15 - Когда приходит время
Д.: В чем разница между мукти (освобождением) и мокшей (спасением)?
Ч.: Мукти означает «уйти и вернуться», уйти и вернуться с гарантией, что вы не опуститесь на нижние уровни. Такой человек достигает настолько высокого духовного уровня, что даже когда он оставляет этот мир, есть гарантия, что он вернется в человеческое тело.
Д.: Под высоким уровнем вы подразумеваете савикальпа самадхи?
Ч.: Да, человек, достигший савикальпа самадхи, покидает свое тело, не завершив садханы, не достигнув нирвикальпа самадхи и не истощив своих реакций; поэтому он вернется назад, однако человеческое тело ему гарантировано. Он получит садхану в следующей жизни. Это тоже гарантировано. Он вернется и начнет развиваться с той точки, которой достиг в предыдущей жизни. С минимальным количеством усилий он начнет подниматься вверх. Примером этого является Рамакришна Парамаханса. Так происходит после достижения мукти.
Но мокша означает, что вы достигли нирвикальпа самадхи, вы истощили запас своих реакций, а также, что вы не хотите возвращаться назад. Вы приняли решение, что это конец: я не вернусь. Я исполнил свой долг и не сделаю ничего больше. Когда полностью погружаешься в космическое Бытие – это мокша. А когда садхака погружается в космическое Бытие, но снова возвращается для того, чтобы столкнуться с невыраженными реакциями, это мукти: это очень высокое достижение, но это не конечный этап. Конечная стадия – мокша.
Д.: В Чарам Нирдеш (Высшее Указание), когда Баба говорит мукти пабэи пабэ (они обязательно достигнут освобождения), он гарантирует мукти, а не мокшу.
Ч.: Для мокши вы должны будете сделать некоторое усилие.
Д.: Скажем, кто-то достиг нирвикальпа самадхи, но еще не истощил запас своих реакций. Тогда в момент смерти его разум погружается в ниргуну. Должен ли он вернуться и принять другое тело?
Ч.: Да, но с мукти вам гарантировано человеческое тело. Вы не опуститесь на уровень ниже. И присутствие у вас духовного стремления тоже гарантировано.
Д.: С той же точки, на которой вы покинули тело. Я понимаю. Есть ли возможность того, что садхака может сойти с пути после того, как достиг савикальпа самадхи с помощью своей практики? Существует ли, в конечном итоге, возможность деградации или упадка?
Д.: Да, да, да. Риск деградации есть всегда. Поэтому Патанджали говорил, что есть восемь видов практики, а не семь, и восьмой – это самадхи. Таким образом, самадхи является практикой. Самадхи должно практиковаться, иначе что угодно может стать причиной падения. Допустим, я достиг самадхи и затем говорю: «Я всего достиг. Какая теперь нужда в том, чтобы тратить время, сидя в самадхи? Займусь-ка я работой, поговорю-ка я с людьми». Постепенно я начну опускаться, вместо того, чтобы подниматься еще выше. Мой разум постепенно ослабеет, в результате чего в один прекрасный день я опущусь на тот уровень, с которого начал. Поэтому даже после достижения самадхи необходимо практиковать самадхи каждый день, иначе есть возможность падения разума.
В эту минуту пришли несколько человек навестить даду, и он переключился на местный язык за исключением нескольких коротких мгновений, после того, как пропел песни Шанкарачарьи «Бхаджа Говиндам».
Бхаджа Говиндам, бхаджа Говиндам, бхаджа Говиндам, мор хаматэ; андам галитам палитам мунда…
Это хороший совет. Совет Шанкарачарьи таков: «О люди, о глупцы – «мор» означает «те, кто не имеет знания» – о, глупцы, помните о Нем, помните о Нем, помните о Нем. Вы постарели, вы потеряли все зубы. Ваши руки и ноги сильно ослабели. Вы передвигаетесь, опираясь на палку. И все же стремитесь к мирским утехам. О глупцы, помните о Нем, помните о Нем, помните о Нем».
Затем наступает время отдыха и полуденной медитации. Посетители дады уходят, а я иду в свою комнату, чтобы насладиться впечатлением от утренней беседы.
Ближе к вечеру, как только солнце начинает опускаться за дом, дада снова просит Рама Пирита поставить несколько стульев во дворе. Я осознаю, что это ежедневный ритуал, потому что у дады в это время дня непременно будут посетители. Через несколько минут я замечаю одного старого человека, прогуливающегося по тропинке, и дада поворачивается ко мне, чтобы сказать, что пришел пандит-джи, его старый школьный приятель. Он ровесник дады, почтенный деревенский патриарх с посохом, в очках с толстыми стеклами, в старой выцветшей майке и дхоти, сшитых из домотканной материи, которые стирались так много раз, что невозможно было угадать их первоначальный цвет. Когда-то они могли быть белыми, но с таким же успехом они могли бы быть и голубыми. По мере того как пандит-джи подходил ближе и ближе, дада улыбался: «Видите ли, здесь, в деревне, многим нечего делать, и поэтому они ищут способ, как убить время. Мы немного побеседуем, а затем он продолжит свой путь».
Пандит-джи приветствует даду, потом присаживается. Начинается оживленная беседа, насколько я могу уловить, на смеси хинди и метхили. Оба старика цитируют санскритские стансы, и в какой-то момент пандит смеется, всплеснув руками. Я не могу понять всего, о чем они говорят, но понимаю достаточно, чтобы понять слова пандита: «О, я не могу запомнить все эти старые стихи. Как вы можете?!»
Сейчас почти шесть часов. Наступают сумерки. Дада свеж и энергичен, и окружающий мир становится волшебным. Метхили, на котором они говорят, не классический, а ваджика метхили, сформировавшийся под влиянием Магахи на юге (Патна на другом берегу Ганги) и Боджпури на западе (на берегу другой реки, отмечающей границу Боджпура). Эти три разговорные формы метхили были темой одной из бесед Бабы во время ДМЧ, и дада уже объяснял мне все это раньше, во время спонтанного урока языка. Меня это заинтересовало, и я стараюсь следовать их беседе по мере того, как они переходят с хинди на метхили и обратно. Метхили тесно связан с бенгальским, и я нахожу, что могу немного понимать его, хотя, когда они переключаются на хинди, я понимаю значительно лучше.