Он приходил – это значительнее того, что он уходит
Теперь уже окончательно ясно, что первый Президент СССР окажется и последним. Поскольку — единственным. Он уйдет со своего поста ввиду распада, исчезновения с географических карт возглавляемого им государства. Случай тоже в своем роде единственный, достойный Книги рекордов Гиннесса. Впрочем, жизнь и деятельность Президента бывшего Советского Союза богата фактами и событиями, которые должны бы заинтересовать составителей этой книги. Но, предваряя разговор о рекордах, хотелось бы обратить внимание на поразительную кратковременность пребывания Михаила Сергеевича Горбачева в должности Президента — менее двух лет. Он покидает высший государственный пост задолго до истечения первого срока пребывания на нем. Сама эта кратковременность оказалась, похоже, для большинства из нас да и для профессиональных политиков неожиданной и непредвиденной.
Иначе с чего бы так долго и всерьез обсуждать народным депутатам вопрос о том, сколько сроков может пребывать на высшем посту один и тот же человек? С чего бы и им, и всем нам вести такие серьезные дискуссии вокруг проблемы дополнительных полномочий, предоставляемых Президенту, выражая опасения: как бы в недрах демократии не вырастить очередного диктатора?
Определенно все это делалось с расчетом на многие годы президентского правления. Да и едва ли не всеобщее убеждение в том, что Горбачеву просто нет альтернативы, подтверждало то, что его век в должности главы государства будет измеряться не годом и не двумя.
Как же быстро меняется все в нашей нынешней жизни! Неправдоподобно быстро. С революционной решительностью отрекаемся и от старого, и от нового. Быстрее, чем хочется? Или — быстрее, чем нужно обществу? Кто знает… Подтверждается во всяком случае, что, строя коммунизм, мы и понятия не имели о том, в какое будущее идем. Да и демонтируя новые структуры, даем основание думать, что ясности на этот счет по сей день не обрели. Хорошо бы определиться «по ходу дела».
Итак, он уходит, оставляя после себя бедную, разоренную и растерянную страну, так не понявшую, что с нею произошло и что происходит. Страну, потрясенную страшными взрывами, в одних местах — национально — освободительного движения, в других — националистического угара, повлекшими за собой, по сути, разлом земной коры — это трещит империя, расползаясь по швам новых государственных границ.
Он уходит, сопровождаемый суровыми взглядами тех, чьи дети и внуки пали на полях локальных битв необъявленной гражданской войны, под грохот канонады незатухающих межнациональных конфликтов, под аккомпанемент неуслышанной мольбы сотен тысяч людей, покинувших места своего обитания во избежание гибели и погромов, под нарастающий людской ропот в бесчисленных и угрюмых очередях за всем, кажется, что еще «дают».
Но почему же тогда люди совестливые, люди мыслящие, несмотря и на такое наследство, им оставляемое, смотрят ему вслед отнюдь не только с укоризной и досадой, но и с грустью, состраданием и благодарностью, при этом никак не снимая с него вины за те просчеты, которых было немало?
Сама его жизнь — отдельная книга рекордов. И самая проницательная гадалка не предсказала бы, что человек с биографией стопроцентного партийно-комсомольского аппаратчика станет могильщиком коммунистической догмы. Не споткнувшись, прошел он все этапы большого пути, последовательно восходя к высшей вершине власти. Со студенческих лет в партии. Вне комсомольской и партийной работы находился лишь в годы отрочества. Всю остальную жизнь — как говорится, освобожденный комсомольский и партийный работник. В 35 лет — первый секретарь Ставропольского горкома партии. В 39 — Ставропольского крайкома КПСС. В 47, по тогдашним меркам в мальчишеском возрасте, — секретарь ЦК. В 48 — кандидат в члены Политбюро. В 49 — член Политбюро. При Хрущеве блестяще начал карьеру. При Брежневе дорос до члена Политбюро. Был любимцем Андропова. Но в том-то и дело, что понять незаурядную личность Горбачева, понять человека яркой одаренности, будь то писатель, музыкант или партийный функционер, зная лишь его биографию, невозможно. Он стал самым непредсказуемым лидером за всю историю Советского государства, век которого отныне определен: 1917— 1991.
