Маска
Жирные тяжёлые капли дождя продолжали неумолимо разбиваться о лобовое стекло, скатываясь вниз неровными уродливыми дорожками, сливаясь друг с другом и устремляясь в раскрывающуюся под ними бездну машины. Неприметный мотель на окраине города радушно встретил двух новых постояльцев, а сидевший на стойке регистрации владелец любезно провёл экскурсию по своим лучшим номерам, предоставляя Эйлин и Джеймсу выбор из немногочисленных комнат. Заселение прошло быстро и гладко. Ключи холодили пальцы в кармане, а светящиеся окна приветливо подмигивали своими лампочками, маня в тепло и уют мотельного номера.
Но Эйлин Маккензи не могла заставить себя потянуть металлический рычаг и впустить в тёплый салон холодный дождевой воздух.
Чикаго не изменился ни на второй приезд, ни на пятый. Дни проходили, покрытые молочным туманом, а квартира в красном кирпичном доме оставалась пустой и чужой. Пицца продолжала валяться под диваном, разбитую рамку никто не убрал, а розовый цвет, в который было обёрнуто все в жилище, не потускнел ни на йоту, вызывая у Эйлин приступы головной боли и рези в глазах.
Джеймс был милым и заботливым. Достаточно чутким, чтобы чувство тревоги и растерянности не охватывало Эйлин каждую секунду, проведённую вне дома. Но этого было недостаточно, чтобы прогнать прочь охватывающую девушку тревогу, холод озёрной воды, болезненными вспышками прорезающий разум Эйлин, и бешено колотящееся сердце. Эйлин надеялась, что все это лишь досадное недоразумение и вскоре все разрешится, но вместо этого с каждым днём ей становилось все труднее отрицать реальность.
А ее квартира была пустым пристанищем пищевого извращенца.
Не то чтобы Алан Маккензи не страдал от различных пищевых девиаций, однако даже для него было не свойственно заказывать гавайскую пиццу с тройной пеперони и запивать все это колой с двойной порцией сахара.
Шрам на щеке саднило, а отросшие ногти назойливо стучали по металлической ручке, действуя и Джеймсу и Эйлин на нервы, но девушка даже не думала останавливаться: она продолжала настойчиво выстукивать пальцами один и тот же ритм, заставляя и без того долгие минуты тянуться еще дольше. Они сидели в молчании уже полчаса. Может и час. Эйлин не следила за временем. Все, что ее сейчас интересовало, это розовая квартира на одном из верхних этажей, в которую она безуспешно вламывалась уже неделю подряд, но ни одна деталь не хотела подчиняться воле Эйлин и возвращаться на круги своя.
Эйлин видела отражение Джеймса в запотевшем стекле, видел пристальный взгляд, которым парень прожигал ее уже добрых пятнадцать минут, но не отвечала на него, продолжала гипнотизировать окна снятого ими номера — за прошедшие дни они ни разу в нем не спали. Впрочем Эйлин не особо жалела об этом упущении: девушка едва ли чувствовала скорый приход сна, а несколько чашек крепкого кофе днём угрожающе нависли над ней грядущей бессонницей и темными кругами под глазами.
— Так и будем сидеть в машине или может наконец лишим этот номер девственности?
Эйлин слышит сарказм и язвительность в голосе Джеймса и прекрасно его понимает: машина Джейми была комфортной, но недостаточно, чтобы в ней можно было полноценно спать. Проводящий почти все своё время за рулём Джеймс уже не раз намекал Эйлин на то, что пора бы сделать перерыв и хорошенько отдохнуть, но девушка лишь с большим упорством продолжала возвращаться в чуждую ей квартиру, несколькими оборотами отпирать замок и убегать оттуда спустя несколько долгих и мучительных для ее сердца мгновений.
— Его уже давно ее лишил какой-нибудь старый лысый дальнобойщик из Канады, — хмыкнула Эйлин, прижимаясь щекой к холодному стеклу. — Ты не покажешь этим занавескам ничего такого, чего бы они до этого не видели.
— А вдруг? — ухмыльнулся Джеймс, вывернув на минимум обогреватель салона.
Прохлада укутывала своим одеялом и заставляла не заснуть. Эйлин ёжилась: ее одежда совсем была не приспособлена для низких температур, а стоявшая на улице последние дни погода с каждым часов ливня лишь больше охлаждала и без того промёрзшую землю. Но Эйлин все еще не хотелось нырнуть под багровую черепичную крышу, не хотелось укутаться в тяжёлое одеяло и забыться сладким сном.
