6 июля

В этот день 73 года назад левые эсеры, которые хотели «разбудить народ», помогли большевикам установить однопартийный режим

В СУББОТУ 6 июля, в третьем часу дня, у ворот посольства Германии остановился автомобиль, принадлежащий известному ведомству на Лубянке. Двое в штатском из этой машины вошли в посольство, переговорили с послом, убили его и уехали по месту службы. Прохожие успели заметить номер машины: 27-60.

Так началось то, что обычно именуется июльским мятежом левых эсеров 1918 года. Согласно официальной версии, партия левых эсеров (ПЛСР), до того времени поддерживавшая революцию, вследствие своей мелкобуржуазной сущности не смогла быть революционной до конца и после заключения Брестского мира решила спровоцировать войну с Германией. По заданию своего ЦК левые эсеры Яков Блюмкин и Николай Андреев проникли в здание посольства и убили посла, графа восстанию. Другие левые эсеры захватили т. Дзержинского, явившегося арестовать убийц Мирбаха, задержали заведующего отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК т. Лациса, председателя Моссовета т. Смидовича и других видных большевиков. Кроме того, они захватили здание ВЧК, почтамт, телеграф. Далее мятежники (общим числом 1800 человек) обстреляли Кремль, вступили в бои с частями Красной Армии, но уже 7 июля в первом часу дня были разгромлены. Так закончился единственный в истории Республики Советов трагический опыт присутствия нескольких (двух) партий в органах власти. Во имя спасения Революции большевики — единственная партия, выражающая подлинные интересы народа, — принуждены были монополизировать власть в России.

Попробуем преодолеть отвращение к оборотам типа «мелкобуржуазная сущность», «революционный до конца» и вопреки создателям этой версии заинтересоваться событиями июля 1918 года.

Партия эсеров (ПСР) — политическая наследница террористов «Народной воли» — оформилась в 1901 году. Основные политические лозунги: установление демократической республики; полная свобода слова (в первую очередь, — Н. Л.), а также совести, собраний, печати, стачек и рабочих союзов; социализация земли, то есть изъятие ее у частных собственников и передача в общественное владение. Из-за этих слов эсеры бросали бомбы в министров и губернаторов. По замыслу партии царская администрация должна была испугаться и парализоваться, а народ — смести ее в революционном порыве и передать власть Учредительному собранию.

После февраля 1917 года правое крыло ПСР решило не форсировать революцию, мирно трудиться в рамках господствующей хозяйственной системы — капитализма — и поддержало Временное правительство. Левое крыло, напротив, не захотело жить при капитализме, потребовало немедленно изъять землю у помещиков, передать власть рабочим и крестьянам и «ликвидировать» войну с Германией. Окончательный разрыв между правыми и левыми в ПСР был в октябре 1917 года, когда резолюция стала поворачиваться к ним «своею азиатской рожей» — кровью, ложью, безумной дракой за власть.

Правым эсерам хотелось другой какой-нибудь революции, и 25 октября, когда Ленин снял рыжий парик, они отказались иметь с ним дело. Левые, напротив, показали подлинную революционность: активно участвовали в Октябрьском вооруженном восстании, голосовали за декреты о земле и мире, а в конце 1917 года оформились как отдельная партия — ПЛСР и вошли в состав Совнаркома, отмахнувшись от предупреждения правых: «…блок с большевиками — это волчья яма, ловушка для демократии».

Лидером ПЛСР стала Мария Спиридонова. Ей был 21 гол, когда в 1906 году она в упор расстреляла чиновника Луженовского — усмирителя крестьянских восстаний на Тамбовщине 1905 года. Ее страшно избили, изнасиловали (по сообщениям либеральной прессы) и приговорили к повешению. 16 суток она ждала эшафота. Уже повесила на виселице-шпильке человечка из хлебного мякиша и покачивала его пальцем. Но казнь вдруг заменили бессрочной каторгой. Освободившись в 1917 году, она приехала в Петроград. Это в теперешней периодике можно прочесть, что Луженовского Спиридонова убила не из-за крестьян, а из-за сердечного, так сказать, разочарования, и изнасилования не было, а эсеркой она практически стала на «каторге», позволявшей заключенным устраивать кружки и диспуты с лекциями.

