Солнечная ночь – глава 13
Когда я пришёл, тётушка сразу бросила свои дела и с горящими глазами усадила меня на диван с новым чехлом. Вчера она ушла, как только подала ужин директору, поэтому не знала, что я сидел в его кабинете до часу ночи и печатал документ на три страницы.
Под конец, когда у меня уже упала концентрация, я стал чаще ошибаться, и его брови несколько раз едва заметно дёрнулись. Возможно, если бы мы ещё немного задержались, я бы наконец увидел в нём ту человечную сторону, на которую надеялся. Однако он выразил гнев иным способом.
«В течение пяти дней научитесь печатать не менее ста символов в минуту».
Никогда прежде вежливая речь не казалась мне такой устрашающей.
— Помогал директору с работой.
Её тон звучал обеспокоенно, но уголки губ предательски ползли вверх. Подумав о том, что этого человека определённо нужно будет изучить повнимательнее, я ответил:
— Мы засиделись, потому что я плохо справлялся со своей задачей.
— Но директор не рассердился, да?
За этими словами явно стояло: «Видишь, я же говорила, что он хороший человек», но согласиться было нелегко. Требование о ста символах в минуту по-прежнему не выходило из моей головы.
— Кстати, похоже ты правда пришёлся ему по душе, раз он даже такую работу тебе доверил. С виду директор может показаться холодным и чёрствым, но на самом деле он совсем не такой. Если, как я, понаблюдать за ним немного, то это сразу станет ясно. Просто он не любит зависеть от других, а тут вдруг руку повредил – ещё и правую, понимаешь? От моего предложения оставаться здесь на ночь и помогать ему тоже отказался. А за время работы я всё-таки к нему прикипела, поэтому очень волновалась. Как хорошо, что тётя направила к нему именно тебя. Ох, только подумаю, как бы он страдал здесь один, в этом огромном доме с больной рукой…
Она вздохнула и с подавленным видом огляделась.
— Честно говоря, я была уверена, что директор продаст этот дом.
Тихие слова, вырвавшиеся из её рта, я уже слышал в первый день здесь. Похоже, тётушка и впрямь в это верила. Однако, вопреки её ожиданиям, директор Чхве продолжал жить здесь. Я рассеянно отвёл взгляд и посмотрел на картину. Красивый, но жуткий пейзаж, где сосуществовали день и ночь.
О чём же он думал, когда вешал эту картину в доме?
А, б, в, г… Я долго смотрел в пустоту, пытаясь вспомнить расположение букв, и неуверенно нажал на следующую клавишу. Д. Теперь «е»…
— Неужели нужно заходить так далеко?
Подняв голову, я увидел ассистент-хёна, который стоял с сумкой в руках и наблюдал за моей борьбой с клавиатурой. Когда я вопросительно наклонил голову, он замялся, словно не решаясь говорить прямо.
— Это немного странно. Ты говорил, что пришёл туда только чтобы посмотреть на картину. Но я впервые вижу, чтобы ты так усердно занимался чем-то, помимо рисования. И складывается впечатление, будто ты делаешь это не потому, что должен, а по собственному желанию, чтобы остаться работать в том доме. Так же и с тем, как ты учился завязывать галстук.
— Ты же знаешь, что учитель очень волнуется? И я тоже. Хён У, я знаю, что ты через многое прошёл, и твою жизнь нельзя назвать лёгкой, но, как бы сказать… — он на мгновение задумался, чтобы подобрать нужные слова. — Ты настолько погружён в живопись, что не обращаешь внимание на остальные трудности. И меня это беспокоит. Отпускать тебя в самостоятельную жизнь страшнее, чем маленького ребёнка.
— Хён, а когда у вас случилась первая любовь?
Внезапно вырвавшийся вопрос удивил меня не меньше, чем ассистент-хёна. Но, к счастью, мне не пришлось объяснять, почему я спросил об этом. Он выглядел немного озадаченным, но не стал ничего спрашивать и просто ответил:
— Первая любовь? Ну, кажется, ещё в начальной школе. Мне тогда нравилась девочка из моего класса.
— Как вы поняли, что она вам нравится?
Он с любопытством посмотрел на меня и, приподняв уголок губ, грубо взъерошил мои волосы.
— Что за детский вопрос? Вот видишь, поэтому я за тебя и переживаю. С чего ты вдруг заговорил о первой любви?
С растрёпанной, словно воронье гнездо, головой я глуповато улыбнулся. Ассистент-хён одарил меня обеспокоенным взглядом и ушёл, сказав, что ему уже пора в университет.
Сидеть на скамейке и делать кроки, наблюдая за проходящими мимо людьми, было одним из немногих моих хобби.
[Прим.: Croquis — наскоро сделанный набросок, обычно карандашный, передающий наиболее характерные черты живописного, скульптурного или архитектурного произведения.]
«Почему ты рисуешь только людей?»
Этот вопрос как-то задала пьяная Анна, ввалившаяся ко мне в мастерскую в вечернем платье после моей второй выставки. Проснувшись на следующий день, она даже не могла вспомнить, как туда попала, так что и заданный вопрос, вероятно, не сохранился в её памяти.
Но я запомнил его, потому что моментально ответил, даже не раздумывая:
Прежде эта мысль не приходила мне в голову. Нет, я даже не осознавал того, что мне нравятся люди, и был поражён ответом, который пришёл сам по себе. Ведь я никогда не понимал, каково это – когда тебе кто-то или что-то нравится. То же касалось и первой любви. Возможно, даже испытав её, я бы не понял.
