You Knew The Rules
[Возможно, это была просто случайность. Возможно, судьба. Или же проделки богов, наблюдающих за ними свысока. Что бы это ни было, Тилл хочет второго шанса — снова быть с Иваном.] (Человек!Тилл х Божество!Иван)
cr.: milkylatte097
Всё началось в один обычный летний день, как раз перед их возвращением в Сеул.
Тилл, будучи спонтанным и любопытным ребёнком, решил отправиться в горы неподалёку от летнего домика, который его мама арендовала каждое лето.
Местность здесь была покрыта густыми деревьями, высокими тропами и бесконечными зарослями кустарников.
Любой мог бы заблудиться здесь без присмотра. И Тилл был именно таким — маленьким мальчиком без взрослых рядом.
Его серебристые волосы поблёскивали на солнце, а бирюзовые глаза широко распахнулись от любопытства, когда он оглядывался вокруг. Вместо страха в нём стучало волнение. Он пробирался сквозь густые заросли, его сандалии шуршали по неровной тропе.
Внезапно Тилл оказался перед длинной каменной лестницей. Впереди виднелось небольшое, явно заброшенное корейское святилище, спрятанное в глубине леса.
Присмотревшись, он разглядел старые резные деревянные ворота, оплетённые побегами дикого винограда. Воздух вокруг этого места был другим — прохладнее, спокойнее.
Что-то внутри Тилла подталкивало его подойти ближе. И он послушался.
Когда он приблизился, его внимание привлекло мелькнувшее движение. Подняв глаза, он увидел фигуру, сидящую на каменных ступенях святилища.
Тилл замер, почувствовав на себе тяжёлый взгляд незнакомца. Вернее, молодого человека.
Его иссиня-чёрные волосы обрамляли острые черты лица, а пронзительный взгляд был прикован к застывшему Тиллу. На незнакомце был белый ханбок — странно, ведь Тилл редко видел, чтобы кто-то носил такую одежду просто так, на улице.
— Тебе не следует здесь быть, малыш.
Голос мужчины был низким и спокойным, сливаясь с шелестом листьев вокруг. В его тоне было что-то, что отозвалось лёгким трепетом в сердце Тилла.
Тилл, хоть и нервничал, сделал шаг вперёд из любопытства.
Мужчина лишь приподнял бровь, уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке. Тилл разглядел слегка торчащий кривой зуб.
Медленно, плавными движениями, он поднялся и спустился по ступеням, пока не оказался прямо перед Тиллом.
На мгновение мир будто замер. Тилл почувствовал, как дрожит его тело — но не от страха. Он и сам не понимал почему, но не отступил, глядя прямо в эти завораживающие чёрные глаза, в которых, казалось, таились тысячи звёзд, на которые он любил смотреть по ночам.
— Тилл, — ответил он рассеянно.
Улыбка незнакомца стала ласковой. Тилл заметил, как смягчился его взгляд, а лёгкое мычание смешалось с тёплым ветерком.
Всё можно списать на любопытство, но уже следующим летом, когда они снова приехали в деревню, Тилл вернулся к тому самому святилищу, скрытому в гуще деревьев.
Как и год назад, на каменных ступенях сидел молодой человек — Иван.
Его глаза были закрыты, словно он дремал под солнцем. Атмосфера вокруг него по-прежнему казалась холодной, почти недосягаемой. Но стоило ему заметить Тилла, как на его красивом лице тут же появлялась тёплая улыбка.
Каждое лето Тилл убегал из деревни, пробираясь по сложной, запутанной тропе к святилищу, где его всегда ждала загадочная фигура Ивана.
Вскоре он уже знал дорогу наизусть.
Когда Тиллу было одиннадцать, Иван научил его складывать обереги из ханди. Его неуклюжие пальцы терпеливо направляли холодные, умелые руки Ивана.
Закончив, они повесили обереги на ветку у ворот святилища. Тилл сиял от гордости и счастья при виде сочетания красного и зелёного.
В тот день Иван наградил его множеством поглаживаний по голове.
В тёмных глазах Ивана мелькнула редкая искра забавы. Сердце Тилла загорелось ещё сильнее, и он гордо заявил:
— В следующий раз сделаю сто штук!
Иван в ответ лишь тихо рассмеялся.
Тиллу нравилось слушать его смех.
Тихий, низкий, тёплый. Вернувшись в Сеул, он тут же принялся мастерить новые обереги.
Когда Тиллу исполнилось тринадцать, он принёс красный вязаный шарф. Он знал, что работа вышла неаккуратной — петли неровные, кое-где торчали нитки.
Но Иван принял подарок со смешком, наклонившись, чтобы Тилл мог накинуть шарф ему на шею, несмотря на летнюю жару.
— Зная тебя, ты, наверное, и зимой ходишь только в ханбоке. Так что вот. Используй как следует, понял? — Тилл старался казаться невозмутимым, отводя взгляд и прищурившись.
— Ты никогда не перестаёшь удивлять. Но спасибо. Я буду беречь его.
— Хмф, — Тилл шагнул вперёд, встав рядом с Иваном. — Смотри у меня.
Когда Тиллу было пятнадцать, в последний день перед отъездом в Сеул, он решил посмотреть закат с Иваном на каменных ступенях. Они почти не разговаривали, позволяя ветру и шелесту листьев заполнять тишину.
Когда в небе начали вспыхивать звёзды, Тилл наконец спросил:
— Почему ты всегда здесь, Иван? Тебе никогда не бывает одиноко?
Почему ты остаёшься прежним, а я взрослею и меняюсь?.. — последний вопрос он оставил при себе.
Взгляд Ивана, в котором отражались тысячи звёзд, стал отстранённым. На его лице появилась лёгкая улыбка, но в голосе слышались непроизнесённая грусть и покорность.
В день перед началом летних каникул, когда Тиллу исполнилось семнадцать лет, девушка неожиданно призналась ему в чувствах.
— Тилл-сонбэ, — робко прошептала она, едва слышно, — ты давно мне нравишься… Давай сходим на свидание?
Девушка, вероятно, младше на пару классов, с дрожащими руками протянула ему аккуратно сложенную записку. Но вместо того чтобы почувствовать себя польщённым или хотя бы взволнованным, Тилл ощутил в сердце тихую тревогу.
