ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ 

Уже давным давно стемнело. Ветви деревьев не позволяли проникнуть лунному свету к земле, однако он просачивался сквозь их крону, редкими белыми пятнами отражаясь на опавших иглах. Слышалось тяжёлое дыхание, не его более, изредка лишь проскакивали болезненные стоны. Отголосок прошлой битвы на фоне междоусобиц уже резал лишь память, не слух, настолько здесь было тихо. Приятный теплый ветер легко ласкал лицо и немного поднимал волосы. Сидя прижатым спиной к стволу дерева самурай зажимал рукой раны от стрел, с лёгкой ухмылкой осознавая натурность происходящего с ним. Алая теплая жидкость текла по рукам и была на его лице, после того, как он убрал прядь волос. Человек не выражал эмоций страха или огорчения. Не было в нем так же того ужасного раскаяния, исключительной красоты одно спокойствие, в унисон существующее с этим местом. Так темно, но светло от луны, так тихо...

В голове проносятся все воспоминания, полученные человеком за сегодняшний день. За сегодняшний, за вчерашний, за позавчерашний, за все последние дни, какие он мог только и прожил, отдавая всего себя размышлению о вечном, но так его и не достигнув. Дадзай никогда не был плохим человеком, но и хорошим человеком его назвать будет невежественно по отношению к богам - даже защищая родину люди не прощают души других убитых его руками людей. Тех, чей смех в этой череде грехопадения как и голос больше никогда не зазвучит среди толпы. Тех, кто больше никогда не предстанет перед нами явью. Они — сейчас лишь плодородная почва для цветов смерти. Ликорис, паучья лилия.

Тихо и безмолвно, но шумит у ушей лёгкий ветер. Сия боль шатена уже мелким, робким дождём беспокоила. Он её уже почти не ощущал, лишь закрыв глаза держал голову в уровень со спиной и улыбался, медлительно, полностью осознанно ожидая своего скорого конца, не торопя события, позволяя прийти госпоже 死 (Shi. яп. "Смерть") в удобное ей время. Далеко за его взором возможно все уже разрешилось, но есть ли ему до сего дело, если судьба не смотря на жизнь его грешённую убийствами катаной своей врагов милостиво позволила умереть ему так тихо и спокойно, словно просто уснув. Осаму давно потерял свой личный свет и смысл собственной жизни, глядя на того, единственного у кого не было узких глаз. Парня, который отдавался ему без остатка сам, чьи светлые волосы он ласкал ночами, прижимая к себе светлое тело с нежными каштановыми глазами. Чьи ланиты он ласкал, кому помогал подвязывать костюм. Его маленькое счастье, вечно ожидавшее его дома с военной службы в итоге оставило этот мир, встретив любимого лишь прекрасным алым цветом, растекшимся по полу в общем доме из темного дерева. Даже мертвым он излучал свет, чем окончательно, пожалуй, убил в Дадзае стойкость и ориентиры нормального человека. Даже сейчас, с позором сбежавший с побоища, где этой крови было в десятки раз больше, перед глазами все так же лежало то светлое тельце, чьи руки лежать друг на друге, а сам он в позе эмбриона, словно спит, очевидно даже не зажимавший рану казалось и в смерти он улыбался ему. Но от этого больнее, разве что умер он так же думая о Осаму и не дождавшись его.

Что-то в голове промелькнуло и воин открыл свои глаза, увидя впереди маленький, но так тепло светящий огонёк, кой медленно приближался к нему в полёте, мелодично жужжа и нарушая общую идиллию лесной тиши для человека при смерти. Осаму поднял свободную руку, выставив указательный палец и позволив гостю, который сейчас навестил его, расположиться рядом с ним без особых усилий. Он понимал, что вряд-ли это просто так: сам лес сейчас возможно этим выражал свою скорбь ему, а зачем?

"Во всеобщей вариации случаев это очень трогательно" — подумал про себе тогда умирающий. Веки его становились тяжелее и он медленно прикрывал уставшие карие глаза, с такой же лёгкой улыбкой, достойной пожалуй многих людей и сей чести - умирать как он. Светлячок же сел на край пальца и просто светил ему, оставаясь рядом до самого расставания с этой реальностью и этим миром. Видно оба понимали, что и время самурая подходит к концу. Скольких бы он не убил, вернуть дорогую ему жизнь он не мог, и последние годы он отдал слепой мести, которая, кажется тоже лишила его глаз. Даже сейчас он прекрасно понимал, что ничем себе не поможет, что задето всё, что только можно было, и верно сказать болит неистово, что кричать хочется. А сил на это нет. Они есть лишь на лёгкую улыбку и попытки подольше наслаждаться безмолвным японским лесом, стараясь хоть на последних минутах своей сломанной жизни подражать ему.

— Прощай, маленькое дитя, спасибо тебе большое за твое волнение. - Сказал Дадзай и навек сомкнул свои очи, повесив голову и опустив руку.

— Прощай, мой милый. Я рад, что даже после своей смерти смог оказаться рядом тогда, когда был тебе нужен. Возможно, ты все понял, протянув мне свою израненную боем руку, но теперь я надеюсь, мы свидемся на небе. Прощай, Осаму. Спи сладко, мой уставший от жестокой судьбы воин. — Сказала в светлячке, жужжащем возле согнутой в колене ноги душа Сигмы, мягким и мелодичным голосом, который шатен желал в последнее время услышать больше всего на свете. И кажется уже на пороге небесного суда он слышал эту речь. Сигма оставил Дазая несколько лет назад, погибнув без его присмотра. А затем этот маленький всадник света в злой тьме пропал, исполнив свое последнее желание, загаданное перед своей кончиной — проводить любимого в мир иной, присутствуя возле него во время его одинокой смерти.