиваю, не хочешь ли ты жить в другом месте?
— Да. Тот дяденька – твой фактический опекун, но не усыновитель. А люди, с которыми ты жил до этого, тоже больше не несут за тебя никакой юридической ответственности.
Я не мог сразу ответить, поскольку этот вариант даже не приходил мне в голову. Полагая, что я сомневаюсь, полицейский пояснил:
— Поэтому, если захочешь, можешь отправиться в другое место. Конечно, тебе будет не так удобно – придётся жить с другими детьми… — он ненадолго замолчал, затем посмотрел мне прямо в глаза и с уверенностью добавил. — Но больше тебя никто не будет бить.
— Это учреждение, которое защищает таких детей, как ты.
Уловив негодование в моём голосе, мужчина неловко улыбнулся.
Немного подумав, я отрицательно покачал головой. На самом деле, мне было стыдно, но я подумал, что этот ответ его бы разочаровал. Однако было трудно скрыть свой страх перед неизвестностью, которую таило в себе слово «приют». Тем не менее его следующие слова развеяли все мои сомнения.
— Там никто не станет тебя бить, и ты сможешь жить свободно – так, как захочешь сам.
Это слово напомнило мне о времени, когда я рисовал в подвале дома президента, не беспокоясь ни о чём. Поэтому я неожиданно задал полицейскому странный вопрос:
— Буду ли я счастлив, если поеду туда?
Он нахмурился и взглянул на меня с жалостью, но вскоре медленно кивнул.
— Да. Потому что там никто не сможет причинить тебе боль. Так что постарайся забыть всё плохое, что было раньше, и просто будь счастлив. Если ты действительно этого захочешь, то сможешь стать счастливым.
Не знаю, что сделал полицейский, но я провёл ещё несколько дней в больнице, а потом меня перевели в какое-то большое учреждение. По словам человека, который меня привёз, я должен оставаться там до тех пор, пока мне не найдут постоянное жильё. Я был необщительным по своей натуре, и вдруг оказался в комнате, полной мальчиков моего возраста. А через два дня мы встретили Рождество.
Громкие рождественские песни, звучавшие отовсюду, вместе с недавно появившимися украшениями и сверкающими гирляндами придали зданию по-настоящему праздничный вид. Это было похоже на какую-то сказку. Однако даже я, пробывший здесь всего несколько дней, почувствовал, что что-то не так. Это можно было понять по нервным лицам сотрудников, спешащих туда-сюда, и перешёптываниям других детей.
По их словам, сегодня должен был приехать кто-то особенный. Я не знал всех деталей, поэтому не проявил особого интереса, но они были в восторге и уверяли, что это очень богатый человек, и, вероятно, он подарит нам кучу подарков.
Конечно, мне тоже нравилось получать подарки, однако я ещё не привык к новому месту и не мог разделить их радость, поэтому сидел в углу один и рисовал. Гораздо важнее для меня было повторять про себя, словно мантру, последние слова полицейского. Ведь чтобы справиться с текущей ситуацией и погрузиться в рисование, мне нужно было сосредоточиться на единственной причине, которая помогла бы забыть обо всём остальном.
Одна причина: я могу стать счастливым. Своими руками. Руками, которые сейчас рисуют. Следуя его совету, я отогнал болезненные воспоминания и без конца повторял себе: «Я буду счастлив». Постепенно окружающие звуки стихли, и я полностью погрузился в процесс рисования острым карандашом на шероховатой бумаге. Но вдруг до меня донёсся какой-то шум снаружи.
В тот же миг ребята ринулись гурьбой к окну. Судя по всему, приехал тот самый богач, которого все так ждали. Воспитатели торопливо собрали детей и вывели их на улицу, чтобы встретить гостя. Наконец в комнате стало тихо. Я оторвался от блокнота, встал и направился к окну.
Сам не знаю, что двигало мной в тот момент, ведь я наконец дождался желанного уединения. Но, так или иначе, остановившись у окна второго этажа, я увидел семью в сопровождении оператора. Они въехали во двор нашего приюта на большом чёрном автомобиле. Сперва из него вышла супружеская пара средних лет, а следом за ними, вероятно, их сын – мальчик-подросток примерно пятнадцати-шестнадцати лет. С такой высоты я не мог разглядеть его лицо из-за чёлки, закрывающей глаза, но он был очень высоким и по-юношески нескладным.
Когда вся семья остановилась перед небольшим корпусом, воспитатели попросили детей исполнить заранее подготовленную песню. Мужчина, женщина и их сын улыбались, наблюдая за выступлением, а когда оно завершилось, разразились восторженными аплодисментами. Они одаривали всех тёплыми взглядами, обнявшись за плечи. Независимо от того, насколько эта семья была богата, они выглядели по-настоящему счастливыми. Однако их заразительное счастье насторожило меня.
