Promise Me You Will Be Here
Двадцативосьмилетний Тилл возвращается в прошлое и думает, что это сон, потому что он снова в Анакте, и эти сны не отпускают его даже спустя семь лет. Разница лишь в том, что иногда они приятные.
А иногда — кошмары. Чаще всего кошмары.
Поэтому, когда он обнаруживает Ивана, сидящего рядом, раздражающего, дышащего — так по-глупому громко в его тишине, — и нависающего над плечом, словно тень, он решает, что это сон. Один из хороших.
Карандаш, которым он рисовал, лежит на земле рядом с альбомом.
Ивану на вид двадцать один. Тилл помнит, потому что тогда его чёлка была чуть короче, чем ему нравилось, и он жаловался на это своим раздражающе-милым голосом. Тем самым, которым он говорил с инопланетянами, когда пытался казаться милым и завоевать расположение. Тем самым, который Тилл раньше ненавидел.
Иван смотрит на него, медленно моргая, как сова.
Тилл улыбается. Ещё тогда он знал, насколько глупым было это пустое выражение лица Ивана, но не придавал этому значения.
Теперь же он чувствует, как сердце сжимается от всей той тоски, нежности и грусти, которые он обычно игнорирует, когда в сознании.
Но здесь, в безопасности своего сна, он не может отмахнуться и отложить эти мысли на потом.
Взгляд Ивана становится пылким и тяжёлым, когда он следит за движением его языка.
Как он не замечал этого раньше — для него загадка.
— У тебя красивые ресницы, — заключает Тилл после ещё десяти секунд разглядывания.
Лицо Ивана бесценно. Он выглядит ошеломлённым. Его щёки слегка розовеют — едва заметно. Но Тилл замечает, потому что не может оторвать от него глаз.
— Ты… только что сделал мне комплимент? — недоверчиво спрашивает Иван.
Тилл мычит, не особо вникая в смысл слов, а вслушиваясь в его голос. Он может пересматривать записи, но они кажутся неправильными. Во всех этих интервью до Alien Stage чего-то не хватает.
На Иване нет макияжа, как на промо-фото и прочем, поэтому Тилл видит маленькую родинку на его шее. Он мягко проводит пальцем по этой отметине.
Иван вздрагивает от его неожиданного прикосновения.
Его зрачки дрожат, и Тилл находит это чертовски милым.
Он должен что-то сказать, но вместо этого сокращает между ними расстояние и целует его. Он всегда задавался вопросом, что было бы, если бы их единственный поцелуй не был пропитан болью.
Иван дрожит, но не отталкивает его. Его руки вцепляются в рубашку и плечо Тилла с такой силой, что, наверное, оставят следы.
Тилл мягко шевелит губами. Аккуратно.
Иван на вкус — как слёзы, сопли и тот десерт, который он любил.
Он пытается превратить поцелуй во что-то жадное и болезненное, но Тилл не позволяет. Вместо этого он рисует рукой круги на его спине, успокаивая. Иван стонет между поцелуями.
Тилл прерывается, чтобы перевести дух, и снова приникает к его губам. И снова.
Через некоторое время Иван перестаёт пытаться сделать больно. Позволяет, чтобы с ним обращались бережно.
Тилл не знает, сколько времени они целуются. Наверное, уже долго, но ему всё равно. Это его сон.
И если подумать, что это всего лишь сон, ему хочется плакать.
Тилл на прощание оставляет на губах Ивана лёгкий поцелуй и наконец отпускает его.
Он не может сдержать улыбку, когда Иван издаёт тихий недовольный звук, похожий на грусть.
Он прекрасен. Его губы блестят и покраснели. Он выглядит растерянным. Идеально растерянным.
— Сегодня не четырнадцатое февраля.
А, точно. Тилл забыл, что обещал подумать о поцелуе в губы только в этот день.
Возможно, потому что это сон, Тилл отвечает искренне:
Иван моргает снова и снова. Слёзы опять наворачиваются на глаза.
— Ты врёшь, — говорит он резко, с непроклонной уверенносттю.
Он действительно любил Мизи. Но и Ивана он тоже любит.
Было иронично, как его любовь к Мизи превратилась в тихую благодарность, а чувство к Ивану въелось в самое сердце и душу.
