Можно ли реформировать православную церковь
Неизвестное интервью Александра Меня
Особый разговор о наследии священника. Если войти в храм и попросить книги о. Александра, то зачастую можно услышать раздраженные слова о том, что он был еретиком. Что ж, отец Александр в своих проповедях и в трудах действительно преступал границы догматически дозволенного, но эти его суждения более жизненны по сравнению с канонами, грешащими перед основным заветом христианства — заветом любви. Публикуемое нижа (с сокращениями) интервью любезно предоставлено «НГ» составителями сборника Александра Меня «Культура и духовное восхождение», который выпустит издательство «Искусство» в конце этого года.
Видите ли вы признаки обновления русской богословской мысли в настоящее время?
— Обновление, мне кажется, началось лет сто тому назад, когда перестала удовлетворять старая методология — так называемое «школьное богословие». Тогда возникло движение, зачинателем которого стал Владимир Соловьев и которое в начале XX века возглавили такие крупные и полярные фигуры, как Флоренский и Тареев, Бердяев, Булгаков, Несмелое, Федотов. Но в то время включение их свежей и ищущей мысли в церковную, в частности академическую, традицию не произошло. Академическая традиция не сумела перестроиться, а затем духовные школы были закрыты и традиция прервалась. Сейчас самым необходимым, мне кажется, является возвращение к творчеству этой блестящей плеяды, объединяемой определением «русское религиозное возрождение начала XX века», что будет стимулом не то что обновления, а развития, углубления богословской мысли. Перед нами грандиозное духовное наследие, полный объем которого мы себе даже еще не представляем, что случается даже с профессиональными учеными, пишущими что-то о Флоренском или Булгакове, — ведь наследие их исчисляется буквально десятками томов.
— Насколько, по-вашему, велика известность идей мыслителей «русского религиозного возрождения» на Западе?
— Полной картины у меня нет, но если говорить в частности, то ведь многое в западной мысли «открывалось заново»; «открывалось», скажем, бартом и Бульманом, то, что за 30 лет до этого было сформулировано Бердяевым.
— Как вы считаете, является русская православная традиция «консервирующей» или открытой?
— В нашей Церкви всегда присутствовало и то, и другое, и между обеими тенденциями нередко происходила очень острая борьба. Сила же, как правило, оставалась на стороне традиционалистов. Протоиерей Герасим Павский, современник Пушкина, читал свои новые переводы Библии студентам Петербургской духовной академии, за что подвергся двухгодичному следствию, а записи его переводов, сделанные студентами, были отобраны и уничтожены; архимандрит Макарий Глухарев приблизительно в то же время перевел Библию на русский язык, написал императору о необходимости ее издания и распространения, за что был сурово наказан (он хотел опубликовать свой труд за границей, но преждевременно умер); Хомяков смело решал проблемы Церкви, но печатать свои работы он мог не в России, а только за границей; так же приходилось поступать и Владимиру Соловьеву — его знаменитый реферат «Об упадке средневекового миросозерцания» встретил ожесточенные нападки именно тех противников, которые не хотели ничего менять. Наконец, незадолго до Февральской революции Бердяев за выступление против Синода должен был быть арестован, от чего спасла его только наступившая революция.
— Государство всегда стремилось к тому, чтобы у Церкви не было самостоятельного мышления, самостоятельной позиции по каким-либо актуальным и жизненным вопросам. Возьмите свидетельство Лескова в «Соборянах»: священнику, который произнес одну проповедь, где намекнул на актуальную ситуацию своего времени (произвол помещиков и т. д.), было запрещено проповедовать вообще. Кстати, в те времена священники, как правило, не проповедовали, проповедовали только епископы. Хотя государство считалось православным, оно нанесло огромный ущерб Церкви. Любопытно, что государство, как правило, было на стороне консерваторов. Павский, Глухарев и другие церковные деятели, которых я перечислил, преследовались с прямого согласия, а иногда по инициативе императора.
Возвращаясь к нынешней ситуации в русском богословии, скажу, что сейчас наша задача похожа на реставрационные работы после войны, когда залечивают ее раны: последние семь десятилетий нанесли много ран самой церковной жизни. Как говорится, тут уже было не до богословия. Впрочем, если отношения между Церковью и государством станут более либеральными — сейчас появились некоторые надежды для этого, — встанут и острые богословские проблемы, и придется над ними думать и их решать.
— Насколько возможны реформы для Русской Православной Церкви и ее прихожан?
— Сначала о языке: здесь положение действительно серьезное, для многих прихожан он непонятен. Между прочим, путь к разрешению этой проблемы был указан еще Патриархом Сергием: в начале века он подготавливал богослужебные тексты на церковнославянском языке, но отредактированном и приближенном к современной русской норме. Ведь церковнославянский может приближаться и, наоборот, удаляться от русского языка. Подобного рода редактирование, осторожная «модернизация» церковнославянского языка вполне допустима.
Что же до реформ Церкви… возможны некоторые изменения, вернее, возвращение к древним церковным традициям. Я не считаю себя вправе делать какие-либо суждения по вопросу о церковных реформах, но вот одно моё частное мнение: я считаю, что во время литургии царские врата всегда должны быть открыты; их закрытие является ничем не санкционированным догматическим нарушением. Потому что литургия — общая молитва всех, общее таинство, и когда царские врата закрываются, отделяют мирян от алтаря, это действие нарушает самую суть богослужения. Но, конечно, такие вопросы должны решать Собор, Патриарх…
Но, повторяю, на протяжении драматической истории Русской Православной Церкви последних десятилетий было не до реформ. Они были совершенно неуместны. Здесь же вспоминаются реформы обновленцев в 20-е годы и то, какие трагические следствия они имели для Русской Церкви, — я имею в виду раскол и смуту. Реформы обновленцев были поспешны и непродуманны, переводы богослужебных текстов на русский язык — мне приходилось читать их — крайне неудачны, да и их собственная тактика и позиция вызывали много справедливых нареканий. Они скомпрометировали идею обновления Церкви, само слово «обновление» на время стало одиозным. Поэтому они несут большую историческую вину.
Однако я не склонен абсолютизировать русскую церковную «консервирующую» тенденцию. Часть населения Русской Православной Церкви действительно привержена к определенным формам и никогда не согласится их менять. Но это отнюдь не все верующие. Если бы это было так, в России сейчас не было бы миллиона баптистов… Значит, существует определенный психологический тип внутри нашего верующего населения, который готов принять самые радикальные изменения в обряде, во внешних формах, поставив себе цель вернуться к каким-то первоначальным формам христианства.