Восхождение по ступеням административно-политической карьеры в условиях партийно-советской государственности неминуемо было связано с определенным образом жизни, образом мысли, действия. С протекционизмом, уступчивостью, да и услужливостью, личной преданностью, личным расположением апостолов коммунистической веры. Требовалось наступать на горло своим и чужим принципам, на свое и чужое горло. Требовались эластичность принципов, их гуттаперчивость, переходящая в несгибаемую беспринципность.
Можно догадаться, что Горбачев проделал весь этот путь уступок и компромиссов. Но не этому стоит удивляться больше всего. А тому, что, проделав его, он сумел дойти до наших дней такой цельной, энергичной, заряженной на демократические перемены яркой личностью. Если бы проснулись сегодня наши в целом благополучно скоротавшие свой жизненный и политический век высшие руководители, знавшие его, двигавшие его… Если бы увидели, каким он стал сегодня — а это, кажется, первый и единственный советский руководитель такого ранга, который пришел к власти одним человеком, а уходит совсем другим, все остальные (кроме Ленина последних месяцев жизни), какими приходили, такими и уходили… Если бы увидели, что стало с так любимой ими командной системой управления, долговременной основой кровообращения страны, что стало с партийным всевластием, с всепобеждающим учением…
Есть разные точки зрения на тот счет, был ли Горбачев сознательным разрушителем командно-административной системы, того прочно сколоченного государства, что возводилось и укреплялось на фундаменте идеологических догм. Или и тут, как и во многом другом, он шел за событиями, великолепно имитируя их плановость, предначертанность.
Утверждение писателя Анатолия Стреляного: «Люди, чьи голоса оказались решающими при выборе преемника Константина Черненко… и в страшном сне не могли помышлять о таком поручении ему, как демонтаж мировой социалистической системы в целом и советского социализма в частности. Со своей стороны Михаил Горбачев тоже не мечтал ни о чем, кроме ремонта, хотя и стал называть это перестройкой. Он искренне не собирался потрясать основы. Все, что хотелось человеку, — делать то, что делалось до него, но — лучше, по-честному, на полном серьезе. Брежнев служил социализму на словах, а он, Горбачев, будет служить на деле. В социализме же столько внутренних сил и преимуществ, верил он, что если дать им проявиться, страна преодолеет все трудности и избежит все опасности».
Писатель Чингиз Айтматов придерживается иного мнения, считая что Горбачев отважился, казалось бы, на невозможное, на революцию умов при сохранении социалистического устройства общества. Он отважился на такое дело не из тщеславия, а потому что узрел все более прогрессирующую болезнь общества, все более надвигающуюся деградацию партии в условиях тоталитарного догматизма и экономического кризиса… Он отважился на этот путь социального обновления…».
Отважился. То есть знал, на что шел. Предвидел. Хотя и рассчитывал, что все произойдет в рампах «социалистического выбора», жаждал «сохранить коммунизм, преобразуя его», как писал журнал «Тайм». Стремился «оздоровить партию», и вменяющихся условиях приобщая ее к демократии, наделяя жизнеспособностью. Было так или по другому, с самого начала или впоследствии, на каком-то этапе, события действительно покатились как бы сами собой, под действием сил, не предусмотренных им — многое ли меняет все это? Тем более что несомненно — эти силы были разбужены им, его политикой.
Для истории, в сущности, не так важно, какими мотивами руководствовался главный «прораб перестройки». Куда важнее — как все обернулось. А обернулось так: крушение огромной империи, развенчание коммунистического мифа, демонтаж советского тоталитаризма, идеологически и экономически растлившего свою страну, да и многие страны, повторившие нашу трагедию. Разгребая завалы военного коммунизма и гражданского социализма, став величайшим разгребателем грязи, Горбачев, бесспорно, прокладывал путь к новой государственности, к нормальной экономике.
Агитатор и пропагандист коммунистических идеалов, верный сын коммунистической партии, яростный сторонник социалистического выбора, не мысливший себя вне этого пути, он шаг за шагом, будто действуя с гениальной выверенностью, разрушал, казалось бы, рассчитанные на века пребывания в этом подлунном мире, созданные с невероятным запасом прочности твердыни сталинизма и тоталитаризма. Если вдуматься, Ельцину после августовского путча потому и удалось в считанные дни, фактически не встречая сопротивления, ликвидировать главные святыни идеологического государства, как бы пожизненно опечатать их, что Горбачев проделал гигантскую подготовительную работу.