Она смотрела на него с надеждой, нервно теребя край своей школьной формы.
На мгновение Тилл попытался представить: они идут вместе в школу, делят обед, смеются под тем же летним солнцем, что сейчас льётся через окна класса.
Он попытался вообразить будущее с ней — но в его сознании возникло совсем другое лицо. Тот, кого он видел рядом с собой в грядущих днях, был… Иван.
— Ты когда-нибудь влюблялся, Иван?
С таким вопросом к Ивану обратился семнадцатилетний Тилл. Его сердце с момента того признания сжимала тягостная путаница — хотя стало чуть легче, когда сегодня Иван, как всегда, встретил его успокаивающей улыбкой, а его глаза блеснули, заметив Тилла издалека.
Но напряжение никуда не делось — особенно сейчас, когда они сидели рядом, глядя на раскинувшуюся внизу деревню.
Выражение лица Ивана не изменилось, но в голосе появилась лёгкая настороженность:
Тилл на мгновение засомневался, но всё же ответил:
— Однажды, — голос Ивана оставался ровным и спокойным. — Давным-давно.
Сердце Тилла болезненно сжалось.
Иван не ответил. Последовавшая тишина оказалась красноречивее любых слов.
Летние дни незаметно текли, и Тилл начал замечать то, чего раньше не видел — или, может быть, видел, но не позволял себе задумываться.
Как тёмные глаза Ивана задерживаются на нём на секунду дольше, чем нужно, когда тот думает, что Тилл не смотрит.
Как его улыбки становятся мягче, теплее, когда они остаются одни.
Как всё вокруг теряет значение, когда рядом Иван.
И больше всего Тилл замечал, как его собственное сердце готово было разорваться от всего этого.
Он знал Ивана уже много лет, приезжая к святилищу каждое лето с десяти лет. Иван всегда был чем-то неизменным — спокойным, загадочным, надёжным. Тот, кому он мог выговориться, кто слушал без осуждения, чей редкий смех освещал даже самые мрачные дни.
И тогда это накрыло его, как внезапный порыв ветра, от которого перехватило дыхание. Он смотрел, как Иван греется под солнцем, его иссиня-чёрные волосы переливаются на свету, как он закрывает глаза, наслаждаясь теплом, — и понял: Я люблю его.
В последующие дни Тилл не мог перестать думать об этом. О нём. Его чувства становились только запутаннее.
Он хотел сказать Ивану правду, но страх сковывал его — страх разрушить то, что между ними было, страх быть отвергнутым, страх, что, возможно, Иван не ответит ему взаимностью.
Он стал проводить у святилища ещё больше времени, задерживаясь допоздна, пытаясь найти в себе смелость выговориться.
Иван, казалось, чувствовал его смятение, но ничего не говорил, лишь смотрел на него пристальным взглядом, от которого сердце Тилла сжималось ещё сильнее.
Однажды Тилл сидел на ступенях святилища, уткнувшись лицом в ладони. Иван был рядом, как всегда — твёрдый, надёжный.
— Иван… — Тилл начал неуверенно, голос едва слышный. — Что бы ты сделал, если бы кто-то… сказал, что ты ему нравишься?
Взгляд Ивана скользнул к нему, выражение лица оставалось непроницаемым.
— Зависит от обстоятельств… — он слегка наклонил голову. — Нравится ли он мне в ответ?
Дыхание Тилла прервалось, и он повернулся к Ивану, широко раскрыв бирюзовые глаза.
— Ты бы… принял его чувства? — голос дрожал.
Вместо этого он протянул руку, положил её на голову Тилла и растрепал его серебристые волосы — жест одновременно ласковый и донельзя уклончивый.
— Хватит так много думать, — сказал он, уголки губ дрогнули в лёгкой улыбке.
Тилл нахмурился, отмахнувшись.
— Ты невыносим, — пробормотал он с пылающими щеками.
Спускаясь той ночью с горы, Тилл сжал кулаки, чувствуя, как в груди крепнет решимость.
Завтра, на фестивале, он скажет Ивану всё — во что бы то ни стало.
Фестиваль оказался именно таким, каким Тилл его себе представлял: ярким, шумным и наполненным летним теплом.
Бумажные фонарики, мерцающие золотистым светом, были развешаны по всей площади, отбрасывая танцующие тени на брусчатку. Лотки с едой и играми выстроились вдоль дорожек, предлагая посетителям дымящиеся мясные шашлычки, засахаренные яблоки и призы, развешанные на всеобщее обозрение.
Аромат жареной еды и свежих цветов смешивался с тихим стрекотом цикад где-то вдалеке.
Впервые за долгое время Тилл не думал ни о школе, ни о своих обязанностях, ни даже о предстоящем признании.
Всё его внимание было приковано к Ивану, который, к удивлению Тилла, согласился составить ему компанию.
В свете фонарей чёрные волосы Ивана казались ещё мягче, а в его тёмных глазах читалась непривычная нежность, пока он оглядывал толпу.
На нём была простая тёмно-синяя футболка и чёрные джинсы, но Тиллу казалось, что этот наряд идеально ему подходит — и, судя по украдкой брошенным взглядам других посетителей, он был не одинок в этом мнении.
— Ты уже долго пялишься, — заметил Иван, уголки его губ дрогнули в ухмылке.
Тилл покраснел и тут же отвел взгляд.
Иван тихо рассмеялся, его голос звучал низко и тепло.
Они бродили по фестивалю вместе: играли в игры, пробовали угощения с разных прилавков.
Тилл попытался поймать золотых рыбок сачком, но в итоге только расплескал воду во все стороны, вызвав тихий смех Ивана. В ответ Иван неожиданно проявил недюжинную ловкость в игре с кольцами, выиграв для Тилла маленького пушистого лисёнка, который теперь гордо болтался у него на поясе.
С наступлением ночи они оказались на холме, откуда открывался вид на весь фестиваль. Приглушённый гул толпы и мерцающие внизу огоньки создавали ощущение умиротворения.
— Тебе весело? — спросил Тилл, бросая взгляд на Ивана.
