Реки боли

Спустя полчаса Гарри всё так же сидел на полу, обнимая Гермиону. Она уже прекратила плакать, и только лишь изредка шмыгала носом да прерывисто вздыхала, уткнувшись лицом в колени.

— Когда… Когда ты вчера ушёл, — тихим, надтреснутым голосом начала говорить она, — я… Я не знала, что и делать. Хотелось догнать тебя и снова всё обсудить, поговорить, объяснить… Но я решила оставить тебя в покое, дать тебе возможность побыть наедине с собой и всё обдумать. Кто же знал?

Гермиона всхлипнула и вдруг зашевелилась. Она вытянула ноги, опёрлась спиной о стену и обессиленно уронила руки на пол. Посмотрела на Гарри. Он же, уловив её взгляд, открыл было рот, дабы объяснить, что она ни в чём не виновата, но был остановлен покачиванием её головы.

— Я ждала в гостиной, тебя всё не было, — продолжила говорить Гермиона, — а потом нас с Роном вызвала к себе профессор МакГонагалл. Она начала расспрашивать нас о твоём состоянии, но мы так и не смогли рассказать ей ничего полезного. Да, ты был удручён смертью Сириуса, но особо убитым жизнью не казался. Никакой депрессии, никаких скачков настроения. Ты был… нормальным, обычным. Даже шутил, смеялся, что-то придумывал.

Рука Гермионы нащупала его руку и крепко сжала.

— Но я уже тогда поняла, что с тобой случилось что-то страшное, — она снова рвано вздохнула и шмыгнула носом. — Я уговорила Рона достать твою карту, и мы увидели, что ты находишься в больничном крыле. Разумеется, мадам Помфри нас туда не пустила, а профессора только отправляли нас обратно в гостиную. Я вся извелась и даже не знаю, как пережила эту ночь…

Гарри подтянул её к себе и крепко обнял. Гермиона без слов обняла его в ответ и уткнулась лицом в его плечо.

— А утром меня вызвал к себе профессор Дамблдор, — теперь её голос звучал глухо. — И там, наедине, я рассказала ему о нашем разговоре, а он в ответ рассказал о вашем. О том, что… — её голос прервался. — О том, что ты не хочешь жить без любви и потому решил свести счёты с жизнью.

— Вот старый хрен! — помимо воли вырвалось у Гарри, порядком возмущённого такой интерпретацией его слов.

Но Гермиона его не услышала, она, всё чаще всхлипывая, раскалывала дальше.

— И я побежала в больничное крыло, но не нашла тебя в палате. В санузле шумела вода, и я решила подождать. Потом позвала. Потом ещё раз. Потом я решила вскрыть дверь, и там… на полу… кровь хлещет…

Гермиона захлебнулась словами и вновь разрыдалась, сжимая Гарри в крепких объятиях и обильно смачивая его плечо слезами.

— Ты… Лежишь! В луже крови! Уже весь бледный! Едва успела перекрыть артерию и позвать мадам Помфри! Иначе бы не откачали! — плакала она. — Прости меня, Гарри! Прости, пожалуйста, прости, прости, прости!

Гарри вновь почувствовал себя чёртовым уродом за то, что довёл Гермиону. Нет, это чувство было у него и раньше, но теперь, во время её исповеди, оно усилилось стократно. Как и желание поскорее уйти и прекратить причинять всем вокруг одну лишь боль. Правда, сначала требовалось образумить Гермиону и привести её в порядок. Не хватало ещё, чтобы и она впала в депрессию и самокопания.

— Гермиона, — позвал он. Она не отреагировала, и он позвал ещё раз: — Гермиона, посмотри на меня!

Она, наконец, подняла голову, и обратила на него покрасневшие, полные слёз глаза на измазанном кровью лице.

— Гермиона, — медленно, проникновенно начал он, — ты ни в чём не виновата, И не можешь быть виноватой! Вся проблема не в тебе, а во мне, — он пару секунд подумал и добавил: — И в Дамблдоре.

— Но… Как же? — дрожащим голосом спросила она. — Ведь вчера я отказала твоим чувствам, а через час ты…

Не сдержавшись, Гермиона снова всхлипнула и уронила голову на его плечо.

— Просто так получилось, — вздохнул он, поглаживая её по голове. — Это ты прости меня. За мою торопливость. Ты не должна была связать свой отказ и мою смерть воедино, и уж тем более не должна была видеть всё это.