Но в 1917 году венец мученицы, энергия, решительность, умение кричать то, что нравится толпе, и самой зажигаться от этого крика сделали Спиридонову, по словам Дж. Рида, «самой популярной и влиятельной женщиной России».

Такой союзник очень кстати пришелся большевикам. Лидеры ПЛСР поддержали даже разгон Учредительного собрания и расстрел протестовавших демонстрантов, посетовав, правда, что у большевиков «…все дышит ненавистью, озлоблением», что нет у них «…воодушевления, религиозного энтузиазма».

Однако после «похабного Бреста» левые эсеры возмутились и покинули Совнарком. Они не понимали, что разложенная с их помощью армия неспособна воевать, что территориальные и экономические уступки — ничто (ведь немцы не покушались на власть большевиков) и скоро мировая революция, для которой очень будет неплохо, если подхлебом германский империализм обессилит англо-франко-американский империализм. Напротив, по мнению левых эсеров, Брестский мир душил русскую революцию, отрезав ее от угля, нефти и хлеба; усилил германский империализм, дал повод империалистам Антанты напасть на Советскую Россию и тем задерживал международную социальную революцию.

Вскоре у ПЛСР появились другие поводы для недовольства. Большевики не хотели дележа власти и диалектически подошли к перевыборам Советов в начале 1918 года: запугивали избирателей, устраивали выборы от мертвых душ, разгоняли неугодные Советы и т. д. Кроме того, в мае — июне 1918 года были приняты декреты о продовольственной диктатуре и комитетах деревенской бедноты (комбеды). Теперь уклонявшиеся от сдачи «излишков» хлеба объявлялись врагами народа и получали 10 лет тюрьмы с конфискацией имущества. Таких «уклонявшихся» выявляли комбеды. То есть власть на селе перестала быть советской: она не выбиралась, а назначалась большевиками. Причем назначалась из местных подонков. Это был страшный удар по мужику — основной опоре левых эсеров (вспомним их требования социализации земли). К тому же новое деревенское начальство поддерживало, разумеется, только своих благодетелей-большевиков.

Спиридонова обрушила на них пламенные речи, но винить-то надо было себя. Нужно было очень внимательно прочесть Декрет о земле, прежде чем голосовать за него на III Всероссийском съезде Советов. Ильич писал этот декрет перед захватом власти, когда позарез была необходима поддержка крестьян, которых не воодушевляло традиционное большевистское требование национализировать (т. е. отдать государству) землю. И после бессонной ночи Ленин попросту списал основные положения декрета с программы эсеров. Но утром он, сияя, сообщил, что оставил там «заручку», С помощью которой потом все повернет по-своему. «Заручка» эта, видимо, затерялась среди пунктов декрета, набранных мелким шрифтом, — «Крестьянского наказа». Ошиблись ли его составители-эсеры, или Ильич с карандашиком «пробежался» по нему, но вышло так: «Вся земля: государственная,… общественная и крестьянская и т. д. отчуждается безвозмездно, обращается во в с е н, а р о д н о е (разрядка моя. —Н. Л.) достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней».

Итак, земля у крестьян отчуждалась безвозмездно, они лишь пользовались ею, а владельцем земли становился весь народ (точнее — государство). Похоже, Ленин просто перевел неприятное слово «национализация» (от латинского «нацио» — народ). Из этой «заручки» вышли продотряды (их послало государство), комбеды (вводились государственной властью), коллективизация и т. п.