Внутренние демоны были слишком сильны, чтобы просто так отпустить свою жертву, и держали Эйлин в своих железных когтях.
Она должна было найти отца. Чего бы ей это ни стоило.
Эйлин оставила вопрос Джеймса без ответа, продолжая молча наблюдать за происходящим на улице. За время, что они сидели на парковке, пара машин проехала мимо, а еще несколько дождались своих хозяев и покинули парковку под приглушенные ливнем рёвы застоявшихся моторов. Так было даже лучше — Эйлин отчего-то становилось спокойней с каждой уехавшей машиной, сердце замедлялось, а дыхание выравнивалось, вводя девушку в предсонное состояние. Такое желанное и чуждое после нескольких бессонных ночей.
Голос Джеймса тихий; его заглушает непрерывающийся дождь, но Эйлин все равно оборачивается, вскидывает светлую острую бровь и раздражённо цокает, раздосадованная сорвавшимся сном:
Джеймс медлит с ответом, всматриваясь в Эйлин своими тёплыми карими глазами, кажущимися в фонарном свете расплавленной карамелью. Он медлит с ответом, отчего-то зарождая в душе все больше сомнений и тревог, причины которых Эйлин никак не могла понять.
— Прятаться за этими масками, делая вид, что ты такая на самом деле?
Слова вспыхнули на лице Эйлин хлёсткой пощёчиной. Жирные капли дождя, под которые тут же выскочила Маккензи, немного остудили разгоревшуюся пожаром кожу, но сердце все так же бешено колотилось в груди, поражённая точными выстрелами слов Джеймса. Нет, было неправильно так реагировать на его безобидный вопрос, но Эйлин смогла лишь замереть на полпути к мотелю под беспощадными струями ледяного дождя и чувствовать, как ее одежда с каждой секундой все больше прилипает холодом к покрывшейся мурашками коже.
Негромкий хлопок автомобильной двери донёсся из-за спины, и Эйлин обернулась, встретившись взглядом с остановившимся в паре шагов от неё Джейми. Она могла бы несомненно залюбоваться им, потому как пропитавшиеся водой и потемневшие волосы тяжёлыми узорами облепили лицо парня, а помрачневший взгляд теперь уже темных карих глаз пробирался в самую душу, оставляя после себя привкус карамели и каштанов.
Джеймс медлил, явно не в восторге от происходящего, и Эйлин решила взять на себя ответственность за все, что могло произойти после того, как крутящиеся на кончика языка слова все-таки сорвутся вниз тяжёлым камнем и обретут жизнь в вырывающихся из пересохшего горла Эйлин хриплых звуках.
— Пытаешься залезть мне в душу? — голос Эйлин вздрогнул и едва не сорвался в предательский сиплый хрип, как это было всегда, стоило надавить на ту маленькую точку, что у людей именовалась душой. — Увы, ты не найдёшь там ничего интересного. У женщин ведь нет души, — усмехнулась девушка, подставляя лицо под капли.
В голосе Джеймса неприкрытый скептицизм, и Эйлин почему-то захотелось от этого тихонько рассмеяться, но горло лишь засаднило и вместо смеха у девушки получился тихий сдавленный стон отчаяния.
Знает. Знает точно так же, как и все до этого. Все, неожиданно оказавшееся ложью и иллюзией, образами, услужливо подкидываемыми помутнённым агонизирующим в предсмертных муках сознанием, за которыми если и было что-то реальное, то оно уже давно растворилось среди толстых слоёв лжи. Эйлин уже перестала понимать, что из ее памяти было реальным, а что лишь придуманным ею самой, нарисованным грубыми небрежными мазками на чистом незамутнённом разуме.
Эти образы были яркими и реальными.
— Ты не знаешь меня, а я не знаю тебя, — тяжело выдохнула Эйлин и отвернулась, чувствуя спиной внимательный выпытывающий взгляд Джеймса. — Так что не пытайся сделать вид, что ты знаешь обо мне больше, чем я сама.
Слова застревают в горле, царапаются когтями и заставляют каждой косточкой почувствовать, как они пробираются вверх, оставляя после себя рваные металлические дорожки горького привкуса потерянности. Слова не хотят озвучиваться, приходить в эту жизнь и оставлять след из нескольких простых и очевидных слов, от которых губы трескались кровавыми корочками, пальцы покалывало, а внутри все скручивалось в тугой узел.
Если в этом мире и был человек, обманывающий себя большую часть своей жизни, то это Эйлин.
Но она в этом никогда бы не призналась.