— Больше, чем я ожидал, — признался он, и в его голосе прозвучала непривычная мягкость.
Тилл ухмыльнулся, чувствуя, как от нежности сжимается грудь.
Они некоторое время молчали, наблюдая, как в ночном небе расцветают фейерверки, а их отблески играют в тёмных глазах Ивана.
Внезапно раздался детский смех. Они взглянули вниз и увидели, как несколько ребятишек носятся вокруг с сахарной ватой в руках.
Тилл посмотрел на Ивана и заметил, как тот задержал взгляд на сладкой вате — пушистых розовых и голубых облачках, накрученных на палочки. Редко когда Иван открыто проявлял интерес к чему-либо, и Тилл не удержался от насмешливого замечания:
— Ты пялишься, — толкнул он Ивана плечом. — Хочешь, возьму тебе?
Иван взглянул на него, в уголках его губ дрогнула лёгкая улыбка.
— Ага, но ты хочешь, — парировал Тилл, уже спускаясь по ступеням. — Жди здесь. Я сейчас вернусь.
Иван открыл было рот, чтобы возразить, но лишь вздохнул, провожая взглядом Тилла, растворившегося в толпе внизу.
Толпа на фестивале шумела вокруг Тилла, пока он стоял в очереди за сахарной ватой. Сладкий аромат смешивался с прохладным вечерним воздухом.
Вдруг кто-то легонько тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел знакомое лицо.
— Тилл! Какая неожиданная встреча, — женщина поправила корзинку в руке, наполненную мелкими сувенирами с фестиваля.
— Тётушка Ким! Рад Вас видеть. Вы здесь с кем-то?
— О нет, в этом году наслаждаюсь фестивалем в одиночестве. Это традиция, знаешь ли. — Она бросила взгляд на ступени святилища с ностальгической улыбкой. — Ты здесь из-за праздника?
— Вроде того, — ответил Тилл. — Я пришёл с другом, он ждёт меня там, наверху.
— Святилище, говоришь? Это место хранит одну историю...
— Какую именно? — любопытство Тилла вспыхнуло.
Её голос стал тише, когда она посмотрела на холм, где стояло святилище.
— Говорят, там обитает божество — хранитель, привязанный к святилищу давним обетом. Молодой человек, отчаявшийся спасти того, кого любил, предложил свою жизнь богам в обмен на их милость. Боги, тронутые его преданностью, исполнили его желание и спасли возлюбленного.
— Но... если боги спасли его любимого, зачем тогда молодому человеку жертвовать своей жизнью?
— Такова была цена, — её голос стал тяжелее. — Боги потребовали, чтобы он остался хранителем святилища.
Так он потерял свою смертную жизнь и стал божеством, обречённым охранять святилище вечно.
От этой истории у Тилла по спине пробежал холодок, но он продолжил:
— А что случилось с его возлюбленным?
Выражение лица старушки стало задумчивым.
— Тот человек выжил, излечился от болезни, но все воспоминания о молодом человеке стёрлись. Боги постановили, что они никогда не должны встретиться вновь. Если божество попытается напомнить возлюбленному о прошлом — оно исчезнет, перестанет существовать вовсе. Это была величайшая жертва — жизнь в разлуке с тем, кого любишь больше всего.
Грудь Тилла сжалась от этих слов, и он спросил:
— Кто-нибудь знает, кого именно любило это божество?
— История умалчивает. Известно лишь, что это был бесконечно дорогой ему человек. Кто-то говорит, что он был добрым и мягким, другие — что упрямым и пылким. Но все сходятся в одном: любовь божества была настолько сильна, что бросила вызов самой судьбе.
Эти слова задели что-то в серце Тилла. Они были такими расплывчатыми, но в то же время... будто бы касались лично его. Он нервно переступил с ноги на ногу.
— Люди до сих пор верят в это божество? — попытался он сменить тему.
— Некоторые верят, — в голосе женщины вновь появилась лёгкость.
— Ходят слухи, что путники иногда встречают у святилища молчаливого, доброго человека, который даёт им советы или помощь. Некоторые говорят, что это и есть то самое божество, присматривающее за теми, кто приходит на гору. Но он никогда не задерживается надолго и никогда не говорит о себе.
Её взгляд смягчился, когда она посмотрела на Тилла.
— Знаешь, ты напоминаешь мне эту историю. В тебе есть что-то... будто тебя коснулось что-то необыкновенное.
Тилл фальшиво рассмеялся, в горле стоял ком.
— Это просто совпадение. Я ничего особенного из себя не представляю.
— Возможно, — в её глазах мелькнуло что-то знающее. — А возможно, некоторые истории сами находят нас.
Прежде чем Тилл успел ответить, она мягко сжала его руку.
— Хорошего фестиваля, дорогой. И передавай привет своему другу.
И с этими словами она растворилась в толпе, оставив Тилла стоять одного у лотка с сахарной ватой.
Эта история крутилась у него в голове, пока он поднимался по ступеням святилища — с пустыми руками и тяжёлыми мыслями.
Жертва, принесённая в молчании.
Возлюбленный, который так и не узнает правды.
На вершине его ждал Иван, его тёмные глаза скользили по праздничным огням внизу.
— Ты долго, — голос Ивана был спокоен, но в нём чувствовалось любопытство. — А где сахарная вата?
— Закончилась, — солгал Тилл, опускаясь рядом.
Иван приподнял бровь, но не стал допытываться.
Они сидели молча, слушая отголоски праздника, доносившиеся снизу.
Тилл украдкой взглянул на Ивана, сердце бешено колотилось от противоречивых чувств. Он думал об этой истории. А потом — о той невысказанной тяжести, что, кажется, всегда лежала на Иване, сколько Тилл его знал.
Был ли в его жизни кто-то, кого он любил так сильно, что это до сих пор терзает его? Кто-то, из-за кого он так тщательно охраняет своё сердце? От этой мысли Тилла сдавила ревность.
— Иван, — вдруг вырвалось у него, нарушая тишину.
Тот повернулся, его выражение было невозмутимым.
Тилл сжал кулаки, сердце ныло.
— Мне нужно тебе кое-что сказать.