Недовольных подобными юридическими изысками Ильича оказалось слишком много. Легально выразить свой протест они могли, только обращаясь к ПЛСР — единственной, кроме большевиков, партии, официально представленной в Советах. (В июне 1918 г. решением ВЦИК из Советов были исключены представители меньшевиков и правых эсеров.) Этих людей, пришедших оттого, что некуда было больше идти, ЦК ПЛСР принял за опору. Левые эсеры — члены коллегии ВЧК вдруг перестали подписывать бессудные смертные приговоры, чем очень огорчили Дзержинского. Кроме того, на пятом Всероссийском съезде Советов левоэсеровская фракция (30% делегатов) много говорила о гибельности крестьянской политики большевиков для России, и без того поставленной Брестом в ужасные условия. Ленин весьма аргументированно опроверг их: «… за время этой отсрочки наши рабочие и крестьяне сделали громадный шаг к социалистическому строительству, и, наоборот, державы Запада сделали громадный шаг вперед к той пропасти, в которую империализм падает тем быстрее, чем идет дальше каждая неделя этой войны». И фракция большевиков (66% делегатов) дисциплинированно отвергла резолюцию левых эсеров выразить недоверие правительству и расторгнуть мирный договор с Германией.

Отчаявшись сагитировать съезд, лидеры левых эсеров решили идти к мировой революции другим путем: «…интернациональный красный террор — вот задача, которую поставит себе партия в случае поражения, хотя бы временного, социальной революции. Эти меры вдохнут новую струю активности в неизбежную мировую социальную революцию…». И 24 июня ЦК ПЛСР нашел, «…что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Центральный Комитет… считает… целесообразным организовать в отношении виднейших представителей германского империализма… Ввиду того что настоящая политика партии может привести ее, помимо собственного желания, к столкновению с партией большевиков, ЦК партии… постановил следующее:

«Мы рассматриваем свои действия как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков. Однако ввиду того, что со стороны последних возможны агрессивные действия против нашей партии, постановлено в таком случае прибегнуть к вооруженной обороне занятых позиций». Заметим: левые эсеры не покушались на власть большевиков, но неуклюже, силком (характерно для наших социалистов) пытались сделать их своими союзниками. Пусть обозленные террором немцы вылезут из окопов — сражаясь с ними, большевики окажутся плечом к плечу с ПЛСР.

Спиридонова сумела скрыть подготовку покушения на посла Германии от большей части ЦК ПЛСР, но не от немцев. Уже в начале июня в немецкое посольство явился некто Гинч. Он заявил, что партия «Союз Союзов» готовит убийство Мирбаха, и предъявил «преступные воззвания». Примерно через пару недель он указал точную дату покушения — между 5 и 6 июля. Получив сведения об этом в Наркомате иностранных дел, Дзержинский побеседовал с Гинчем и узнал от него:

что в заговоре участвуют англичанин Уайбер и француз Мамелюк;

что заговорщические воззвания печатают на пишущих машинках ВЧК («где-то на Лубянке» — застенчиво покажет потом на следствии Дзержинский);

а также адреса типографий, отпечатавших воззвания.

Единственное после этого действие Дзержинского — заявление немцам, что Гинча и еще одну упомянутую им осведомительницу посольства надо бы арестовать. Что он и сделал сразу после убийства Мирбаха.

Убийцей Мирбаха Спиридонова назначила левого эсера Блюмкина — заведующего отделением в одном из отделов ВЧК. Блюмкин и его сотрудник Андреев были почему-то уверены в своей безнаказанности: приехали в посольство на служебном автомобиле, предъявили удостоверение со своими настоящими фамилиями, расстреляли посла из револьверов, потом, по эсеровскому обычаю, бросили бомбу и убежали. Вызванный на место преступления Дзержинский получил в посольстве забытые убийцами личные документы и прочел в них фамилии своих сослуживцев. Вскоре он узнал, что Блюмкин находится в Трехсвятительском (теперь Большом Вузовском) переулке в отряде особого назначения ВЧК под командой левого эсера Попова. Дзержинский отправился туда, взяв с собой только трех сопровождающих, но Блюмкина не получил и сам был арестован.