Для меня самого было загадкой, почему я задал хёну такой неожиданный вопрос, но кое в чём точно не сомневался: это связано с директором Чхве. Погружённый в свои мысли, я уже почти сорок минут сидел на маленькой скамейке в парке возле мастерской учителя и держал карандаш с маленьким скетчбуком, так ничего и не нарисовав. Несмотря на то, что передо мной проходили люди с самыми разными выражениями лиц и эмоциями, я их не замечал.
Моя рука неосознанно скользнула по бумаге и наметила контур лица. Проведя едва заметную центральную линию, я обозначил расположение глаз, носа и губ, короткими штрихами наметил их размер. Как только компоновка была завершена, мои движения ускорились. Карандаш, словно став продолжением моих пальцев, быстро выводил знакомое лицо.
Но вскоре линии начали терять чёткость, и всё вокруг будто заволокло туманом. В этом рассеянном состоянии я понял, что больше не могу продолжать. Некоторое время я рассматривал его портрет, который сам не понял, как нарисовал, затем закрыл скетчбук и встал. Сегодня нужно прийти пораньше, чтобы снова не получить неодобрительный взгляд.
«Вчера он просто пришёл раньше обычного. Если подумать, директор всегда возвращается поздно. А когда на работе завал, может и под утро прийти», — предупредила тётушка перед своим уходом, словно знала, что я его жду.
Был уже час двадцать ночи. Я сидел перед своей любимой картиной в гостиной и рисовал клавиатуру, запоминая расположение клавиш. Кто бы мог подумать, что я возьмусь за эту работу с таким энтузиазмом, да ещё и буду ждать директора, чтобы продемонстрировать ему свой прогресс. Как ни странно, мне правда хотелось, чтобы он скорее пришёл. Я чувствовал себя щенком, нетерпеливо ожидающим возвращения своего хозяина. Но, возможно, дело было и в том, что этот большой дом немного пугал меня.
Мёртвая тишина порой напоминала место, в котором прошло моё детство. Когда все засыпали, я, затаив дыхание, прокрадывался в гостиную, чтобы посмотреть на картину. Тогда эта тишина ощущалась как затишье перед бурей, которая начнётся, когда меня поймают и отругают. И хотя здесь не было людей, которые могли бы навредить мне, я всё равно надеялся, что директор скоро вернётся. С этими мыслями я закрыл свои глаза и свернулся калачиком на ковре.
Раздался тихий щелчок переключателя, и сквозь сомкнутые веки я почувствовал слабый свет.
Я медленно открыл глаза и заметил, что это включилась специальная подсветка: она освещала только картину на стене, оставляя остальную гостиную в полумраке. Не меняя своего положения, я огляделся, когда услышал чьи-то шаги. Директор остановился недалеко от меня и, положив одну руку на спинку дивана, неотрывно смотрел на картину. Как всегда, он выглядел безупречно, но лёгкая усталость на его лице была заметна даже в тусклом свете. Однако не это заставило меня затаить дыхание и замереть.
Его глаза, в которых, как мне казалось, больше не было эмоций, сейчас удивительным образом отражали прошлое. Он застыл перед картиной с таким же безжизненным взглядом, какой был у него, когда он ещё мальчишкой смотрел на свой дом. Воздух застыл в моих лёгких. Удушающее чувство, которое я испытал в тот день, снова сдавило сердце. Да, она всё ещё на месте. За его закрытыми глазами осталась та пустота. Но почему? Почему он до сих пор несчастлив? Однако вопрос, обращённый к нему, без предупреждения вернулся ко мне.
Может, тот, кто остался несчастлив, – это я, а не он?
Стоило лишь зацепиться за эту мысль, и воспоминания стремительно посыпались одно за другим, точно падающее домино.
Маленькие глаза яростно прожигали меня из-под морщинистых век.
«Следи за этим ребёнком. Держи его рядом всю жизнь и не допускай, чтобы он был счастлив!»
Хриплый голос бабушки, отдававшей этот приказ президенту перед смертью, отчётливо прозвучал в моих ушах. Я сжал дрожащие руки, отгоняя мрачные образы прошлого. Оно больше ничего не значит, теперь для меня важна только картина. В ней заключалось счастье, которое я так кропотливо выстраивал. Но стоило лишь на мгновение отодвинуть картину в сторону, и я понимал, как легко разрушаюсь, глядя в глаза директору Чхве. Несмотря на то, что ковёр подо мной был тёплым, по моему телу пробежал холодок. И всё же я не мог оторваться от него – точно так же, как он от картины.
Директор вздрогнул. Хотя на его лице не отразилось удивление, во взгляде промелькнула краткая растерянность. Он опустил голову и уставился на меня. «Почему вы лежите на ковре?» – безмолвно спрашивали его глаза, в которых читалось раздражение: то ли от абсурдности ситуации, то ли от её внезапности. Однако я облегчённо вздохнул, увидев такую реакцию. У меня пока не хватало смелости, чтобы столкнуться с его несчастьем. Нет, возможно, с моим.
Настенные часы в гостиной показывали три часа. Действительно поздно. Завтра четверг… Он ведь поедет в офис? Я сомневался, что директор компенсирует недосып на работе, поэтому немного беспокоился. Однако он лишь холодно посмотрел на меня, медленно поднимающегося с пола, и молча ушёл на второй этаж.