Но — сын своего времени, своей партии, своей среды, сокрушая эти твердыни большевизма, он сам, как за спасательную соломинку, как за приятные воспоминания юности, двумя руками хватался за все, что еще уцелело от им же обращаемого в прах обветшавшего прошлого. Выступая за многопартийность, до конца держался за 6-ю статью Конституции СССР, закреплявшую монополию коммунистов на власть. Сторонник демократических выборов, он придумал нечто совершенно несуразное — выборы от общественных организаций, и сам пришел в Верховный Совет, получив «мандат доверия» от руководимой им общественной организации. Пробуждал гражданское самосознание, властно будоражил общественную мысль, умерщвляя «всеобщее единодушие». Но иные пережитки прошлого умирали в обществе быстрее, чем в нем самом.
Он явно не предвидел многого из того, что сам порождал. Отчетливее всего это проявилось в антиельцинской акции 1987 года. Остановлюсь на этом примере, быть может, самом болезненном для Горбачева, поскольку именно данный случай убедительнее всего доказывает мысль, которая кажется не ключевой для правильного понимания завершающейся эпохи, для верного истолкования личности Горбачева, того объективного положения между прошлым и будущим, в котором он находился.
Даже в те дни, когда Ельцин угодил под колеса коммунистического броневика, многие и, думаю, не без оснований были убеждены в том, что Горбачев лично сочувствует Ельцину, а может, и во многом с ним согласен. Показалась не случайной фраза из заключительного слова Генерального секретаря на том памятном пленуме МГК КПСС: «Хочу поддержать товарищей, которые говорили о положительных сторонах в работе Б. Н. Ельцина». Более случайным выглядело в этой речи все остальное — разоблачительная лексика и аргументация вины Ельцина так стопроцентно совпадали с примерами из прежней практики партийных проработок, что просто не верилось, будто все это говорится человеком, уже зарекомендовавшим себя в глазах страны и мира великим реформатором, чьи прочие перестроечные монологи скорее напоминали откровения диссидента, чем высказывания традиционного генсека. Впрочем, случайного в том выступлении не было ничего —- давала знать о себе нерасторжимая связь с прошлым.
Горбачев действовал на пленуме МГК точно так же, как на его месте действовали бы и Хрущев, и Брежнев, и Андропов. Как было принято в партии. Но времена-то наступили другие. И в дальнейшем стало ясно, что тогда Горбачев, копируя своих предшественников, этого еще не осознал, что предопределило очень многое не только в его личной судьбе, но и в судьбе нашего государства.
А все дело в том, что тогда, в силу многолетних традиций, он и мысли не допускал, что возможна ситуация, прежде абсолютно немыслимая — возвращение Ельцина в большую политику. Фактически — его воскрешение из мертвых. До этого просто не было примера, чтобы сбитый с ног и растоптанный у всех на глазах «товарищ по партии», со временем вновь поднимался на ноги.
В сущности первый удар по партии Ельцин нанес именно тогда, когда в нарушение всех норм «партийной этики», норм партийного выживания набрался сил на беспрецедентный поступок — возвысил голос в защиту своего достоинства, дал понять, что надругательства не сломили его. До этого прецедента все, отторгнутые партией, то есть ее высшим аппаратом, немедленно устранялись с политической арены и больше не показывались.
Повторяю, ельцинского прецедента Горбачев не предвидел, хотя, развивая демократизацию, гласность, возрождал в людях самоуважение, боролся против покорности и безропотности. Создавал, в сущности, условия для скорого появления подобных прецедентов. Подумайте и ответьте: мог ли состояться новый виток головокружительной карьеры Ельцина при Сталине или Хрущеве, Брежневе или Андропове? А феномен Сахарова, опального академика, прощенного Горбачевым и ставшего властителем дум миллионов людей, равного которому нет в нашей новейшей истории? А могли ли когда-либо в догорбачевские времена обрести то положение в обществе, которое они обрели уже после того, когда были преданы анафеме, бывший следователь по особо важным делам и бывший генерал КГБ? Такие повороты судеб стали возможны только при Горбачеве.