Тихие слова потонули в потоке усилившегося дождя, тут же прибившем их тяжёлыми невидимыми гвоздями к асфальту.
Эйлин вскинула голову и зажмурилась, позволяя каплям скользить по коже, замирать на самом кончике острого подбородка, прежде чем сорваться в пропасть, забираться под промокшую насквозь одежду и вычерчивать неровные переплетающиеся дорожки. Дождь успокаивал и с каждой проведённой под ним минутой становился сильнее, но это не могло подтолкнуть Эйлин сделать заветные несколько шагов к двери, за которой скрывался их номер. Что-то удерживало девушку на месте, что-то свинцовыми кандалами сцепило вместе ее ослабшие за время поисков ноги и не давало сделать шаг в неизбежное.
Маленькие камушки хрустели и шуршали под осторожными шагами Джеймса. Эйлин не видела, как он приблизился к ней, не видела, как его пальцы скользнули по мокрой ткани куртки, чтобы замереть около распушившегося золотистого локона и аккуратно отвести в сторону копну собранных в хвост светлых волос.
Капли дождя были холодными и остужающими, очищающими сознание и сжимающееся в груди от надрывного скрипа нервов сердце. Капли дождя были маленькими ледяными лезвиями, терзавшими натянутую на грубую сучковатую раму душу, служившую холстом для собственных ошибок. Капли дождя отрезвляли хмельным ароматом спасения.
В отличие от горячих губ мужчины, неожиданно опустившихся на маленькую бьющуюся на шее венку.
— Ло-ожь, — Джеймс сладкой истомой растянул такое ненавистное Эйлин слово, запечатлев его на шее почти невесомым поцелуем. — Прячешься. Эта слишком самоуверенная девушка передо мной — не ты. За эти несколько недель ты успела поменять уже не один образ, пытаясь подобрать наиболее подходящий для общения со мной. А хочешь скажу, как все на самом деле? — горячий шёпот обжёг ушко. — Ты боишься. Боишься, что кто-то узнает. Заберётся слишком глубоко в твою душу и начнёт там копаться, вытаскивая один за другим твои маленькие и, возможно, грязные секретики. А потом сделает тебе больно. Тебе гораздо проще прятаться за придуманным образом. Ведь так не надо многое объяснять: люди видят то, что ты позволяешь им видеть, и не пытаются смотреть глубже, не пытаются хоть немного докопаться до твоей сути.
Джеймс замолчал, смакуя на языке дрожь Эйлин и ее страх, чтобы затем уже значительно тише выдохнуть в шею девушки:
— Вот интересно, кто-нибудь знает настоящую тебя?
Слова повисли в воздухе, и Эйлин могла бы с лёгкостью схватить их, сжать в дрожащем кулаке и выбросить куда подальше, стоило только протянуть руку и сжать не слушающиеся замёрзшие от дождя пальцы. Она видела их, чувствовала, как они отпечатываются на ее коже вырывающимися изо рта облачками пара и мягкими невесомыми, как пёрышко, прикосновениями мягких губ.
— Ты ведь не такая, Эйлин Маккензи.
Если бы только Эйлин знала, какая она внутри, за несколькими наспех натянутыми карнавальными масками и неровными уродливыми швами, наложенными поверх незаживающих рваных ран. Примерная дочь, не самая примерная ученица, та, с которой лучше не общаться, потому что она неподходящая компания, а, возможно, маленькая белая сучка, перешедшая дорогу главной девочке школы.
Эйлин Маккензи могла назвать тысячу ролей, которые она уже сыграла за свою не слишком продолжительную жизнь, но ни одна из них не приблизилась бы к той самой, что Эйлин прятала в тяжёлом сундуке, сценарий и реплики к которой она уже давно и подробно прописала, но хранила в покоцанном столе, боясь показать то, что у неё получилось. Как автор боится показать свою новую рукопись, так и Эйлин боялась повернуть ключ в старом заржавевшем замке и услышать, как он тяжёлым камнем спрятанных обид падает к ее ногам.
Эйлин не хотела делать шаг вперёд, хвататься рукой за мокрую от капель ручку номера и вваливаться в него бесформенной уставшей кучей. Стоять вот так, под дождём было спокойно и успокаивающе, а размеренное дыхание у самой ее кожи, иногда оставляющее осторожные поцелуи в том самом изгибе, где шея переходит в плечо, непонятным для Эйлин образом рассеивало собирающуюся внутри девушки тревогу, отгораживало от бившихся в агонии ожиданий и укутывало в мягкое тёплое одеяло.
