ИРА (verimtebe.ru)

Не могу промолчать насчёт идеи «неблагополучной семьи». Иногда кричать хочется: нет такого понятия! Моя семья была запредельно благополучной. По крайней мере, фасад… Очень религиозная семья. Отец — высокопоставленный служитель церкви, был большим начальником по СНГ. Ни алкоголя, ни разводов, ни абортов — против этого всего выступал очень рьяно. Шесть детей, все сытые, аккуратные, умытые, причёсанные, по советским понятиям — счастливые дети! В церковь по воскресеньям на утренние и вечерние службы. Иногда по четвергам и субботам. А в будние дни…

… вспышка … мне было 5 или 6, память размыта.… сначала помнишь вспышки, потом происходит нечто и бесконечные вспышки, как кусочки паззлов собираются воедино и происходит взрыв! Взрыв в памяти, когда каждая самая мелкая деталь: звук, шорох, цвет, запах, текстура — всё воспроизводит одну большую мерзкую громоздкую картину… Картину того, во что тебе потом ещё очень долго трудно поверить и согласиться что это именно о тебе, про тебя и с тобой… Тело сжимается в какой-то маленький невидимый комочек, почти в точку и тебя больше нет… Тебя нет, и ты не испытываешь ничего, ты не испытываешь страха, когда впервые перед тобой взрослый мужчина снимает штаны и ты видишь всё что перед тобой оголяют и тебя это приводит в ужас! Это не ты, нет, вовсе не ты.… Не ты начинаешь кричать, вопить и пинаться, когда тебя укладывают на журнальный столик, стягивают с тебя колготки и пытаются раздвинуть твои колени, нет, это кто-то другой… Со мной такого произойти не могло, не должно было, это невозможно… Невозможно ощущать его внутри себя и эти движения…

«…и его рука, закрывающая мне рот, чтобы я не кричала, в процессе… Эта рука лишила меня голоса на долгие-долгие годы вперёд»

И только одно желание на всей планете, чтобы он быстрее вышел из тебя… И потом ещё долго-долго… годами, десятками лет, пытаешься сделать всё, чтобы не ощущать себя — частью его! И снова, и снова извергаешь его из себя! И потом, бесконечные бессмысленные часы, проведённые в ванной, не помогают избавиться от ощущения грязности, мерзости, гадкости. И его рука, закрывающая мне рот, чтобы я не кричала, в процессе… Эта рука лишила меня голоса на долгие-долгие годы вперёд. Это сделало меня молчаливой послушной безропотной тряпичной куклой, с которой можно играть взрослым. Он научил меня быть куклой, лишив детства, голоса, ну а душу и вовсе навсегда четвертовал …! Ну а на людях — картинка была очень красивой! Всю свою жизнь я только и слышала от посторонних сплошные восхищения моим отцом: какой он потрясающий, неординарный, умный! Друзья и подруги завидовали тому, какой у меня харизматичный, весёлый, добрый отец. А потом, в моей жизни появился второй насильник, ещё более изобретательный в своей требовательности. Да, я уже была постарше, лет 8 мне было… Или 9 и наученная уже была, полному безропотному послушному несопротивлению … К этому времени уже отлежавшая в больницах одна, и познавшая, все прелести урологических процедур, с их доисторическими толстенными катетерами из оранжевой резины, которые ещё кипятили снова и снова .… резина была толстая, времена были тяжёлые, не всегда детские катетеры были на отделении. В больницу возили часто, трусы уже снимались по команде.