Мальчик, который сейчас улыбался детям, всего несколько дней назад поверг меня в шок своими пустыми, безжизненными глазами. Хотя в тот момент я был не в себе, но его глаза, лишённые всяких эмоций, прочно сохранились в моей памяти. Сейчас, глядя на его сияющее лицо, было невозможно поверить, что это один и тот же человек.
Я был уверен, что он не способен улыбаться. Не могу сказать, почему пришёл к такому выводу, основываясь только на его взгляде. Просто он казался ещё более погружённым во тьму, чем я, считавший себя несчастным. Этот мальчик напомнил мне мою любимую картину.
Совершенное сосуществование света и тьмы.
При мысли о том, что за его внешним благополучием может скрываться такое же глубокое несчастье, как и у меня, я покрылся мурашками. Потому что это было похоже на пророчество тщетности моих попыток обрести счастье. Что же мне тогда оставалось делать? Может, отомстить всем, кто, как мне казалось, был виновен в моих страданиях? Однако в голове тут же прозвучало наставление полицейского – забыть всё плохое, что было раньше, и просто стать счастливым.
Но я не мог понять, что правильнее: отомстить или забыть. Полностью забыть, как советовал полицейский, было невозможно, а значит, однозначного ответа не существовало. И всё же я решил прислушаться к его словам и стать кузнецом своего счастья. Однако, как ни странно, чем больше я пытался преодолеть свои внутренние барьеры, тем выше они становились. Одновременно с этим в моём сознании всё более отчётливо закреплялся двойственный, словно картина, образ мальчика.
Но стал ли я в итоге счастлив, позабыв обо всём?
Говоря откровенно, мне казалось, что если отбросить мрачные воспоминания и помчаться в светлое будущее, то все барьеры рухнут. Я правда верил в это. И даже несмотря на то, что глаза мальчика продолжали пронзать моё сознание, словно маленькие копья, я научился жить с этим. Во многом благодаря одной особенности, которая отличала меня от других. С самого детства я был способен трансформировать все свои страдания и жажду мести в нечто иное, полностью сжигая негативные эмоции.
Это была моя врождённая одержимость рисованием.
Благодаря этой замечательной особенности забывать обо всех невзгодах, имея под рукой лишь бумагу и инструменты для рисования, я не испытывал обиду и разочарование от несчастливой жизни.
Если посмотреть на это под другим углом, то, возможно, это был защитный механизм, который выработался после того, как я оказался заперт в огромном особняке. Но, в конечном счёте, не имеет значения, что было первым. Я не чувствовал себя несчастным, и это главное. Переезжая из одного приюта в другой, я всё меньше коммуницировал с другими и всё больше погружался в рисование.
В последнем приюте, в котором я провёл полгода, местные дети прозвали меня немым. Мне, в общем-то, не было дела до того, что обо мне говорили. Я просто хотел уединиться и как можно скорее выплеснуть на бумагу все эти кошмарные образы, которые клубились в моей голове и не давали покоя. Но мне никак не удавалось полностью изгнать их. Цвета, гармония линий, общая композиция – всё это никогда не соответствовало моим представлениям. Я был самоучкой и не знал основ, поэтому был вынужден решать эти задачи самостоятельно. Так что в те моменты, когда я не рисовал, мне приходилось сидеть сложа руки и вести бесконечную битву с самим собой из-за неспособности сделать всё идеально.
Почему мои руки не могут воссоздать те яркие образы, что так отчётливо всплывают в голове, когда я закрываю глаза? Почему цвета не смешиваются так же легко, как в моём воображении?
Было бы здорово, если бы период, когда я был поглощён рисованием и, словно одержимый, заполнял каждый клочок бумаги, какой только попадался мне под руку, продлился немного дольше. Но, к сожалению, это свободное время быстро подошло к концу.
В приюте существовало негласное правило – ты должен уйти после того, как тебе исполнится пятнадцать. Никто никого не принуждал и не выгонял, но не было ни одного случая, чтобы ребёнок старше пятнадцати лет оставался в приюте. Воспитатели с самого начала подталкивали нас к самостоятельной жизни. Я сам понимал, что в какой-то момент мне придётся уйти. Однако в то время все мои мысли занимало рисование, поэтому даже к своему шестнадцатилетию я не смог решить, куда мне податься.
Но в мой шестнадцатый день рождения директриса тихонько подозвала меня и попросила уйти. Она начала с того, что финансирование сильно сократилось и им едва удаётся обеспечивать детей трёхразовым питанием, а затем, отметив, что я достиг возраста, когда могу сам себя обеспечивать, посоветовала покинуть их ради блага приюта. После своей речи она вручила мне восемьдесят тысяч вон.
Я впервые склонил голову и поблагодарил её. И в тот же день, собрав все свои вещи, покинул приют. Бредя к автобусной остановке, я осознал, что моя многолетняя свобода подошла к концу. Теперь придётся работать, чтобы выжить и вновь вернуть себе ту свободу.