Эйлин хотела вот так стоять под дождём, чувствовать на своих плечах лишь тяжесть промокшей одежды и волос и ощущать исходящие от Джеймса мягкие волны заботы и защиты, которые усиливались с каждым днём нахождения Эйлин рядом с ним. Она не знала, что это, не могла объяснить, почему чувствует то, что происходит внутри этого отзывчивого парня.
Но она не хотела бы, чтоб это прекращалось.
— Занятно, что за все это время, ты не потеряла саму себя, — хмыкнул Джеймс и неожиданно отстранился от Эйлин.
Все тепло, что окутало Эйлин, внезапно исчезло, стоило Джейми отойти на пару шагов, и Эйлин обернулась. Она почти слышала, как рвано бьётся сердце в груди у парня, видела взгляд двух вспыхнувших золотом огоньков глаз и чувствовала исходящее от него тепло, растворявшееся, едва достигнув кончиков пальцев протянутой Эйлин руки. Возникшая между ними стена была такой же невидимой, как и бьющиеся в душе Эйлин демоны, но все, что девушка чувствовала до этого с Джеймсом, теперь исчезало, словно этого никогда не существовало.
Рядом с ее отцом было так же спокойно и уютно.
— Что? — нахмурилась Эйлин и резко мотнула головой, отгоняя надвигающийся на неё молочно-розовый туман. — О чем ты?
Джеймс улыбнулся. Ехидно и легко, как он делал все, за что брался, а затем сделал шаг вперёд, вновь оказавшись прямо напротив Эйлин, заглядывая ей в глаза и осторожно касаясь кончиками пальцев пушащихся золотистых волос девушки.
— Сейчас покажу, — он выдохнул слова в губы девушки и потянулся вперёд.
Губы Джеймса оставляли на губах Эйлин привкус солёной карамели, а неожиданное малиновое послевкусие кружило девушке голову. Все вокруг неожиданно стало пустым и ненужным, не заслуживающим сейчас внимания и лишь отвлекающим от мягких тёплых губ и дурманящего разум терпкого парфюма. Аромат притягивал к себе, отгонял плотный туман, что захватывал каждый уголок сознания девушки, и дарил ощущение дома, в котором Эйлин сейчас так отчаянно нуждалась.
И она была готова хвататься даже за призрачный аромат мужских духов, лишь бы почувствовать себя в безопасности.
Эйлин вздрогнула, когда лопатки коснулись обжигающего холода простыни, а чужие губы начали неторопливо спускаться дорожкой поцелуев по плоскому животу, то останавливаясь, чтобы пощекотать кожу прохладным дыханием, то продолжая свой путь, чтобы уже в следующее мгновение замереть над небольшой впадинкой пупка и скользнуть в неё кончиком проворного языка, заставляя девушку сдавленно выдохнуть сглатываемый все это время стон.
Эйлин не помнила, как ледяные стрелы дождя сменились теплом мотельного номера, а мокрая от влаги одежда исчезла, оставив два обнажённых тела на растерзание проникающему сквозь приоткрытое окно ветру. Эйлин никогда не думала о том, что будет после, — ей было достаточно того, как эти губы, что сейчас оставляли поцелуй у неё под коленкой, а затем начали вновь подниматься по внутренней стороне бедра дорожкой из влажных поцелуев, уносили с собой все тревоги и переживания, охватившие юное маленькое сердечко.
Острые зубы аккуратно прикусили чувствительную кожу, и Джейми мягко рассмеялся, почувствовав, как Эйлин слабо вздрогнула от такого простого и банального действия. Парень тут же мазнул кончиком носа по маленькому багровому цветку, расцветшему на светлой коже, и невесомо лизнул его. Следующий поцелуй опустился на маленькую выступающую косточку намного выше, чтобы губы тут же переместились чуть ниже, а язык скользнул между порозовевших, блестящих в тусклом свете слабого ночника складок.
Эйлин вздрогнула. Пальцы сильнее зарылись в мокрые волосы, притягивая Джейми ближе, и тот снова негромко усмехнулся, покрывая Эйлин поцелуями, посасывая ставший слишком чувствительным клитор, и слизывая проступающие прозрачные капельки. Джеймс дышал сдавленно, опалял чувствительную кожу, щекотал ее кончиком языка, посылая по телу волны тепла и что-то скручивая внутри Эйлин, как пружину, готовую в любой момент раскрыться и разорвать все вокруг на маленькие лоскутки бессмысленной реальности.