Но не забыть и того, как он стремился подмять каждого из них, возбудив против одного уголовное дело, а другого — лишив всех его наград. Человек между прошлым и будущим, он нередко колебался между авторитарной властью и властью демократической, но почти неизменно демократ в нем брал верх, хотя его «промежуточное положение» с первых и до последних дней его правления сказывалось на многих принимаемых решениях, определяя их половинчатость. Он начал множество грандиозных дел, но зачастую как бы замирал на полпути, словно заколебавшись, то ли вернуться назад, то ли идти дальше. Увел войска из Афганистана, но продолжал поставки оружия режиму Наджибуллы. Покаялся перед советским народом, признав эту войну грубейшей политической ошибкой, но в отличие от Сахарова не сказал, что в результате этой преступной авантюры, этого «огромного преступления Родины», погиб почти миллион афганцев, то есть не прошел до конца в отличие от Сахарова весь путь «скорби и искупления греха».
Слишком долго из двух совмещаемых высших постов именно положение генсека оставалось для него постом номер один. Не только депутатом, но и Президентом он стал как бы от партии — был избран Съездом народных депутатов, где большинство составляли коммунисты. Что бы ни говорилось на этот счет, но, кажется, у него не было твердой уверенности в том, что на всенародных выборах ему будет отдано безусловное предпочтение. Кажется, ему не хватало уверенности в себе даже в то время, когда утверждение, будто Горбачеву нет серьезной альтернативы, было чистой правдой. Не он, а Ельцин стал первым политическим лидером, получившим общенародный мандат доверия, наличие которого усиливало того в той же степени, в которой ослабляло Горбачева отсутствие этого мандата.
Он словно бы не осознавал, что занимал не просто два крупнейших поста, — это было раздвоение личности. Поскольку лидер коммунистов и лидер всего народа — это, как быстро выяснилось, разные лидеры. Отчетливо обозначилось, насколько несовместимыми вдруг стали, а может, всегда были понятия — верность партии и верность народу.
Автор и теоретик нового мышления, Горбачев преуспевал именно тогда, когда сам мыслил по-новому, действовал как истинно общенародный Президент. И терпел сокрушительные неудачи, когда вдруг, чем-то или кем-то сбитый с толку, выступал как представитель старого мышления, как традиционный генеральный секретарь партии, абсолютно растренированной десятилетиями монопольного правления. Стоит вспомнить в этой связи о его кадровой политике. Очевидно, он всегда отдавал предпочтение не новым выдвиженцам, а выходцам из цековских коридоров. Как решительно поставил он в свое время вопрос о необходимости смело выдвигать на командные посты беспартийных. Но пока КПСС оставалась в полной силе, появился всего лишь один-единственный беспартийный министр.
Разговор о Горбачеве — это разговор не только о роли личности в истории, но и о роли истории в судьбе крупной личности. Многие ходы в той «партии», которую играл наш Президент, были по сути, вынужденными. Чтобы понять это, важно вспомнить его «восшествие на престол».
12 марта 1985 года в газетах печатается Обращение к коммунистической партии, к советскому народу в связи со смертью К. У. Черненко, «выдающегося партийного и государственного деятеля, патриота и интернационалиста, последовательного борца за торжество идеалов коммунизма и мира на земле». «Выдающегося». Как известно, нашу страну с октября 1917-го и до начала перестройки, с первых дней революции и до ее, можно сказать, последних дней возглавляли исключительно гении, крупнейшие деятели общемирового масштаба, выдающиеся организаторы и вдохновители. Других просто не было — да и не могло быть. Их объявляли таковыми при жизни, немедленно, как только они единодушно избирались на должность.
А после смерти в них быстро разочаровывались. Так же быстро, как очаровывались. И также единодушно. Требовалось опорожнить сердца для новой любви — к новому лидеру. Горбачев первый, о ком еще при его политической жизни, мы заговорили «неоднозначно». Он принял на себя удар демократизации и гласности, той политики, которую считал единственно правильной и которую проводил в соответствии с логикой, иногда понятной всем, а иногда — ему одному.