Хотя где-то глубоко, очень-очень глубоко, стыд, вина и ужас одним клубком сковывали меня и парализовывали все мои чувства. А снаружи, я даже уже научилась не плакать, стиснув зубы терпела любые процедуры и манипуляции. К боли я была уже привыкшая. И вот на горизонте появился он — огромный, грозный, здоровенный волчище, вечно голодный со сверкающими глазами, глядящими на меня как-то странно, как будто я могу утолить его голод. И нет, он был не из леса, и появился он не внезапно, он всегда был рядом, я росла у него на глазах. И так как он был близким родственником, то и в наш дом ему была всегда открыта дверь. И, естественно, никаких вопросов или подозрений у родителей не возникало, что мы проводим время вместе. Просто однажды его глаза засверкали, взглянув на меня, то ли я достигла нужного возраста, то ли что. Этот не бил, нет, но он умел влиять по-другому: запугивал, запутывал и бесконечно засорял мне мозг какой-то особенной любовью и расположением, и бесконечными секретами. Он не бил, нет, но делал больно бесконечно-нескончаемыми своими разными способами, облекая всё это в красивую обертку «особых отношений», «особой любви», особого расположения именно ко мне, потому что я бесконечно особенная. …Вспышка… Я не могу дышать, дышать очень сложно, мало воздуха, я задыхаюсь. У меня текут слёзы. Глаза пекут. Но плакать нельзя. Рыдать нельзя. Показывать страх нельзя. Надо стоять и молчать. Не прекословить, не сопротивляться. У меня полный рот, мне неприятно, противно, гадко, страшно до безумия … Безумие! Вот что со мной происходит. Я просто сошла с ума! Моё тело окаменело, оцепенело и застыло. Ног не чувствую. Я хочу бежать, хочу остановить это всё! Хочу опустошить рот, вытащить всё из него и долго-долго мыть. Мне хочется убежать навсегда! Хочется закончить это раз и навсегда, совсем навсегда, очень навсегда! Мне это всё не нравится, мне от этого плохо, у меня кружится голова и тошнит. Но сопротивляться нельзя! Я не могу не позволять ему делать это! Не могу! Я должна, должна делать всё, что он говорит! Но мне это так не нравится и я не знаю как это закончить, как остановить. Я хочу исчезнуть, быть никогда не видимой. Он постоянно говорит, что любит и при этом делает больно, очень больно! Вокруг темно. И никого. Я в этом аду одна. …

Вспышка… Он кладёт мою маленькую детскую руку на свой пенис, какую панику, страх и ужас на меня это навело и полное оцепенение, он улыбается и говорит «привыкнешь». Но я не знаю что мне делать и опять замираю, как будто ничего не происходит. И он трогает меня везде, а по телевизору, порнуха, его руки по моему телу и его слова «привыкнешь» отдаются эхом в моём маленьком мозгу. Его руки побывали во всех местах моего тела, мыслимых и немыслимых, его язык – тоже, его пенис. Я делаю вид, как будто меня нет, как будто это не со мной… Внутри себя – я очень краснею, мне стыдно, с хорошими девочками такое не делают! Но он продолжает, он не останавливается… Мне страшно, стыдно и очень неприятно… а ещё я должна привыкнуть к его пенису, должна привыкнуть…. Потом, закончив, он спокойно выходит на балкон и курит, а я тихонько лежу и продолжаю смотреть то, что он оставил для меня по телевизору, или это моё тело лежит и мои глаза смотрят, а я уже где-то совсем-совсем далеко…. Где-то с детьми на площадке… играю … И мне плевать на него, на его страшный пенис, на все его прикосновения и телодвижения. Меня там уже нет… Я научилась улетать. Но ему всегда было мало, ему надо было чего-то большего, поэтому он меня учил как нужно делать ему приятно… учил он меня всему детально, всё должно было быть выполнено безупречно, всё как в его больных, мерзких, гадких фантазиях. При этом, выполнять надо было с улыбкой и бесконечными признаниями в любви к нему, этому мерзкому , гадкому монстро-человеку!