Хриплый стон сорвался с губ Эйлин и был тут же пойман губами Джеймса. Терпкий кисловатый привкус лишь сильнее распалял, поцелуи перешли в рассеянные укусы, а пальцы беспорядочно цеплялись за вьющиеся от влаги волосы Джейми. Два дыхания растворялись друг в друге, как два тела пытались слиться друг с другом, но вместо этого лишь отдалялись и вновь сталкивались в беспомощном порыве.
Джеймс аккуратно поддерживал Эйлин под бедра, пока его томительно медленные и плавные движения выбивали последние остатки жизни и сознания из девушки. Он не торопился, не пытался взять все и сразу, к чему Эйлин уже привыкла. Его движения словно были насмешкой над природой людей, каждый его рваный вздох, когда он вжимался в девушку тонул в громком стоне Эйлин, а маленькие тлеющие внутри огоньки разгорались с новой силой.
Он не пытался захватить Эйлин или сделать своей добычей.
Но каким-то образом ему это удалось.
Джеймс был тёплым. Не горячим, не обжигающим и не отравляющим все вокруг себя. Нет. Он был тёплым и успокаивающим, уносящим на плавных волнах своей заботы. Его движения были аккуратными, но и они начинали сбиваться, становиться все более резкими, а его негромкие стоны иногда срывались на рык, словно Джеймс держался изо всех сил, чтобы не напугать хрупкое замершее под ним существо. Пальцы крепче впились в широкие бедра Эйлин, притягивая девушку ближе, а рассеянные поцелуи, оброненные на шее, вырвали из груди Эйл протяжное и сладкое на вкус «Джейми».
Эйлин впервые не взорвалась, не рассыпалась и не сгорела в пламени собственного отчаяния, а растворилась, оставляя после себя лишь блаженную пустоту успокоения и тепла. Эйлин впервые разделила своё рваное дыхание, свой последний надломленный стон с другим человеком, заглядывая замутнённые приближающейся разрядкой карамельные глаза и ловя каждый его хриплый рык наслаждения.
Эйлин свернулась клубочком, прижав к груди лёгкое холодное одеяло и уткнулась сморщенным во сне острым носом в бок Джеймсу, обжигая его кожу сдавленным дыханием и разгоняя по ней маленькие проворные мурашки. Эйлин свернулась клубочком, отгораживаясь от всего остального мира невидимой стеной из глубоких размеренных вздохов, опущенных трепетно дрожащих во сне век и сжимающих под изящными пальцами одеяло ладошек.
Джеймс улыбнулся, небрежным жестом смахнув маленькую застывшую на виске у девушки капельку пота, и скользнул ладонью по волосам, оставляя между ними и собственной кожей несколько мучительных миллиметров. Она была прекрасна во сне, безмятежно сопя в пропитавшуюся лёгким лимонным ароматом подушку, морща нос и то и дело бормоча себе под нос бессмысленные слова, которые Джеймс смог с лёгкостью разобрать.
Вот только смысла сказанного от этого больше не стало.
Эйлин была такой же прекрасной, как маленькие ангелочки, что спали в своих колыбелях, ожидая своего часа, а нарушать ее сон Джеймсу не хотелось, пусть даже и пришлось осторожно поправить одеяло, приподняться на локтях и покинуть нагретую теплом двух распалённых тел кровать. Пол предательски скрипнул, стоило парню сделать один шаг, и Джейми замер, осторожно обернувшись на все также мирно спящую девушку.
Вздох облегчения вырвался из груди Джейми, и он быстро оделся. Промокшая одежда тяжёлым грузом навалилась на плечи парня, и тот тяжело с лёгкими нотками раздражения выдохнул, закатил глаза и махнул рукой, чувствуя, как ткань тут же подсаживается, высыхает и теплеет, обхватывая контуры тела.
Тихий шелест, и Джеймс уже склонился над девушкой, внимательно вглядываясь в ее аккуратные и идеальные по меркам людей черты лица, в ее чуть подрагивающие веки и приоткрытые губы, с которых еще недавно срывались разгорячённые хриплые стоны. Джейми наклонился сильнее и запечатлел на виске Эйлин медленный и долгий поцелуй, в последний раз вдыхая полюбившийся за это время аромат ее духов.
— Мы еще встретимся, Эйлин Маккензи, — тихий, едва различимый шёпот сорвался с губ Джейми, и он улыбнулся. — И это будет очень и очень скоро.
Негромкий шелест разрушает стоящую в номере мотеля тишину, и Джеймс исчезает, унеся с собой все ночные кошмары Эйлин и оставив ей на память на губах горький вкус карамели и миндаля.