Правильность
Особняк Куэрво тонет в пастельных оттенках надвигающейся на город зари и тихом плеске воды о тёмный кафельный пол. Кофейные шершавые стены оттеняют белоснежную ванну, а тусклый свет нескольких ламп едва ли позволяет рассмотреть что-то дальше своего носа, но Амелия всегда считала это правильным. Правильные девушки ведь никогда не рассматривают себя в запотевшее зеркало, не касаются тяжело вздымающейся груди и не дотрагиваются до себя.
Правильные девушки не вспоминают касающиеся их тела губы.
Амелия вздрагивает и выныривает из-под пенистой воды. Тусклый свет слепит покрасневшие глаза, сердце бешено колотится, а мысли лихорадочно бьются в агонии осознания того, что случилось каких-то пару часов назад. Правильные девушки не оставляют своих подруг одних в комнате, но именно это Амелия и сделала.
Именно это волнует ее юное девичье сердечко больше, чем губы ее лучшей подруги.
Губы у Эйлин мягкие, несмотря на то, что они всегда потрескавшиеся и липкие от увлажняющей их помады. Они пахнут вишней, а их прикосновение холодит, оставляя после себя привкус морозной мяты и чувство нетерпеливого ожидания. Губы у Эйлин мягкие и они оставляют влажную дорожку на смуглой коже Амелии, замирают над небольшой впадинкой и приоткрываются, чтобы пропустить обжигающе холодное дыхание Эйлин.
Любопытство всегда было слабой стороной Амелии, а Эйлин всегда обладала необыкновенной способностью видеть подругу насквозь. Мэлли не помнит, кто первым коснулся руки, кто первым зарылся пальцами в чужие взлохмаченные волосы и кто первым потянулся и оставил поцелуй долгий поцелуй на приоткрытых губах. Но почему-то Мэлли уверена, что это была Эйлин.
Неправильная подруга правильной дочери.
Спальня укутывает мягкостью вечера, а шум машин напоминает Амелии, что она все еще жива, когда кончик языка Эйлин проскальзывает в аккуратную ямку на плоском животе, посылая по телу электрические искры и заставляя Мэлли сильнее сжать ноги. Сознание потягивается сладким туманом, а все, что может делать Амелия — это умоляюще дышать и сильнее зарываться пальцами в розовые волосы подруги, не в силах решить, хочет ли она, чтобы Эйлин остановилась или же продолжила свою сладкую пытку.
Мыло выскальзывает из рук Амелии на пол, и девушка негромко вскрикивает, перегнувшись через мокрый от воды бортик. Тянуться за вспенившимся куском глупо — Мэлли все равно не смогла бы достать его, а вылезать из тёплой и обволакивающей истомлённое тело воды просто нет сил.
Вода негромко плещется в ванне, унося мысли Амелии далеко от ее родного особняка, заставляя зарываться в себя, искать давно нужные ответы и пытаться убедить саму себя, что это было правильно. Пальцы откидывают тёмные волосы назад, а кончики повторяют проложенную чужими губами влажную дорожку поцелуев, чтобы остановиться у самого края пропасти, за которым все известные Мэлли понятия правильности стирались, оставляя лишь горячие прикосновения к собственному телу.
Оставляя все то, что Мэлли всю жизнь считала неправильным.
Эйлин замирает, поднимая на Амелию взгляд. Губы Эйлин роняют неторопливый поцелуй на бедре, совсем рядом с поблёскивающей смазкой кожей, и Мэлли хочется требовать, нет, умолять, чтобы девушка продолжила свою сладкую пытку. Взгляд уже давно не видит ничего кроме двух ярких топазов, вспыхивающих в отблеске уличного фонаря, и собственных бьющихся мелкой дрожью пальцев, заботливо откидывающих розовые пряди волос.
Мэлли хочется верить, что все это первой начала Эйлин. Что это несносная блондинка, первой накрыла чужие губы своими и слизала кончиком языка застывший на них шоколад. Мэлли хочется верить, что это Эйлин первой стянула с неё домашний халат. Мэлли хочется верить…
Но мысли лихорадочно напоминают ей, что это она сама довела все до точки кипения.
Мэлли пытается что-то сказать, но вместо этого сдавленно вскрикивает и прикусывает собственную щеку, когда губы Эйлин опускаются ниже, оставляя поцелуй на гладкой смуглой коже. Все внутри замирает в ожидании следующего действия. Сердце бешено колотится в груди, и Мэлли чувствует, как горячий пульс внизу волнами посылает по телу одурманивающий морфий.
Дыхание Эйлин холодное, до отупения контрастирует с полыхающим внутри Мэлли пожаром. Длинные тонкие пальцы девушки ласково оглаживают бедра Амелии, немного приподнимают их, и Мэлли невольно задерживает дыхание, чтобы полностью потерять себя, стоит Эйлин скользнуть своим язычком, слизывая выступившие прозрачные капли. Медленные дразнящие движения языка выводят Мэлли из себя, пальцы сильнее цепляются за розовые пряди и притискивают Эйлин ближе, на что в ответ раздаётся лишь хмыканье, а затем кончик языка словно нечаянно задевает клитор.