Он глубоко вдохнул, пытаясь унять дрожь в руках и бешеный стук в груди. Повернулся к Ивану вполоборота, их колени почти соприкасались. Воздух между ними стал густым, насыщенным годами невысказанного напряжения.
— Иван, — голос Тилла звучал менее уверенно, чем хотелось бы. — Я много думал... Очень много.
Иван слегка склонил голову, его взгляд не дрогнул.
— О нас, — сердце Тилла готово было вырваться из груди. Он сглотнул ком в горле. — Кажется, я люблю тебя... уже очень давно. Сначала не хотел в этом признаваться, но теперь... теперь это невозможно игнорировать. Я думаю только о тебе.
Он замолчал, собираясь с духом.
— Я не прошу ничего взамен. Но ты должен знать правду. Я всегда был рядом и... я не хочу тебя отпускать. Я хочу быть с тобой.
Признание повисло в воздухе — обнажённое, беззащитное. Тилл чувствовал себя голым под пристальным взглядом Ивана, но в его глазах не было тепла — лишь тихая, почти меланхоличная задумчивость.
После долгой паузы Иван тихо выдохнул, его плечи едва заметно опустились.
Он отвёл взгляд, уставившись на ступени под ногами, будто погрузившись в себя.
У Тилла всё в груди сжалось от чувства нарастающего страха.
— Прости, Тилл, — наконец произнёс Иван, его голос был тихим и мягким. — Но я не могу ответить тебе взаимностью.
Эти слова ударили Тилла в грудь, как нож. Он замер, часто моргая, будто не в силах осознать услышанное.
Он готовился к отказу, но услышать это от Ивана... было совсем иначе. Гораздо больнее.
— Ты... — голос Тилла дрогнул. — Но... Почему? Почему не можешь?
Лицо Ивана смягчилось, в глазах отразился лунный свет.
— Потому что это не так просто. Есть вещи, которые я никогда не смогу тебе рассказать, Тилл. Вещи, которые ты не должен знать.
Его тон был добрым, но в нём звучала неподдельная грусть.
В висках Тилла стучала кровь, а в груди клокотали гнев и обида.
— Мне плевать на твоё прошлое и твои секреты! — вырвалось у него. — Я просто хочу быть с тобой. Почему ты мне этого не позволяешь?
Иван слабо улыбнулся, и в этой улыбке читались извинения.
— Дело не в том, что ты мне безразличен, Тилл. И не в том, что я не хочу быть с тобой. Но есть вещи, которые нам неподвластны. Ты не сможешь их понять. Я связан ими.
— Мне наплевать на эти «вещи»! Ты для меня важнее всего. Разве ты не видишь? Я всё это время был рядом, но ты никогда не подпускал меня по-настоящему близко. Каждое лето я возвращался сюда — и с каждым разом всё больше убеждался: мне нужен только ты. Не просто как друг, а как человек, о котором я хочу заботиться. Как человек, которого я люблю.
В воздухе повисла тягостная пауза. Иван закрыл глаза, будто взвешивая что-то в душе.
— Я не хочу причинять тебе боль, — прошептал он едва слышно. — Я смирился. И ты должен смириться.
Глаза Тилла предательски застилали слёзы, но он не дал им пролиться.
— Нет! — голос его сорвался. — Я не приму этого. Не сейчас, когда наконец осознал свои чувства. Не когда ты — единственный, кто мне нужен.
— Тилл, прошу... — в голосе Ивана звучала тихая мольба.
Но это лишь сильнее ранило Тилла. Вдруг он почувствовал, как внутри что-то переворачивается — острое, как лезвие. Будто он стоит на краю пропасти, заглядывая в бездну, которую не понимает, но не может отвернуться.
— Ты вообще хоть немного меня любишь? — голос Тилла дрогнул. — Или все эти годы ты отталкивал меня из-за... из-за неё?
Иван вздрогнул, словно от удара. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то болезненное. Он отступил на шаг — физически и эмоционально отдаляясь.
— Ты для меня дороже, чем можешь представить. Но я не могу быть с тобой. Если я это допущу...
Его слова повисли в воздухе оборванной фразой.
— Так это из-за неё? — сердце Тилла сжалось от ревности. — Из-за той, кого ты любил раньше? Настолько сильно, что теперь даже не позволяешь себе полюбить снова?
По лицу Ивана пробежала тень боли.
— Всё не так... Это сложнее, чем ты думаешь. Я не могу объяснить. Просто... поверь мне.
Но Тилл не мог поверить. Не мог принять эту стену молчания между ними. Когда Иван отступил ещё на шаг, дистанция стала казаться непреодолимой. И тогда Тилл больше не выдержал.
— Иван, я... — голос его предательски дрогнул. — Мне не важно, что было раньше! Не важны твоё прошлое и твои сожаления. Я просто хочу быть с тобой!
Взгляд Ивана смягчился, но в нём читалась непоколебимая решимость.
— Прости, — его шёпот опутал сердце Тилла, как цепи. — Я не могу.
Не дожидаясь ответа, Иван развернулся и направился к святилищу. Тилл остался стоять, сдавленный невыносимой болью. Ночь стала холоднее, а шум фестиваля растворился в темноте.
Он долго смотрел вслед, не в силах пошевелиться. Хотел крикнуть, броситься за ним — но тяжесть этих последних слов пригвоздила его к месту.
Он попытался. А Иван — мягко, бережно, но окончательно — отверг его.
Истина осела в сердце Тилла мучительным грузом — он понял, что как бы сильно ни любил Ивана, есть вещи, неподвластные ему, вещи, которые не изменить никакой любовью.
Тилл погрузился в беспокойный сон.
Сначала образы в его сознании были размытыми, но постепенно становились четче — яснее. Он был не собой. Он стал кем-то другим, лишь наблюдателем, запертым в чужом теле.
Он ощущал мир, но не мог говорить.
Его конечности были тяжёлыми, неподвижными, и всё же он чувствовал биение сердца человека, в теле которого теперь находился. Ровный ритм, пульсирующий жизнью.
Он был внутри человека, чью жизнь теперь наблюдал, как незримая тень.
Мир вокруг казался чужим. Тилл видел всё его глазами — глазами, полными тепла, доброты и любви. Он ощущал радость их совместной жизни, любовь, казавшуюся безграничной и свободной.