Отправная точка этой политики — его ответное слово после избрания на пост генсека. Горбачев «выразил глубокую признательность за высокое доверие и заверил ЦК КПСС, что приложит все силы…» Читайте внимательно, к чему именно намеревался новый генсек «приложить все силы». К тому, «чтобы верно служить нашей партии… великому ленинскому делу, чтобы неуклонно осуществлять программные установки КПСС». Служил? Воплощал? Дистанция между словом и делом, чем не рекорд, достойный книги Гиннесса?
Но всегда ли политик должен держать свое слово? Мог ли тогда Горбачев говорить что-то другое, даже если бы он замышлял невиданные перемены? Вынужденность ходов и в дальнейшем не раз напоминала о себе. Мог ли он, скажем, рассчитаться с Лигачевым сразу после того, как обнаружил причастность Егора Кузьмича к организации и пропаганде антиперестроечного манифеста? Можно сколько угодно рассуждать о том, что Лигачев был нужен Горбачеву, как нужны ему были до поры до времени все без исключения будущие гэкачеписты, но при нашей малой осведомленности о том, что же происходило в эти годы во глубине аппаратных недр, трудно сказать, чем обусловливалась такая кадровая политика Горбачева, — опасливостью революционера поневоле или опытностью политического минера. Выросший в среде номенклатурных монстров, профессионально паразитировавших на коммунистической идее, он превосходно изучил «их нравы» и твердо отдавал себе отчет в том, какая судьба ждет его при любом неосторожном шаге, при каждом несбалансированном решении. По сути он стремился соблюдать баланс интересов, стараясь примирить партию с многопартийностью, жесткое планирование с рыночной экономикой, элементы авторитарности с демократией. Не только в силу объективных обстоятельств, не только в силу субъективного нежелания осложнять себе и другим жизнь — в конце концов он не раз доказывал, что прежняя аппаратная общность отнюдь не остановит его в критический момент, чтобы очиститься от старых друзей, как от ненужного балласта. Но прошлая жизнь стала и частью его собственного существа — это была его родина, его молодость. Он просто физически не мог во всем стать другим.
Горбачев и без того сделал почти невозможное, по капле выдавливая из себя обычаи и нравы коммунистического предводителя. Чего стоят, скажем, его действия в кризисных ситуациях. Представьте, что было бы, если бы повсюду — в Тбилиси и Сумгаите, Вильнюсе и Баку, по всем адресам, где закипали страсти, — восстанавливали порядок и спокойствие по китайскому образцу. Но, видно, не случайно при том, что и у нас лилась и льется кровь, гибли и гибнут люди, каждый из которых достоин высшего сострадания, Горбачев был отмечен почетнейшим званием: гуманист столетия.
К слову, у него меньше всего советских наград, если сравнивать с другими бывшими руководителями бывшего Союза. Есть три ордена Ленина, но нет ни звания генералиссимуса, ни звания четырежды Героя Социалистического Труда или хотя бы единожды. Да, у него тоже есть награды — «за крупные успехи» и «в связи», но последнюю советскую награду он получил в апреле 1985 года — до перестройки.
Разговор о Горбачеве — это разговор о нас с вами. Какими мы были и какими стали. Отвечая на вопросы американских телезрителей, Ельцин скажет: «Были моменты, когда Михаил Сергеевич Горбачев считал, что я — политический труп. И я порой считал, что он не может больше быть Президентом страны. Но после путча Президент Горбачев сильно изменился. Сейчас мы дружно ведем общую тяжелую работу».
Но именно после путча, 23 августа, на встрече Президента СССР, только что вызволенного из форосского плена, с народными депутатами России, Горбачеву наносились самые тяжелые, самые ощутимые удары. Вот что писала по этому поводу лондонская «Файнэншл тайме»: «Советский Президент был, по существу, публично унижен перед лицом российского парламента». Агентство Рейтер вторило: «Российский Президент Борис Ельцин, власть которого резко возросла вследствие поражения путча парадоксальных коммунистов, предал в пятницу советского Президента Михаила Горбачева публичному унижению».
