Свидание с Модильяни

Вернулся из Берлина под огромным впечатлением от Модильяни, но часа времени, конечно, не хватило, так что обязательно вернусь в музей Барберини в июле (фото).

Для выставки, которая работает в Потсдаме с конца марта, было многолюдно, к открытию пришлось выстоять очередь из 30 человек, а в залах лавировать между публикой, подбираясь к своим целям. Тут царит интимный сумрачный Монмартр с локальным освещением картин – прекрасный фон для Модильяни, Шиле и Климта.

Публика толпилась у хрестоматийных женских “ню”, портретов Жанны Эбютерн, но я отложил эту анатомию греха до другого раза и отправился бродить по мужским портретам, рассматривая авторскую технику. Портреты, и правда, прекрасны.

Мой фаворит – Хаим Сутин 1915 года с нетипичными для автора искрами в глазах. Портреты “без зрачков” – обычно символ внутренней закрытости, аутичности или самоуглублённости. Но весёлый и взаимный взгляд – это роскошь, возможная лишь с близкими людьми.

С точки зрения техники, меня ждало открытие. Разглядывая иллюстрации, я бился над загадкой фирменной линии, похожей на тушь, поплывшую на мокром листе. Это было нечто близкое к природной фактуре, вроде линии на мокром песке, которую, конечно, можно провести обычной палкой, но именно песок сделает её неповторимой. “Чёрт возьми, как он это делает?” – пытался я понять, вглядываясь в цветную печать.

Но всё оказалось довольно просто. Модильяни, как пуантилист (кто бы мог подумать), намечает линию короткими штрихами или точками, которые “мерцают” вокруг заполненного контура. Он именно мерцает (напоминая известное сфумато) в отличие от классической линии, которая всегда “проведена” и отражает “волю автора”. Формы Модильяни мимикрируют под природную среду, “ничейную” реальность.

Кстати, Эгон Шиле делает примерно то же самое: экзальтированный контур, взятый у модерна, он внутри “забрасывает” мистическими “комьями грязи”, насыщая авторский рисунок природной “органикой”. Вещи Модильяни и Шиле отказываются выглядеть слишком “авторскими”, эта субъектность хочет казаться “сырой”, необработанной природой.

Ещё одно открытие. Мне всегда казалось, что фирменный персиковый цвет прописан лессировками (нежным скольжением кисти), – но ничего подобного. На самом деле, это метод “набивки” цвета по контуру с помощью тупой и широкой кисти, похожей на палец. Автор заполняет контур крупными пятнами, соединяя их потом “хаотичным” мельтешением узкой кисти. (Метод втирания краски в холст, а не набрасывания мазками – форма своеобразной экономии материала).

То же самое с контуром глаз и ресницами. Это мелкая моторика, “почеркушки” или точки, сделанные тонкой кистью, а не длинный штрих (как могло бы показаться). В итоге получается “точечный” абрис тела и внутри – поля и переходы персиковых оттенков, “набитые” толстой кистью по рваному контуру. Зыбкая и нежная телесность в оправе мерцающего каркаса.

Кто бы мог подумать, что приглядевшись к Модильяни , я найду там такого Бердслея. И вся эта “стихия” усилена лакунами холста, “недорисованными” складками одежды и грубо обозначенными кистями рук. То ли – не до конца рождённое, то ли уже исчезающее изображение. В результате – волшебство, цветное и клубящееся в воздухе, само собой возникшее из парижского тумана и готовое исчезнуть во мраке распадающихся форм.

Конечно, это авторские образы, гротеск, во многом родственный карикатуре. Реальный Кислинг с фотографии – не так уж эксцентричен, как его портрет (скорей, концепция лица, чем его изображение). Но почему бы тут не быть иронии и “передразниванию” реальности?

В женских портретах этого меньше, потому что важный для Модильяни эротизм требует визуального комфорта, узнаваемости форм, соразмерности черт и противится концептуальному произволу художника в стиле “плачущих женщин” Пикассо. Эротизм с концептуальностью плохо совместимы, поэтому потреты-концепции “достались” именно мужчинам (мои соболезнования Хуану Грису и Моисею Кислингу)). Вряд ли они хотели остаться “в вечности” именно такими. Гротеск хорош для приговора, но не для надгробия.

Но в случае счастливых исключений реализм берёт верх и портрет Хаима Сутина (мой фаворит на выставке) – это прекрасное сочетание стиля, психологизма, озорства и эротики. Не удержался и купил на выходе в киоске пару открыток с этим портретом, – протиснувшись среди магнитов, подносов и альбомов с голой женской натурой..

Для гея есть ещё один критерий “художественной ценности” портрета, который вне эстетики: хотел бы я интима с этим парнем? С Сутином да, а с Грисом – ни за что. ))

Возвращение домой было более прозаическим. Четыре пересадки на региональных поездах – это увлекательный, но изматывающий триллер, связанный с тем, что поезда частенько опаздывают и я не успеваю к последнему автобусу, который идёт от вокзала до дома. Ночевать в Итцехо – сомнительная радость, поэтому уж лучше вернуться в Гамбург (полтора часа пути) и зависнуть там в “Макдаке” до утра (можно даже есть с закрытыми глазами, совмещая сон и поздний ужин)).

Так порой случалось и я не делаю трагедии из опозданий. Но в этот раз любимый “ДойчеБан” сработал как часы и я успел к последнему автобусу, который шёл до Шенефельда, от которого до дома – 45 минут ходьбы среди леса, птиц, полей и солнечных лучей поперёк дороги. )

Неплохой финал для выставки, на которую я обязательно вернусь до 8 августа, потому что несколько залов с импрессионистами остались за кадром.