Движения Эйлин мягкие и нежные. Она дразнит и ласкает, то подводя Мэлли к самому краю, то тут же лишая ее брезжащего уже совсем рядом рассвета. Ее язык обволакивает, скользит и слегка надавливает, а кончики пальцев повторяют его движения, доводя и без того обезумевшую Амелию. Эйлин целует ее, втягивает в себя нежную кожу, посасывает ее и щекочет, как делала это и пару минут назад, заглядывая в глаза Мэлли, притягивая к себе и увлекая в поцелуй.
Амелия плавится в руках Эйлин. Кажется, еще мгновение и не останется ничего, кроме агонизирующих мыслей и всего одного слова, слетающего с губ Мэлли, когда еще одно движение, один маленький и трепетный поцелуй сталкивает ее в опустошающую все эмоции пропасть.
Мэлли вздрагивает, когда ее собственные пальцы касаются мягких складочек кожи, отодвигают их и проникают глубже. Девушка замирает, в нерешительно покусывая губу и рассеянно вычерчивая круги на коже. Амелия хмурится, боясь сделать следующий шаг, боясь того, будет ли это правильным, и отдёргивает руку, словно под кончиками пальцев были раскалённые добела угольки.
— В том, чтобы изучать себя нет ничего плохого или стыдного, Мэлс.
Голос Эйлин вырывает девушку из ее мыслей, и Амелия резко подскакивает, застенчиво прикрывая молодую налившуюся грудь. Эйлин смеётся, мягко и немного осуждающе, но в ее смехе ни капли насмешки или превосходства — лишь молчаливое сочувствие и желание помочь своей подруге.
Амелия ничего не говорит — лишь глубже опускается в воду, чувствуя неожиданно возникшее в воздухе напряжения, которого между двумя лучшими подругами никогда до этого не было. Амелия отводит взгляд и слышит, как Эйлин тяжело вздыхает. Мэлли знает, что она стоит там, опершись о дверной косяк, взлохмаченная, находящая любую точку опоры, потому что коленки предательски дрожат. Мэлли знает, что Эйлин стоит, пытаясь решить, что сейчас будет для них правильным.
Эйлин снова грузно вздыхает, и лёгкая ткань шёлкового халатика переливается едва уловимым шорохом с каждым движением девушки. Мэлли бросает на подругу короткий взгляд в тот момент, когда Эйл наклоняется и поднимает выскользнувшее из рук Амелии мыло. Эйлин рассматривает его, крутит у себя в руках и странно хмыкает, вызывая у подруги слишком много вопросов.
Главным из которых было: правильно ли Мэлли поступила?
В несколько быстрых и легких шагов Эйлин оказывается рядом и опускается на колени, заботливо и робко касаясь подбородка подруги. Ее движения осторожные, неуверенные и будто бы просящие у Мэлли прощения. Было бы правильно отпрянуть от этих прикосновений, вызвать дворецкого и выставить Эйлин за дверь, — как поступила бы мать Амелии. Но Мэлли этого не делает. Вместо этого она невесомо скользит кончиками пальцев по собственным губам, рассеянно трёт себя за плечи и смотрит на Эйлин полным немых вопросов взглядом изумрудных глаз.
Мэлли должна знать, что все в порядке.
Мэлли нужно знать, что все было правильно.
— Не волнуйся ты так, — Эйлин слабо улыбается и едва ощутимо скользит мылом по загорелой коже Мэлли. — Если кто из нас двоих и попадёт в Ад за наши шалости, то это буду я.
Рука Эйлин тянется выше и нежно гладит залившуюся румянцем щеку Амелии. Та не смотрит на подругу, отводит взгляд и неловко ёрзает на скользкой поверхности чаши, словно хочет отпрянуть от таких приятных и волнующих прикосновений, снова заставляющих кожу покрываться мурашками, а внутри жечь от едва ли знакомого ей до этого ощущения.
Пальцы Эйлин очерчивают изящную линию челюсти Мэлли, и теперь уже взгляд девушки замечает, что улыбка подруги стала какой-то грустной и сломанной, а глаза, обычно яркие и голубые, теперь больше напоминали васильки. Эйлин не дышит, — или же это Мэлли так кажется, — и резко подаётся вперёд, жадно впиваясь поцелуем в губы подруги. Вишня дурманит спутанное сознание Мэлли, мята приятно покалывает, а кончик языка Эйлин проскальзывает сквозь приоткрытые губы, проводит по ровному ряду зубов и щекочет нёбо. Этот поцелуй не похож не все те, что они уже разделили этой ночью. Он жадный, надломленный, отчаянный и…
Эйлин так же резко отстраняется, размазывая подушечкой большого пальца оставшуюся на губах Мэлли помаду. В уголках глаз Маккензи пролегают небольшие лукавые морщинки, как у ее отца, но взгляд все еще тяжёлый. Мэлли, возможно, впервые бессильна сказать, что именно она видит в глазах своей подруги. Этот взгляд пугает, он чужой и… неправильный.
Эйлин горько улыбается и поднимается на ноги. Пояс шёлкового халатика опадает на пол, и ему вслед отправляет и оставшаяся ткань, скрывающая под собой обнажённое тело девушки.
Эйлин медлит, прежде чем перешагнуть невысокий бортик и опуститься перед оторопевшей Мэлли на колени, размашистыми движениями выплёскивая воду за края ванны.
— В конце концов пусть из нас двоих правильной всегда будешь ты.