Гермиона замерла и снова подняла на него взгляд.

— Ты… Ты так говоришь, будто… — медленно, явно не веря в свои слова, произнесла она. — Будто ты винишь себя за мои слёзы, но не за свои попытки.

— Так и есть, — покаянно кивнул он. — Прости, пожалуйста. Поторопился и не подумал о последствиях. Надо было отложить на пару месяцев.

— Что ты такое говоришь? — на Гермиону было больно смотреть. — Зачем ты это говоришь?

Гарри вздохнул и задумчиво взъерошил волосы на голове.

— Это жизнь, — в конце концов, ответил он. — Кто-то уходит, кто-то приходит…

— Но я не хочу, чтобы ты уходил, — как-то совсем по-детски жалобно протянула она, прижавшись к нему всем телом.

— Я не знаю, что тебе на это ответить, — устало пробормотал Гарри.

Он посмотрел на заплаканную Гермиону, на испачканную одежду, сплошь пропитанные кровью гольфы и, мягко высвободившись из её объятий, поднялся на ноги. Затем протянул руку.

— Вставай, — мягко сказал он. — Давай, ты приведёшь себя в порядок, умоешься, смоешь кровь, а потом поговорим?

Гермиона шмыгнула носом и кивнула. Гарри приобнял её за талию и довёл до давешнего санузла. Опасливо заглянув внутрь, убедился, что в нём уже прибрались, и посторонился, пропуская подругу вперёд. Затем он развернулся, вышел и устало плюхнулся на кровать.

Встреча с Гермионой получилась очень эмоционально тяжёлой, а ещё и эта противная слабость после большой кровопотери — Гарри был совершеннейшим образом вымотан и раздавлен. И, самое главное, он до сих пор не представлял себе, как вести себя с ней в дальнейшем разговоре, а ведь в том, что он непременно произойдёт, сомневаться не приходилось. Гермиона была не из тех людей, которые способны с равнодушным видом пройти мимо чужих неприятностей.

В санузле зашумел душ, а Гарри закинул руки за голову и меланхолично уставился в потолок. На душе было тяжело, а вина перед Гермионой настолько глубоко вгрызлась в его душу, что хотелось взвыть. Психологически травмировать и заставить плакать любимую девушку — что могло быть хуже?

Минуты шли за минутами. Яркий солнечный прямоугольник на полу плавно смещался к центру комнаты, а Гермиона всё не выходила. Если бы не время от времени меняющаяся тональность шума воды в душе, то Гарри бы забеспокоился, но всё было в порядке, и он просто терпеливо ждал.

Наконец, шум воды затих, а ещё минут через десять дверь открылась, и в палату вошла Гермиона. Распаренная, порозовевшая, избавившаяся от следов слёз и треволнений, закутанная в белый больничный халат.

— Как ты? — негромко поинтересовался Гарри, приподнимаясь на кровати.

— Не знаю, — столь же тихо отозвалась она, — всё так… Всё так запутанно.

Гермиона подошла к его кровати, пристроилась на самом краешке и сложила руки на коленях.

— Знаешь, сегодня я поняла, как сильно ошибалась. Мои слова о том, что ты мне как брат… — она опустила голову. — Сегодня, когда я увидела тебя лежащим в луже крови с почти не прощупывающимся пульсом, я испугалась. Испугалась, что ты умрёшь, и осознала, — она прерывисто вздохнула и взяла его ладонь в свою. — Осознала, что мои чувства к тебе на самом деле совсем не похожи на братские. Ты мне очень дорог, ты мне очень близок, ты мне очень нравишься. Мы понимаем друг друга практически с полуслова, а в случае, если наши мнения в чём-то не совпадают, всегда, практически без ссор, приходим к компромиссу. Наверное… Наверное, я просто боялась разрушить наше взаимопонимание, переступив черту между крепкой дружбой и… чем-то большим.

С каждым словом она склонялась всё ниже над Гарри, пока, наконец, их губы не соприкоснулись, и Гермиона не поцеловала его. Робко и очень-очень нежно.

Гарри задохнулся, но, хотя сердце подпрыгнуло от счастья и надежды, разум его оставался холодным и логичным. Он положил руки на плечи Гермионы и мягко, осторожно отстранил её от себя.

— Нет, Гермиона, — мягко сказал Гарри. — Прости, но нет.

В конце концов, он никогда не был ни шантажистом, ни манипулятором.