Председатель ВЧК в первый раз смотрел глазами арестованного на рядовых сотрудников «чрезвычайки», и они ему не понравились (заметим, что среди «половцев» практически не было левых эсеров). Дзержинского, правда, не били, но оказалось, что чекисты ведут себя «как завоеватели», «вкусившие сладости власти», многие были пьяными и почему-то носили «по 3—4 кольца на пальцах».

Узнав, что Дзержинский «задержался» в том же отряде, где скрывается убийца Мирбаха, Троцкий назначил на его место Мартина Лациса, которому приказал распустить ВЧК и набирать новых сотрудников, а также арестовать как заложников всех чекистов — левых эсеров. Лацис начал было аресты, но сам был схвачен в здании ВЧК людьми Попова и помещен на Трехсвятительском в комнате, где уже сидел Дзержинский.

В это время Спиридонова отправилась из штаба Попова в Большой театр на съезд Советов, где рассказала большевикам и ошарашенным левым эсерам о том, кто и почему убил Мирбаха. Конечно тут не обошлось [] женщина-страдалица приходит разделить судьбу товарищей, которые в трудную минуту рискуют превратиться в заложников. Но, наверное, главной была попытка успокоить большевиков и указать им верную дорогу к мировой революции. Однако большевики доказали, что сами знают кратчайший путь к всеобщему счастью. Пока левые эсеры совещались в фойе второго яруса и одобряли действия своего ЦК, 187 красноармейцев (латышей) перекрыли все входы и выходы театра. Было 8 часов вечера. Театральная площадь постепенно заполнялась броневиками большевиков.

Член коллегии ВЧК Петерс объявил, что фракция РКП (б) соберется в помещении за сценой. И пока левые эсеры ждали, что будет дальше, делегаты-коммунисты, не тратя времени на разговоры, ушли черным ходом на Большую Дмитровку (Пушкинская улица). Там им приказали разбиться на группы и идти в районные Советы и штабы Красной Армии для борьбы с мятежом.

Так, в Большом театре, кроме левых эсеров, остались горстка других депутатов и гости съезда. Все стали петь хором революционные песни, потом устроили митинг, на котором говорили об истории Интернационала, Бакунине, ссорились по вопросу о текущем моменте. К полуночи «театралы» угомонились и стали укладываться спать, группируясь по партийному признаку. Вскоре охрана разбудила фракцию ПЛСР и, пообещав накормить, повела в фойе верхнего яруса. Есть там не дали, зато вниз не выпустили никого. Тогда левые эсеры опять устроили совещание, осудили обман большевиков, переизбрали бюро фракции, расставили на постах вооруженных дежурных (всего их было больше 100 человек) к снова улеглись спать.

За стенами театра «мятежники» действовали несколько активней. Около 6 часов вечера они наконец заняли почтамт, телеграф и телефонную станцию. (Правда, на телефонную станцию вскоре пришел большевистский отряд, представившийся левоэсеровским и сменивший поверивших «половцев».) Работу занятого телеграфа левые эсеры не сумели контролировать: даже в половине второго ночи 7 июля Ленин сумел отправить телеграмму Сталину, в которой уверял, что в Москве с эсерами скоро разделаются, и требовал того же в других городах.

Вечером 6 июля большевики без боя вернули захваченное левыми эсерами здание ВЧК. Петерс позвонил из Большого театра в секретариат ВЧК и попросил подошедшего коммуниста передать людям Попова «приказ» их командира отправиться по фальшивому адресу в Сокольники и захватить оружейный склад контрреволюционеров. Большая часть караула уехала на грузовике, оставшихся быстро обезоружили.