Этот человек был связан с Иваном — связь настолько сильная, что её почти можно было потрогать, как невидимую нить, соединяющую их.
Тилл понял: это не просто сон. Это правда — прошлое, которое Иван так старался похоронить.
Он видел их обоих, молодых и беззаботных, бродящих по знакомому, но такому далёкому городку, их руки касались друг друга, улыбки хранили маленькие секреты. Иван казался счастливее, живее, полным энергии.
Они смеялись вместе, бесконечно разговаривали, держались друг за друга с нежностью, говорившей о годах общих воспоминаний.
Тилл, в этой новой форме, чувствовал их любовь — такую чистую, такую совершенную.
Его сердце наполнялось этим чувством, хотя он не мог говорить, не мог двигаться. Как будто он был заперт, немой свидетель самой прекрасной любви, которую только видел.
Мир стал холоднее, темнее. Тилл ощутил перемены в теле, в котором находился, — что-то внутри слабело. Появилась боль — острая, невыносимая. Тело человека дрожало, силы медленно покидали его.
Связь между влюблёнными становилась хрупкой, трещала по швам, пока болезнь брала верх.
Тилл чувствовал страх, панику, поднимающуюся в груди человека. Он хотел закричать, позвать на помощь, но был бессилен.
Тело, когда-то лёгкое и подвижное, теперь стало слабым, хрупким, поглощённым болезнью. Он слышал голос Ивана, дрожащий от отчаяния.
— Я сделаю что угодно, — прошептал Иван, опускаясь на колени у постели, его лицо было бледным от страха. — Всё что угодно, лишь бы спасти тебя.
Следующие сцены были смазанными. Как ни старался Тилл понять происходящее, он лишь чувствовал всю боль и муки вместе с человеком, в ком находился. Но смутно он ощущал:
Он чувствовал решимость Ивана — твёрдую, непоколебимую, когда тот стоял перед богами. Его любовь к этому человеку была настолько чиста, настолько несокрушима, что он был готов отдать всё ради него. Тилл, беспомощный в своей странной форме, ощущал тяжесть этого выбора.
Тилл хотел закричать. Умолять Ивана остановиться. Прервать проклятие, которое наверняка проникнет в его тело — заточив его в бессмертной форме, но в вечных оковах роли божества маленького храма на одинокой горе.
Но Иван выбрал принести в жертву свою жизнь — свою душу, само своё существование — в обмен на жизнь того, кого любил.
Тилл почувствовал притяжение богов — силу, мощнее любой воли или желания.
Он ощутил, как ветер уносит душу человека, в ком находился, — прочь от всего, что тот знал, от любви, которую они разделяли.
Когда ветер обвил их, Тилл почувствовал, как его вырывают из тела, в котором он пребывал.
Ощущение было всепоглощающим — будто его вырывали из чего-то жизненно важного, из того, что заставляло его чувствовать себя живым. А затем, в размытом движении, он увидел тело — того самого человека, который когда-то любил Ивана.
Человек перед ним был слабым, измождённым болезнью. Черты, когда-то юные, теперь исказились от страданий. А в этих глазах — глазах, которые, казалось, смотрели на него с тихой, почти покорной печалью, — Тилл увидел... себя.
Но не себя нынешнего — не того, кто сейчас стоял в святилище рядом с Иваном. Это была его прошлая версия — та, которую Иван любил когда-то. Та, что была потеряна во времени, в судьбе, в воле богов.
Прозрение накрыло его, как волна, сокрушительной силой.
Тот, кто когда-то стоял рядом с ним. Тот, ради кого Иван пожертвовал всем.
И это было причиной, по которой Иван больше не мог полюбить.
Беспомощно наблюдая, Тилл чувствовал ту же боль — то же разбитое сердце, что принесла жертва Ивана. Он никогда не понимал, через что тому пришлось пройти.
Их любовь, их нерушимая когда-то связь, теперь была лишь далёким воспоминанием, стёртым силами, неподвластными смертным.
Тилл резко проснулся, задыхаясь, будто тонул.
Сон — видение — медленно рассеивался, но его тяжесть оставалась.
Он лежал в темноте, отголоски прошлого всё ещё звучали в его сознании. Он видел всё — любовь, что была между Иваном и тем человеком, которым он когда-то был. Теперь он понимал, почему Иван был так отстранён, так неохотно открывал сердце.
Тилл закрыл глаза, и в груди заныло от осознания.
Прошлое Ивана он изменить не мог — как и их будущее. Любовь, которую они разделяли в другой жизни, исчезла, поглощённая богами, и у него оставалось только настоящее.
И в этот момент Тилл понял — что бы он ни хотел, как бы ни жаждал быть с Иваном, есть нечто более глубокое, более древнее, чем всё, что они могли постичь.
— Ну и что? — Тилл кашлянул, резко поднимаясь с кровати и бросаясь к двери. — Ну и что, блять!
Сначала это было едва заметно — лишь легкое сжатие в груди, но вскоре боль стала невыносимой. Его дыхание прервалось, он пошатнулся, судорожно схватившись за грудь.
Эта боль была слишком знакомой — та самая, что он испытывал, когда только стал божеством. Боль, что так долго дремала, а теперь вернулась с новой силой, яростнее прежнего.
Иван замер, ледяная дрожь пробежала по спине.
Он сразу понял — боги наказывали его.
Воздух вокруг стал густым, давящим, как невидимая тяжесть. Он пошатнулся к входу в святилище, ноги подкашивались, будто отказывались держать.
Боль в груди усиливалась, расползаясь по телу, делая каждое движение мучительным усилием.
Боги знали. Они почувствовали тот миг, когда Тилл начал вспоминать, когда их связь вспыхнула вновь. И наказание не заставило себя ждать.
Он стиснул зубы, пытаясь перетерпеть боль, но это было бесполезно. Он чувствовал, как что-то тянет его — неотвратимая сила, всегда бывшая где-то внутри. Такова была цена его существования как божества.
Он никогда не должен был напоминать Тиллу об их прошлом, не мог позволить ему вспомнить, кем они были друг для друга. А теперь, после признания Тилла, после его внезапных воспоминаний, боги покарали его за нарушение запрета.