Знает ли мировая политика поединки такого накала, как Горбачев — Ельцин? Впрочем, не только это единоборство, но и многие коллизии времен перестройки в полной мере дали нам почувствовать, что такое политика переломного этапа в отечественном исполнении.
Это — игра в кости. Разумеется, человеческие. Надо сказать, что политические гладиаторы были достойны друг друга. И это тоже — обмен такими ударами — новое явление нашей политической жизни. Когда бьют и высшее должностное лицо. При Сталине, по-моему, этого не происходило. Что-то не припоминаю и существенных ударов, наносимых «гениальному Генеральному секретарю Л. И. Брежневу»…
Во многих из нас при оценке деятельности Горбачева проявляется такое высокомерие, будто мы в самом деле избалованы действительно выдающимися правителями. Будто знавали куда более значительные гуманные фигуры в этой роли. Но назовите, если знаете их имена, перечисляя по очереди всех, начиная с Октября 17-го, принимая во внимание и конечный результат их деятельности.
Так кто же? Может, «вождь мирового пролетариата», одобрявший истребление заложников, уничтожение целых сословий? Или «отец народов», истребивший такое количество «своих детей», будто бы его больше всего на свете тяготила именно многодетность? Или «крупнейший борец за мир», так осерчавший в свое время на социализм с человеческим лицом, а впоследствии решивший проучить афганских моджахедов? Или блюститель порядка, моментально полюбившийся многим, поскольку сразу дал почувствовать расположение к дисциплине, наводимой железной рукой? Или организатор образцовых съездов партии, на которых никто и пикнуть не смел ни о чем предварительно не оговоренном?
В чем только не был виноват Горбачев перед теми, кто благодаря ему получил возможность открыто высказывать свои взгляды, иметь точку зрения, принципиально отличную от мнения высшего руководства страны, предъявлять счет ему, Президенту. «Власть не должна иметь дряблые руки»… «Все, что мог, Михаил Сергеевич сделал. Развалив страну, столкнув народы, великую державу пустил по миру, с протянутой рукой… В стране нет хозяина…» «Противопоставляя общечеловеческие и классовые интересы, отдавая приоритет общепланетарным ценностям, мы сослужили плохую службу социалистической идее». Сначала он защищался весьма энергично, потом, то ли устав, то ли привыкнув, — вяло, и наконец, иногда с издевкой, иногда—с подавленностью и безразличием стал наблюдать за действиями тех, кто воспринимал его как средоточие зла, уже как бы не придавая значения не только их словам, но и той боли, которую они ему причиняли. В сущности, и та требовательность, с которой сегодня мы подходим к оценке деятельности Горбачева, — во многом результат его политики.
Что верно, то верно: наш Президент отнюдь не первый революционер, отодвигаемый теми силами, которые он сам привел в движение. Что верно, то верно, на нынешнем этапе движущей силой реформ стали те силы, которые разгромили заговорщиков. И ни одна из них не сражалась под знаменами Горбачева — большинство выступало от имени Ельцина.
Он уходит, оставляя после себя совсем другую страну. И дело не только в том, что прежней страны уже не существует. А в том, что все мы, бывшие граждане бывшего государства, теперь совсем другие люди. И вы, и я — все.
Вспомните себя образца 1984 года. И подумайте о том, что произошло с вами. Что изменилось в вас. И когда я слышу на сессии Верховного Совета РСФСР, где обсуждается Договор о Содружестве Независимых Государств, как один из народных депутатов заявляет, что договор хорош уже тем, что, слава Богу, уходит Горбачев, мне кажется, что закон о защите чести и достоинства Президента никогда не был так необходим, как в эти последние дни и часы его пребывания у власти.
В разговоре с Генри Киссинджером Горбачев заметил два года назад: «Знать, что неправильно, относительно легко. Знать, что правильно, как оказалось, — исключительно сложно». Он не всегда знал, наш первый и последний Президент, наш первый руководитель, который был не вождем, а человеком, что правильно. Он пожелал успеха в одном из своих последних интервью тем, кто будет теперь править новой страной. Вероятно, в надежде, что они это знают лучше его. Будем и мы надеяться на это.
…Он приходил — это значительнее того, что он уходит.