Пытаясь как-то увеличить число своих штыков, ЦК ПЛСР принялся агитировать красноармейцев в Покровских казармах, рядом с Трехсвятительским переулком. Но лозунги — «долой соглашательскую мирбаховскую политику, да здравствует восстание, да здравствуют независимые крестьянские Советы» — а тот жаркий вечер 6 июля никого не воодушевили. Зато слух, что в штабе Попова раздают консервы, заставил солдат прибежать туда. Но, получив еду, они никому подчиняться не пожелали. Итак, отряд чекистов Попова стал единственной силой, 6–7 июля подчинявшейся ЦК ПЛСР. Понятно, что активных боевых действий они не предпринимали, если не считать патрулирование улиц в районе Чистых прудов — Яузского бульвара, ареста нескольких автомобилей с проезжавшими в них большевиками, отрытия чего-то вроде окопов у Покровских ворот да посылки к Большому театру броневика, задержанного верными Совнаркому войсками. Кроме того, рано утром 7 июля по Кремлю было выпущено три снаряда. Интересно, что вся артиллерия поповцев была в садике особняка на Трехсвятительском и во время штурма большевиков не сделала ни одного выстрела.

Штурмовали поповцев латышские полки и военнопленные австрийцы — единственные боевые части, в которых полностью было уверено народное правительство Советской России. Отряд в составе 720 штыков, 12 орудий, 4 броневиков и 72 конных разведчиков утром 7 июля сначала оттеснил поповцев к Трехсвятительскому, затем выкатил орудия на 200 шагов и прямой наводкой обстрелял гранатами штаб Полова. Мятежники почти не сопротивлялись и разбежались при первых орудийных выстрелах, не тронув никого из арестованных.

В полдень Ленину доложили, что левые эсеры полностью разбиты. Вечером он приехал в их разгромленный штаб. Ильич походил, посмотрел на дыры в стенах, разбитые стекла и вскоре уехал. Ещё один рубеж был позади…

Вот такой получился мятеж. Абсурд, нелепица, но ЦК ПЛСР делом доказал объявленную решимость бороться с Совнаркомом и при этом рассчитывать на нейтралитет (а то и поддержку) РКП (б). 70 лет живет сказка о разработанном мятежниками плане восстания и борьбе за власть, хотя уже в первые часы после убийства Мирбаха левые эсеры без боя позволили арестовать своего крупнейшего лидера и несколько сот товарищей на съезде Советов. Хотя предварительно не были распропагандированы войска, а единственная ударная сила — отряд Попова вырыл окопы и не двигался с места. Да и что это за сила — 600—800 человек, из которых в «активных» действиях участвовала половина, а остальные были на постах в городе, спали после дежурства Или не делали ничего. Иначе не объяснить, почему победители имели единичные потери — фантастически мало для обычно кровопролитных уличных боев. Официальная цифра — 1800 мятежников — появилась в основном из бумаг, по которым Попов получал довольствие для своего отряда. Но эти бумаги — обычное воровство.

Июль 1918 года показал живучесть мифа о том, что убийство удачно выбранного злодея разбудит народ, и он — природный социалист и революционер — как-нибудь сам все обустроит. Веря в это, левые эсеры, кажется, угодили в дурной спектакль в Большом театре и за его стенами.

Уже прелюдия к 6 июля похожа на провокацию. За месяц до решения ЦК ПЛСР о терроре Гинч сообщил посольству германии данные, очень удобные для ВЧК. Среди заговорщиков — англичанин и француз (Дзержинский как раз разыскивал агентов англо-французских банкиров), и, самое главное, всем заправляет Союз союзов [профессионально-политическая организация демократической интеллигенции. Существовала с января 1905-го по январь 1905 г. Объединяла организации писателей, инженеров, профессоров, земцев, музыкантов, крестьян и т. п. — всего 21 организацию.] Ясно, что участие несуществующего Союза союзов в 6 июля — бред, вроде «Заговора профессора Таганцева», известного теперь благодаря гибели Гумилева. Но если бы заплечных дел следователя «доказали» вину «союзников», ВЧК получила бы право «законного» расстрела любого профессора, писателя, крестьянина и т. д. — по усмотрению. Подобные «разоблачения» были необходимы БЧХ. Тогда в ней работали в основном полные дилетанты. Раскрывать настоящие заговоры им было трудно, и приходилось массами уничтожать людей, хотя бы теоретически, потенциально способных бороться с «диктатурой пролетариата» Но, кроме фальшивки, Гинч раздобыл и подлинную информацию (настоящую дату убийства, участие в его подготовке сотрудников ВЧК). Откуда?