Боль ударила снова, острее прежнего, и Иван судорожно вдохнул, зрение помутнело. Руки дрожали, земля под ногами качалась.
Казалось, что-то внутри него рвётся на части — что-то важное, чему он даже не мог дать имя. Гнев богов был безжалостен, их приговор — окончателен.
На мгновение Ивану почудились их голоса — далёкие, разносящиеся в пустоте его души:
Его колени подкосились, и он рухнул на землю. Мир вокруг закружился, а боль накатила новой волной — дикой, невыносимой, выбивающей дыхание.
Каждый нерв в теле горел от муки, но даже сейчас Иван не мог заставить себя молить о пощаде.
Такова была цена. Он знал это с момента заключения договора.
Воспоминания о человеческой жизни, о любви, которую он разделял с Тиллом, были для него запретны. Боги отняли их, спрятали за невидимой стеной, чтобы защитить его от самого себя.
Но теперь было уже поздно что-то менять.
В тот миг, когда Тилл начал вспоминать, божественная кара пришла в действие.
Иван судорожно дышал, едва удерживаясь на ногах. Его ладонь впилась в грудь, будто это могло облегчить нестерпимую боль.
Он хотел позвать Тилла, умолять его забыть, отпустить обретённые воспоминания. Но не мог издать ни звука. Боги лишили его голоса — лишили даже права на стон.
Сквозь муку Иван с горечью проклинал свою участь.
Он просто хотел спасти того, кого любил.
Просто мечтал снова увидеть его улыбку, услышать смех. Он просил так мало — нет, даже просить не смел. Но всё равно:
— Зачем? Зачем нас так мучить? За что?!
Иван попытался подняться, но боль сковала тело. Он не мог пошевелиться, заточённый в собственном страдании.
Мысли спутались, мир вокруг потемнел, поглощённый карающей волей богов.
Он подвёл их. Подвёл Тилла. И обратного пути не было.
Боль проникала глубже, холоднее, пожирая саму душу. Зрение Ивана меркло.
Он знал, что этот час настанет. Но знание не облегчало пытку.
В конце концов, он был всего лишь узником богов — скованным их правилами, обречённым платить за свою жертву.
Когда боль достигла предела, Иван прошептал, едва шевеля губами:
Сердце Тилла бешено колотилось, пока он взбегал по холму к темневшему впереди святилищу.
Его мысли путались в вихре смятения — после того сна, после потока воспоминаний о прошлой жизни, где он был тем, кого любил Иван. Осознание ударило, как гром, и ноги понесли его быстрее — он должен был увидеть Ивана, понять, высказать то, что жгло грудь.
Он рванул деревянную дверь святилища с такой силой, что эхо прокатилось по пустому залу. Взгляд сразу нашёл Ивана — и Тилл замер на пороге.
Иван парил в воздухе, его тело содрогалось, будто невидимые силы разрывали его на части. Полуприкрытые глаза были мутными, полными непостижимой муки. Слёзы струились по его лицу, как тонкие нити скорби.
Воздух гудел от странной энергии, тени вокруг сгущались, а контуры тела Ивана расплывались — он становился призрачным, будто растворялся в самом воздухе.
Потом Тилл увидел это. Его сковал ледяной ужас.
Ивана медленно затягивало к алтарю, к чёрному вихрю, клубящемуся в каменной сфере. Казалось, древняя сила вырывает его из этого мира.
— Нет... — прошептал Тилл, шатаясь. Он не понимал, но ноги сами понесли его вперёд. — Иван!
Иван слабо улыбнулся, но взгляд его был пустым, будто он уже не видел Тилла. Он не говорил — не нужно было. Безмолвная мольба в его глазах разбила Тиллу сердце.
Худшее было в тихой уверенности — Иван исчезал, и ничто не могло его остановить.
— Иван! — закричал Тилл, бросаясь вперёд. Но каждый шаг давался, как сквозь густую воду.
Он протянул руку, коснулся рукава Ивана — но тот не ответил. Тело Ивана мерцало, как угасающий свет, становясь всё прозрачнее.
Теперь Тилл это чувствовал — давление в воздухе, силу, тянущую Ивана в вихрь.
— Нет... — Тилл захлёбывался слезами. Он хотел обнять его, остановить, вернуть. Но вселенная словно отталкивала его.
Слёзы Ивана падали в пустоту. Он наконец заговорил, едва слышно:
— Прости, Тилл... Прощай, любовь моя...
Слова пронзили Тилла, как ледяные иглы. Иван умирал — нет, он уже был мёртв, но теперь исчезал окончательно. Боги решили его судьбу.
— Пожалуйста, не уходи... — Тилл вздохнул, хватая воздух.
Он снова потянулся к Ивану — но рука прошла сквозь него, будто сквозь дым. Тот, кого он любил, уже растворялся в воздухе.
Взгляд Ивана встретился с Тиллом, и на мгновение в его глазах вспыхнула вся сила их общей истории - как последние языки пламени перед тем, как угаснуть. В них читалась и скорбь, и любовь, пережившая века, но всё это таяло, ускользало сквозь пальцы, как песок.
— Я всегда буду с тобой, - прошептал Иван, его голос был едва слышен, прежде чем его облик окончательно растворился в тёмной энергии алтаря.
Сердце Тилла разбилось, когда Иван исчез, оставив после себя лишь пустоту. Боль в груди была невыносимой, но она меркла перед опустошением от этой потери, от того, что любимый человек исчез в небытии.
— Иван... — хрипло прошептал Тилл.
Он опустился на колени перед алтарём, уставившись в пустое место, где только что был Иван. Горе давило на него, не давая дышать, думать, понять, почему это должно было случиться.
И тогда, словно сам мир сжалился над ним, ветерок тихо зашелестел в святилище, и Тиллу почудилось, что он снова слышит голос Ивана - тихий, но ясный, застывший в воздухе:
Но этого было мало. Этого всегда будет мало.
Солнечные лучи пробивались сквозь щели деревянной двери святилища, рассыпаясь золотистыми бликами по каменному полу.
Он с трудом поднялся, голова кружилась, а тело ныло. Мысли были мутными, и он не мог вспомнить, как оказался здесь.
