Солнечная ночь - глава 1
Перевод: 1786
Редакт: Хакайна
Если считать мерилом отсутствие несчастья, то по крайней мере те краткие моменты, когда мы не чувствуем себя несчастными, уже являются настоящим счастьем. И его я испытал лишь однажды в своём детстве.
Мой взгляд снова захватила эта картина. Её великолепие, удерживающее внимание и не позволяющее отвести глаз, заключалось не только в благородной красоте.
До сих пор помню это. Когда я впервые увидел её, леденящий, ползучий страх охватил меня наряду с восторженным трепетом. Когда пришёл в себя и присмотрелся повнимательнее, я понял, что фальшь и нереальность, скрытые в красоте, уживались на картине.
Возможно, меня напугала фальшь, представленная на картине, которая смутно раскрыла своё присутствие, прежде чем разум смог распознать её. Пространство, где страх и эстетическое благоговение существовали вместе. Как только я взглянул на эту плоскую двухмерную картину, страдания, которые терзали меня в реальной жизни, исчезли в вихре страха и восхищения, и я испытал редкое чувство счастья.
Но оно всегда было кратковременным. Чтобы полюбоваться картиной, приходилось выбираться в гостиную, а это было местом, куда мне запрещалось входить. В общем-то, я никогда и не мог свободно перемещаться по этому огромному дому. Но неудобств это не доставляло: небольшой комнатки, где я мог бы спокойно рисовать, было более чем достаточно. К тому же, в гостиную нередко заглядывали гости, что делало запрет особенно строгим. Ведь риск быть замеченным кем-то из посторонних влёк за собой серьёзные последствия.
Тем не менее я жил, как маленькое растение, скрытое в тени большого дерева – так однажды выразился президент, указывая на то, как мне следует себя вести, – влача жалкое существование и жаждая тех редких лучиков солнца, что время от времени пробивались сквозь густую крону.
Наверное, моя детская потребность бессознательно привела меня к тому, что я нашёл в этом тёмном мире счастье, подобное солнечному свету. Для меня оно заключалось в этой картине. Я запечатлел в памяти всё до мельчайших деталей, однако одних воспоминаний было недостаточно, чтобы вынести эту беспросветную жизнь.
Как я уже упоминал, гостиная была для меня запретной зоной – именно из-за нарушения главного правила мне часто доставалось от президента. Вторая причина наказаний – лживые доносы его сына Мин Ука, который был моим ровесником. В таком случае частота порки вырастала до двух-трёх раз в неделю. А хуже всего было то, когда оба этих фактора совпадали.
— Ты… Ты что, опять здесь? Ублюдок, кто сказал, что тебе можно выползать? А?
Очарованный магией картины, я вдруг услышал высокий, ещё не сломавшийся мальчишеский голос. В нём сквозило не столько предупреждение, сколько лёгкое возбуждение и радость из-за того, что я снова попался. Это заставило меня прийти в себя. Я оторвался от стены в углу гостинной, где надеялся остаться незамеченным.
Когда он вышел из тени извилистого коридора, ведущего в кухню, на меня устремился взгляд, полный презрения, будто я был ничтожным насекомым, а его губ коснулась усмешка.
— Папа говорит, что таких крысёнышей, как ты, нужно бить каждый день для профилактики.
Копируя интонацию президента, он неотрывно смотрел на меня, и, когда заметил страх в моих глазах, улыбнулся ещё шире. Затем повернулся и посмотрел куда-то в сторону.
— Но на этот раз ты не отделаешься обычными ударами.
Я невольно попятился назад, но его уверенный голос остановил меня. Пальцы на ногах поджались. Что он хотел этим сказать? Однако краткое замешательство было сметено резким, разрывающим барабанные перепонки звуком, вызвавшем во мне панику.
С громким звоном большая керамическая ваза, сброшенная рукой Мин Ука, упала на пол и разлетелась на множество осколков, заставив меня вздрогнуть. Маленькие молочно-белые осколки не долетели до меня, но я рефлекторно поднял руки, и прикрыл ими лицо. Медленно опустив их, спустя мгновение я понял, что меня сейчас ждёт.
Всё началось с того, что люди, сидевшие в своих комнатах, стали по одному выходить на шум: самоним¹, которая обычно предпочитала меня игнорировать, вечно холодная и неприветливая домработница и грубоватый, но иногда проявляющий доброту водитель – все собрались на пороге гостиной и устремили взгляды на осколки того, что некогда являлось любимой вазой президента.
Но вскоре, словно сговорившись, они повернулись ко мне, прижавшемуся к стене. Рядом с разбитой вазой стоял Мин Ук, однако само собой разумеющимся было то, что виновник – я. Предвкушая победу, Мин Ук направился к своей матери. А та, презрительно взглянув на меня, обратилась к домработнице:
— Сейчас же избавься от этого мусора.
Она приобняла сына и оттащила подальше от «мусора», каким явно считала и меня. И, как обычно, не желая признавать моего существования, отвернулась без слова упрёка. В это время домработница поспешила к разбитой вазе, а дяденька-водитель вызвался ей помочь.
Слова, застрявшие в горле, так и не вырвались наружу.
Прошло уже одиннадцать лет с тех пор, как я, сирота, взятый из жалости в богатую семью, начал жить в этом доме. Но за это время я ни разу не высказал своего мнения. В детстве было страшно даже открыть рот, потому что после этого обязательно прилетали пощёчины. Со временем это стало привычкой, которая превратила меня в труса.
Но сейчас, когда я уже перехожу в пятый класс, вместе со страхом во мне начали зарождаться другие чувства. В этом доме я должен был вести себя тихо, словно мышь, и не привлекать к себе внимания. Однако несправедливое обвинение о разбитой вазе заставило меня усомниться в этом. Пусть я и нахлебник, но сейчас не в моих силах изменить это. Негодование усилилось, стоило только увидеть взгляд домработницы и хмурое лицо дяденьки-водителя, который, как я думал, был на моей стороне.
Когда я, прежде всегда хранивший молчание, вдруг заговорил, все удивлённо обернулись и замерли.
Самоним прищурилась и ещё ближе притянула Мин Ука к себе. Этим жестом она будто пыталась показать, что мои дальнейшие слова не имеют никакого отношения к её сыну. Но впервые у меня хватило смелости обвинить его.
— Мин Ук… Это был Мин Ук, не я…
И только я поднял трясущуюся руку, чтобы указать на него, как меня прервали. Крошечное мужество тут же потухло, словно тлеющие угольки под дождём.
Президент, который, кажется, только вышел из подвального зала для гольфа, с нескрываемым гневом сжимал клюшку в одной руке. С его губ слетела привычная фраза:
— Я говорил тебе, чтобы ты сдох, крысёныш?
¹Самоним – термин в корейском языке, обозначающий жену влиятельного мужчины или состоятельную женщину средних лет.