Это мог выяснить революционный трибунал по делу о мятеже левых эсеров. Увы, его члены были так ленивы и нелюбопытны, что даже не позаботились о ведении стенограммы процесса. Главный свидетель — Дзержинский (как-никак, почти все мятежники служили в ВЧК) ни слова не сказал на суде. Обвинитель Крыленко заявил, что показания Дзержинского имеются в деле, и предложил не допрашивать этого чисторукого человека. Трибунал послушался Крыленко и оставил без ответа много вопросов.

Например: что показал после ареста Гинч и вообще куда подевался этот человек, единственный, кто пытался предотвратить убийство Мирбаха и за десять дней сообщивший точную дату преступления? Почему Дзержинский поехал к мятежникам без охраны и, судя по всему, вопреки воле Ленина? (В своих показаниях Дзержинский писал, что «посоветовался» с председателем Совнаркома. Такая формулировка скрывает отсутствие разрешения Лемина. В критических ситуациях «советы» Ильича членам своего ЦК — это приказы, часто сопровождаемые полуцензурной бранью.) Почему Дзержинский, едва освободившись, приказал немедленно, не дожидаясь следствия, расстрелять 13 мятежников (из 300 арестованных), в том числе своего зама Александровича, помешавшего поповцам поставить к стенке схваченных большевиков? Нет ли связи между убийством Александровича и тем, что он, по словам Спиридоновой, сумел сорвать провокацию «чрезвычайки» правых эсеров и меньшевиков? Поскольку Дзержинский ушел от этих вопросов, а в феврале 1918 года сопротивлялся, как мог, заключению Брестского мира, меньшее, в чем можно обвинить председателя ВЧК, — преступное попустительство убийству посла Германии и сокрытие информации от следствия.

Но трибунал заседал не для того, чтобы определить вину члена ЦК РКП (б). Он признал доказанным, что это левые эсеры подвергли опасности приближавшуюся мировую революцию и приговорил (27 ноября 1918 г.): сбежавшего Попова — к смертной казни (заочно); Спиридонову и Саблина (активный участник мятежа) — к году тюрьмы; Блюмкина, Андреева и других обвиняемых — к трем годам заключения (заочно). Спустя два дня Спиридонова и Саблин были амнистированы. (К тому времени Брестский мир был уже аннулирован ввиду революции в Германии.)

После 6 июля единственным крупным бунтом левых эсеров (точнее — левого эсера) был Муравьевский мятеж, узнав, что Попов часто упоминал главнокомандующего Восточным фронтом Муравьева, Ленин приказал комиссарам установить за командующим тройной контроль. Муравьев заявил о полной преданности Советской власти и о выходе из ПЛСР, если она идет против Советов. Тогда Ленин велел установить за ним бдительный контроль. Очевидно, Муравьеву это надоело, и 10 июля он стянул к Симбирску верные части, объявил о создании Поволжской республики, разрыве Брестского мира и возобновлении войны с Германией. Большевики пригласили его для переговоров на заседание губисполкома и там убили. После этих событий, по выражению государственного обвинителя Крыленко, ПЛСР умерла. Причем не своей смертью. Так в России была установлена однопартийная власть.

Германия потребовала от этой власти разрешения ввести в Москву батальон императорской армии для охраны посольства. Ленину надоели обвинения в потворстве германскому империализму. Он намекнул немцам на полное прекращение поставок по Брестскому договору. По словам Бонч-Бруевича, Ленин писал это, тихо смеясь: полураздавленная войной Германия не могла позволить себе остаться без русского золота и сырья. 28 июля без шума и солдат в немецком посольстве появился новый хозяин.

Дальнейшая жизнь основных участников июльской истории 1918 года сложилась по-своему неудачно для каждого из них.