Святилище... Оно казалось знакомым, но далёким. Как место, где он уже бывал, но не мог до конца осознать.
Его разум был пуст, и стоило попытаться вспомнить прошлое, как накатывала странная опустошённость.
Тилл встал на ноги, чувствуя себя дезориентированным. Его взгляд скользнул по каменному алтарю, по тишине, царившей вокруг. Он должен был что-то чувствовать — узнавание, связь, — но внутри была лишь пустота. Ни воспоминаний. Ни эмоций.
Только всепоглощающее ощущение потерянности.
Он даже не понимал, как очутился в святилище. Последнее, что он помнил... Ничего. Белое пятно.
Чем сильнее он пытался сосредоточиться, тем больше пустоты разливалось внутри.
Прошлое — те лета, тепло святилища, дружба, близость — исчезло. Как будто этого никогда и не было.
Тилл выбрался наружу, и холодный утренний воздух обжёг кожу. Он смотрел на горы и чувствовал... отстранённость.
Будто наблюдал за собственной жизнью со стороны. Всё казалось чужим, хотя он знал, что жил здесь годами.
Почему он не помнил? Почему внутри было так пусто?
Он провёл рукой по лбу, и в груди заныло от досады. Грусть сжимала сердце, но не за что было зацепиться. Ни воспоминаний. Ни ответов.
Дни шли, но пустота не отпускала.
Тилл жил как обычно, но часть его души будто треснула — словно у него что-то отняли. Что-то важное. Но что именно, он не мог вспомнить.
Прошло два года с той роковой ночи в святилище. Теперь Тилл — студент, привыкающий к тихим, но необратимым переменам в себе.
Он часто ловил себя на том, что застывает в задумчивости, с непонятной грузью в груди. Что-то в нём изменилось. Необъяснимо, но ощутимо — как тень, следующая за ним по пятам.
У него была новая жизнь: друзья, впечатления, рутина.
Университетские будни заполняли время, но даже среди смеха и разговоров он носил в себе эту тяжесть.
Иногда он замирал, глядя в небо, с внезапным ощущением, что что-то вот-вот всплывёт в памяти — но так и не всплывало.
Постоянная ноющая боль. Напоминание о потере, которую он не мог понять.
Он стал отстранённее, холоднее. Друзья замечали это, и каждый их вопрос колол Тилла виной. Когда это началось? Теперь в нём появилась резкость, невидимая стена, которую он был не в состоянии разрушить.
Эта грусть... Эта пустота внутри... Они не имели смысла. Но были с ним всегда.
Тилл механически выполнял рутину: пары, встречи с друзьями, редкие прогулки.
Но часть его оставалась где-то далеко. Его смех больше не касался глаз, а улыбки казались наполовину фальшивыми. И стоило остаться одному — ком подкатывал к горлу.
Будто он что-то потерял. Но что?
Временами он застывал, разглядывая места, людей, даже собственное отражение — знакомое и чуждое одновременно.
Особенно ночами, в пустой комнате, боль обострялась. Его охватывало необъяснимое чувство, и он стискивал зубы, чтобы не разрыдаться.
Без причины. Но грусть грызла его изнутри.
Однажды, возвращаясь с занятий, Тилл остановился у парка. Без цели — просто стоял, глядя в ночное небо.
Ветер трепал одежду, а тишина давила.
Что-то не отпускало. Имя. Лицо. Присутствие. Оно маячило на краю сознания, но оставалось недосягаемым.
Боль в груди вспыхнула, и на миг ему показалось, будто его разрывают на части — тянут к чему-то, что должно быть домом, но кажется абсолютно чужим.
Смутное узнавание... и полная пустота в памяти.
Нет причины для этой боли. Чем сильнее он пытался вспомнить, тем быстрее воспоминания ускользали.
Той ночью он шёл домой с ощущением, что мир где-то далеко. Будто он плывёт по жизни, оторванный от всего, что должно было иметь значение.
Только эта проклятая пустота, которая не отпускала.
Тилл сидел в аудитории, изо всех сил пытаясь не уснуть.
Монотонный голос профессора сливался в невнятное бормотание, а мысли, терзавшие его весь день, давили тяжелее учебников.
Эта странная пустота. Имя, преследующее его, как навязчивый мотив. Всё будто сжималось вокруг.
Веки отяжелели, и не успел он это понять, как голова уже упала на руку.
Во сне Тилл почувствовал странное ощущение: будто кто-то зовёт его. Тихий, знакомый голос, вплетавшийся в сознание. Неясный, но настойчивый. Будто подталкивал проснуться.
Он пытался сопротивляться, но голос был таким успокаивающим... Как забытое воспоминание.
Тёплый. Мягкий. И почему-то безумно знакомый.
Он хотел ответить, но мог только плыть за этим звуком. Казалось, голос доносился издалека — и в то же время прямо рядом, будто слился с самим воздухом. Пальцы дёрнулись, сердце забилось чаще — словно его вытягивали из глубины сна.
Аудитория была по-прежнему погружена в полумрак, профессор бубнил что-то у доски.
Но когда взгляд сфокусировался — он увидел его.
Парень сидел рядом, непринуждённо облокотившись о парту. Иссиня-чёрные растрёпанные волосы. Пронзительно тёмные глаза, будто смотрящие прямо в душу.
Он улыбнулся — и сердце Тилла пропустило удар.
Кривой зуб, слегка выступающий из-за губы. Милый дефект, придающий улыбке особое очарование.
— Эй, — голос парня был тихим, но чётким. — Ты в порядке?
Тилл уставился на него, моргая. Сознание было затуманено, будто после долгого сна. Но что-то в этом взгляде... что-то до боли знакомое заставило сердце сжаться.
— Э-э... — он потёр глаза. — Да, нормально. Просто... Кажется, я уснул.
Незнакомец рассмеялся, улыбка его стала шире, когда он наклонился вперёд, изучая Тилла с любопытством.
— Похоже, тебе снилось что-то серьёзное. Я помешал?
Тилл покачал головой, но не мог оторвать от него взгляд.
Он и сам не понял, почему спросил. Вопрос вырвался сам собой. Что-то в глубине души подсказывало, что он должен знать этого человека.