Оно было болезненным, всепоглощающим и невероятно одиноким.
Совсем не таким, как то, что он испытывал к Мизи. Ему было достаточно просто знать, что она где-то есть — взаимность была совсем не обязательна. Даже сейчас, спустя годы после её исчезновения.
Даже не зная, жива ли она, Тилл мог продолжать жить. А когда-то она была его смыслом.
Но когда он наконец нашёл собственный путь, стало невозможно обманывать себя, будто его чувства к ней похожи на то, что было между Мизи и Суа.
И именно тогда в картине появился Иван.
Осознание приходило медленно и жалко.
Тилл любит Ивана, но никогда не сможет сказать ему об этом.
Думать об этом — как глотать стекло.
— Хочешь уйти? — тихо спрашивает он, потому что Иван выглядит напуганным. Почему? Тилл не знает.
Голос Ивана тихий, будто он боится произнести это вслух:
Тилл позволяет себе в этой грезе произнести то, что давит на него сильнее всего:
— Я жалею, что не ушёл с тобой в тот первый раз.
И Иван — глупый, милый, раздражающий, прекрасный, ЕГО Иван, — смотрит с такой надеждой, что это разрывает сердце.
Он не спрашивает "как" или "когда". Просто молча ждёт, и каждый раз, когда в его глазах мелькает неуверенность, Тилл целует его.
Иван из сна слаб перед ним. Возможно, настоящий был таким же.
Теперь, зная эту силу, Тилл не стесняется ею пользоваться.
Вдали показываются Мизи и Суа. Их взгляды встречаются, и Тилл машет рукой.
— Ты странно себя ведёшь, — заявляет Иван.
— Потому что не веду себя как придрков перед Мизи?
В отличие от его весёлого тона, Иван явно не в восторге.
Он слегка дёргает руку — ту, что Тилл держит.
Глаза Ивана всё ещё красные, в них читается хрупкость. Но он больше не плачет.
— Почему? Потому что ты — это ты.
— Вовсе нет. Ты красивый, даже милый. Мне нравятся твои ресницы и глаза. У тебя приятный голос — не такой, как у других. И ты раздражаешь ровно настолько, чтобы было в самый раз.
Иван снова выглядит испуганным.
— Тебе не обязательно было говорить.
Он похож на загнанного зверя, но, возможно, рука, сжимающая его, немного успокаивает.
— Ты... яркий. Как вспышка. Ты — это Тилл, — тихо признаёт он.
Тилл понимает, что Иван не до конца честен, но ему всё равно.
— Немногие разделяют это мнение. А у тебя, между прочим, толпы поклонников.
Он признаётся легко. Вот где его любовь к Мизи и Ивану расходилась. Рядом с Мизи ему было достаточно просто существовать, но с Иваном — даже во сне, — он не хотел уступать место самого важного человека.
Не всем тем, кто влюблён в того, кого не существует. В искусственного Ивана.
Его Иван — настоящий, — самый инфантильный человек, которого он когда-либо встречал. Сломанный и несовершенный. Полный недостатков. И ужасно не умеющий проявлять нежность.
И всё же именно по нему он тоскует.
По тому Ивану, который эгоистично решил, что из них двоих должен умереть именно он. Который даже не дал ему возможности сделать выбор.
— Да, правда. Только не зазнавайся.
Иван хихикает. Тилл никогда не видел его таким счастливым.
Тилл прижимает ладони к глазам, сдерживая слёзы.
Иван отпускает его руку, чтобы разглядеть его получше.
Тилл выдыхает, заставляя голос не дрожать. Он смотрит на Ивана самым серьёзным взглядом, на который способен.
— Иван. Мне от этого будет очень плохо. А если бы я попытался сделать то же самое ради тебя? А? Тебе... тебе нужно заботиться только о себе. Я не... это больно. Просто... просто не делай этого...
Он тараторит сам не знает что. Но боль и злость даже спустя годы не отпускают.
Иван обнимает его. Тилл не помнит, чтобы они раньше когда-либо так обнимались.
— Хорошо, — тихо соглашается он. — Но тогда нам правда нужно уйти, — он колеблется, но решает продолжить. — Нам двоим и так будет сложно. Мы не можем взять больше людей...