Дзержинский вскоре после 6 июля попросился в отставку: «ввиду того, что я являюсь одним из главных свидетелей по делу… об убийстве графа Мирбаха». Об искренности Феликса Эдмундовича можно судить по тому, как он «свидетельствовал» перед трибуналом. Отставка была наказанием, но получился фарс. Возглавивший в то время ВЧК Петерс простодушно признался однажды, что настоящим руководителем тогда был Дзержинский. Уже 22 августа Совнарком вернул Феликсу Эдмундовичу пост председателя ВЧК. Дзержинский тут же организовал одну из своих самых известных провокаций — «Заговор послов». Но, несмотря на зтот и другие успехи, на то, что во многом благодаря Дзержинскому большевики удержали власть, Ленин и близко не подпускал его к политбюро. Свою высшую служебную ступеньку — кандидат в члены ПБ — Дзержинский занял только после смерти Ильича.

Попов с 1919 года служил у Махно. С делегацией махновцев он приехал к красным в Харьков для обсуждения совместных действий против Врангеля. После победы в Крыму Махно стал не нужен большевикам, Попова арестовали и убили.

Саблин вызывающе держался на процессе левых эсеров, подчеркивал свою верность ПЛСР. Но вскоре после амнистии вступил в РКП (б), занимал командные должности в Красной Армии. Участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Награжден двумя орденами Красного Знамени. Расстрелян в 1937 году.

Андреев после убийства Мирбаха бежал на Украину и умер там от сыпняка.

Блюмкин тоже бежал на Украину. В 1919 году явился к председателю Всеукраинской ЧК Лацису. Всего полгода назад Лацис и Дзержинский, вспоминая доиюльские похождения Блюмкина, клеймили его как провокатора, публично хваставшего своим правом расстрелять кого угодно. Они утверждали, что за несколько дней до 6 июля собрались отдать этого типа под суд, и уже распустили отдел Блюмкина, чтобы оставить его без места. Но президиум ВЦИК почему-то амнистировал Блюмкина «…ввиду добровольной явки… и данного им объяснения обстоятельств убийства германского посла». Блюмкин вскоре вступил в РКП (б), служил в Красной Армии, потом в ОГПУ. Там (по утверждению Солженицына) он подделал почерк и написал «предсмертное» письмо убитого Савинкова. Был командирован в Турцию, встретился с Троцким, привез от него письмо Радеку. Радек донес, и в 1929 году Блюмкина расстреляли.

Их всех пережила Спиридонова. Она говорила, что готова отдать четвертовать себя за то, что сделала 6 июля. Получилось еще хуже. Она болела тифом и туберкулезом. Ее сажали в тюрьмы, ссылку, психушку. Но, видно, чертова сила была в этой женщине: она жила. Клара Цеткин просила Троцкого отпустить Спиридонову за границу. Тот отказал: представляет опасность для советской власти. (Интересно, что она могла рассказать о 6 июля?) Спиридонова перестала заниматься политикой, поселилась в Уфе, работала экономистом; но жила. Последний раз ее арестовали в 1937 году и дали 25 лет.

6 (опять эта цифра!) сентября 1941 года. Берия представил список на 170 заключенных Орловской тюрьмы, ведущих в ней пораженческую агитацию и готовящих побег для возобновления подрывной работы. Список был составлен с обычным для ведомства Берия тщанием: в него попали даже те, кто давно не содержался в тюрьме по причине собственной смерти и т. п., а также человек, оправданный в мае 1941 года пленумом Верховного суда СССР, но, по забывчивости администрации, еще не освобожденный. Всех живых, оказавшихся в этом списке (в том числе Спиридонову), по очереди приводили в особую комнату, где специальные лица вкладывали в рот заключенному специальный матерчатый кляп и, дополнительно завязав еще рот хрипящего человека тряпкой, объявляли последнему, что его сейчас расстреляют. Потом приговоренного под руки выводили во двор тюрьмы и сажали в крытую машину с пуленепробиваемыми болтами. Ехать было недалеко…

Никита Ломанович

«Независимая газета» 06.07.1991 г.