Что его присутствие пробуждает в нём необъяснимое чувство.
Улыбка парня смягчилась. Он выпрямился, его поза была непринуждённой, но уверенной.
— Меня зовут Иван, — произнёс он, и голос его звучал удивительно тёпло. — Я видел тебя в университете пару раз. Но мы раньше не общались.
Тилл почувствовал, как дыхание перехватило.
Это имя отозвалось в груди, как далёкий шёпот — знакомый, но неуловимый.
Сквозь туман в сознании что-то шевельнулось. Лёгкое щемящее чувство — не боль, но и не комфорт.
— Иван? — повторил Тилл шёпотом, голос его дрогнул.
Он вглядывался в лицо парня, но не мог вспомнить почему это имя кажется таким важным. И всё же оно звучало в его голове, как эхо, обволакивая мысли.
Иван улыбнулся, заметив его замешательство.
— Ну да, это я, — сказал он легко, но взгляд его не отрывался от Тилла. — Не думал, что произвожу такое впечатление. Ты в порядке?
Он пытался отмахнуться от этого чувства, найти логичное объяснение, но странное тянущее ощущение не исчезало.
Будто часть его знала этого человека — знала этого Ивана — куда глубже, чем позволяла память.
Иван наклонил голову, явно улавливая его состояние.
— Ты уверен? Ведёшь себя так, будто увидел призрака.
Тилл заставил себя ответить, голос зазвучал медленнее, чем хотелось:
— Просто... не знаю. Твоё имя... оно кажется знакомым.
Иван приподнял бровь, тихо рассмеявшись.
— Знакомым, говоришь? Что ж, видимо, я запомнился. Нам стоит как-нибудь прогуляться, раз уж мы заговорили.
Это чувство грызло его — странное узнавание, необъяснимая связь.
Он не мог отвести взгляд, будто сердце пыталось вспомнить то, что забыл разум.
— Может быть, — наконец сказал Тилл, и в голосе его звучала неуверенность. — Может быть, стоит.
Но даже произнеся это, он ощущал то же щемящее чувство — тихий шёпот в сердце, который не стихал.
Иван — это тот, кого он должен знать. Тот, кто имеет значение.
Иван начал вставать, явно собираясь уйти.
— Ну, я сделал своё дело, — сказал он легко, но в глазах мелькнуло что-то неуловимое. — Не буду мешать твоей учёбе. Извини, что разбудил.
Тилл смотрел на него, и это странное, знакомое чувство всё ещё стягивало всё внутри.
Он не хотел отпускать Ивана — не сейчас.
Что-то в нём заставляло сердце биться чаще, с необъяснимой силой.
И он не мог избавиться от ощущения: если Иван уйдёт сейчас, что-то важное ускользнёт навсегда.
— Подожди, — Тилл окликнул его, не успев подумать. Голос его дрогнул, выдавая внутреннюю тревогу. — А, может, прямо сейчас?..
— Прямо сейчас? — Иван обернулся, и на губах его появилась удивлённая, но довольная ухмылка.
— Я настаиваю, — Тилл поспешно добавил, стараясь звучать увереннее, чем чувствовал. — Это... пока меньшее, что я могу сделать. Ты спас меня от позора перед однокурсниками.
Он неуклюже улыбнулся, пытаясь скрыть нахлынувшие эмоции.
Но Иван, кажется, почуял, что за просьбой стоит нечто большее. Он замер на мгновение, прищурившись.
Наконец, пожал плечами и кивнул.
— Ладно, договорились. Только предупреждаю — я смертельно хочу пирожных.
Ночь была безмолвной, лунный свет едва касался земли, когда Тилл, дрожащий от горя, опустился на колени перед алтарём. Его ладони впились в холодный камень.
Вскоре он бессильно уткнулся лицом в руки, пытаясь превозмочь рыдания, разрывавшие грудь.
Он видел это — как Иван, его любовь, его самый дорогой человек, исчезал у него на глазах.
Будто мир раскололся надвое, а земля под ногами содрогалась от силы этого исчезновения.
— Иван... — его шёпот был похож на надломленный звук, застрявший в горле. Голос предательски дрогнул, а в груди зияла пустота. Он не мог принять эту реальность.
Он не понимал. Почему он исчез?
Ветер усилился, завихрившись вокруг, и Тиллу почудилось, что это зов — присутствие самих богов.
— Я сделаю что угодно, — выкрикнул он хриплым от отчаяния голосом.
Дыхание перехватило, а сердце разбилось на тысячи осколков.
— Верните его. Мне всё равно, что я потеряю. Я просто хочу, чтобы он вернулся. Заберите всё. Мои воспоминания, мою жизнь — мне не нужно ничего помнить. Я просто... хочу, чтобы он был здесь. Мне нужно, чтобы Иван снова жил. Он должен быть рядом.
Его пальцы вцепились в камень ещё сильнее, а слёзы текли по лицу беспрерывно.
— Пожалуйста... Возьмите всё. Но только не забирайте его у меня.
На мгновение воздух вокруг застыл. Звёзды, холодные и далёкие, мерцали, как равнодушные глаза, а святилище будто затаило дыхание.
Тилл дрожал, тело его сотрясали рыдания. Где-то в глубине души он знал — его мольба тщетна. Ничто не вернёт Ивана.
Но он не мог остановиться. Боль была невыносимой, а пустота внутри — всепоглощающей.
— Я отдам вам всё, — прошептал он снова, и голос его оборвался. — Просто верните его мне.
Ветер закружился вокруг, будто отвечая на его мольбы, и Тилл почувствовал лёгкое касание — тёплое, как дыхание. Сердце бешено заколотилось, но он не понимал: это надежда или новый ужас наполняет грудь?
Мир вокруг погрузился в оглушающую тишину, а воздух стал густым от невысказанных слов.
И тогда он почувствовал рывок в самой душе — будто из него что-то вырвали.
Колени подкосились, и тяжесть горя придавила его, как невыносимая ноша. Зрение помутнело, мир завертелся, а он всё хватал ртом воздух.
Последние слова, обращённые к богам, звенели в ушах — отчаянная мольба. Но вокруг было слишком тихо.