Иван пахнет искусственными цветами и кондиционером для белья. О нём хорошо заботились. Наверное, он был единственным «питомцем», которому выдавали обувь и мягкую одежду.
Тилл ниже Ивана, Тилл в принципе тогда был болезненно худым — что красноречиво говорило о его «опекуне», ведь во время побега он питался лучше, чем у Урака — так что в этом объятии он буквально утопает.
Если судить по тому, как Иван гладит его по волосам, ему это тоже нравится.
Они — спутанный клубок конечностей. Как изголодавшиеся по прикосновениям идиоты.
Как будто оба боятся, что иллюзия этого момента исчезнет в следующую секунду.
Другие дети бросают на них странные взгляды. Тилл чувствует их на себе. Ему плевать.
Искусственное солнце гаснет. Пора возвращаться в свои комнаты в Анакте — те, что предназначены для ночёвки.
Тилл отстраняется и помогает Ивану подняться. Тело ноет — вероятно, от того, что они просидели так несколько часов.
— Иди сюда, — Тилл заталкивает Ивана в свою комнату. — Садись.
Иван покорно слушается без возражений. Это до смешного трогательно. Тилл чмокает его в губы.
Затем он достаёт из-под кровати стопку бумаг и кладёт её на колени Ивану.
— Мы уходим, и лучше не брать с собой ничего лишнего, так что... сейчас единственный шанс показать это тебе.
В голосе Ивана — благоговение.
Он касается помятых листов, будто это какое-то сокровище. Может, для него так и есть.
Для его двадцатилетнего «я» это было скорее способом выплеснуть эмоции, о которых он не хотел глубоко задумываться.
Это его рисунки Ивана. Те, что он рисовал по ночам, когда был единственным свидетелем своего внутреннего смятения.
— Я ещё написал тебе песню… — признаётся Тилл.
— Ты… ты можешь её спеть для меня? — робко просит он.
— Да. Позже, когда мы выберемся отсюда, — обещает он.
Он надеется, что сон закончится ещё не скоро. Он не знает, что почувствует, когда поймёт, что Ивана рядом нет.
Пока что он уговаривает Ивана немного отдохнуть на кровати. Им предстоит долгий путь, так что лучше сохранить силы.
Тилл кладёт голову на грудь Ивана, прямо над сердцем. Его стук раздаётся оглушительно громко.
Наконец последняя ночная проверка заканчивается. Тилл вытаскивает Ивана из кровати.
Он ведёт его по коридорам и туннелям — не тем, которыми Иван пользовался в прошлый раз.
Небо кроваво-красное, метеоры падают.
Тилл смеётся, и Иван рядом с ним — тоже. Они всё ещё держатся за руки.
Тилл не может удержаться и целует его. Иван тает под его губами.
Оба замолкают, глядя друг на друга.
Тилл вдруг вспоминает слова Исаака. Он уже виделся с Иваном. В трущобах. И предлагал ему убежище.
— Разве ты не хотел что-то предложить?
Иван выглядит таким счастливым. Таким красивым.
Через некоторое время они добираются до полуразрушенного здания, которое Тилл узнаёт. Одна из баз повстанцев.
Всё решается проще, чем он ожидал. Иван о чём-то с ними разговаривает, а Тилл просто держит его за руку.
Им выделяют комнату для сна. Придётся делить её с другими, но Тилл привык. Если Ивану это не нравится, он не подаёт вида.
Через четыре часа остальные узнают об их побеге.
Тилл зевает и прижимается к Ивану как можно ближе.
— Спокойной ночи, — говорит он.
Иван улыбается с блестящими глазами.
— Обещай, что ты будешь здесь, когда я проснусь. Пожалуйста.
Тилл не верит ему. Его здесь не будет, потому что это сон.
Его Иван — настоящий Иван — не может ни говорить с ним, ни касаться его. Иван навсегда останется двадцатидвухлетним.
Тилл тихо плачет и проваливается в сон.
— Доброе утро, Тилл. Хочешь позавтракать? Тот парень, Исаак, только что приходил — сказал, что еда есть. Но я не хотел оставлять тебя одного. Я же обещал.
Но каким-то чудом Иван всё ещё здесь. С растрёпанными волосами и прекрасными глазами.
cr.: moonlitivan