И со временем, я научилась и этому, я научилась терпеть все мерзости, научилась даже не показывать и долю страха на своём лице, я его очень-очень глубоко спрятала/похоронила за улыбкой. Мне всё также было страшно, плохо, мерзко и одиноко, но уже никто этого не мог увидеть. Я осталась со своим страхом один на один! Я его заперла! И доступ к нему был только у меня. И он рос, а я нет. Он становился гигантским, а я оставалась маленькой. А вокруг только и говорили про любовь. «Смотри, как твой дядя тебя любит, сколько времени с тобой проводит, берёт везде с собой…» «Любовь, любовь» — как часто я слышала от него это слово и в каких неподходящих ситуациях и моментах! Я возненавидела любовь и уже не хотела, чтобы меня никто никогда не любил, раз любовь приносит столько боли и приносит с собой такие тяжелющие эмоции: стыд, вину, мерзость, отвращение — я не хотела такой любви! Не хотела, но и отказаться от неё я не могла, у меня не было голоса! Не было выбора! Никто меня не спрашивал, чего хотела я. Со временем, я поверила, что это была любовь и у меня сформировался железный стокгольмский синдром, они оба — члены семьи, они меня любят, обо мне заботятся, значит и я их люблю, значит это и есть любовь, семья, защита, забота. Значит всё правильно, и всё в порядке! А все эти чувства вины, стыда, мерзости и отвращения — это просто, потому что я неправильная, не такая как все, не похожая, инопланетянка, прилетевшая с другой планеты…

О смерти я начала думать уже в 6 лет. Помнится как-то летом, меня забирал из садика мой любимый добрый дедушка, и я ему тогда ещё сказала: «Везёт тебе, деда, тебе скоро на пенсию, а мне ещё жить и жить до пенсии». И мечтать о ней. Конечно же, в своей голове я имела ввиду, что смерть очень близка к пенсии, и ему везёт, что он скоро умрет. А мне ещё жить и терпеть. А дедушка потом этот разговор передал маме, и они все считали, что так мило, что маленькая Ира о пенсии говорит. Всем было очень весело от этих слов. Думали, типа лепет ребёнка. Не понимая, что это был крик маленькой измученной души. И ещё долго-долго я жила и верила, что всё в порядке, что вокруг меня всё хорошо и правильно, что у меня самая прекрасная семья на свете, что у меня самый добрый в мире папа (который был первым насильником в моей жизни). И самый заботливый дядя (который был вторым насильником), который на самом деле заботился только о своём члене целых три года, пока мы всей семьёй не переехали в другой город, и всё это наконец не закончилось. И во всей этой прекрасной картине причесанной семьи, гадким утёнком была я, неловкая, болезненная, нервная, несуразная, угловатая и не нашедшая своё место на этой планете – маленькая девочка, которой запрещено кричать, бояться, плакать, бежать, а велено только дышать и улыбаться. И я дышала и переживала очередные госпитализации, снова и снова, потом операции снова и снова, снова и снова. Потом пришло спасение – я смогла рассказать шепотом об этой истории, и о новость! – оказалось, что это не норма, что так дочерей и племянниц не любят, это не любовь, это абьюз и сексуализированное насилие, и так с детьми, даже самыми особенными, нельзя поступать, не поступают!

И началась терапия… Бесконечные часы, недели, месяцы, годы терапии. Где научили говорить не шёпотом, а вслух, не улыбаться, рассказывая про боль, а соединиться с бездонной болью и научиться чувствовать её; где разрешали и очень долго учили плакать, когда больно, а не улыбаться и шутить. И, постепенно, улыбка с лица ушла, во время рассказов про самый ад, появлялись первые слёзы… горе… печаль! Боль начала постепенно ощущаться, а ещё появлялись: гнев, горечь, негодование, ярость, злость. Потом долго перенаправлялись все эти чувства с себя на него, на них .…. потому что если ненавижу, то себя, если злюсь, то на себя, если отвращение, то к себе – классические последствия сексуализированного насилия. И да, мне ещё многому предстоит научиться: научиться жить без страха, научиться доверять людям, научиться справляться с флешбэками, научиться жить в настоящем, научиться не диссоциироваться, научиться не бояться чувствовать здесь и сейчас… Но я уже умею многое, умею любить свою дочь, умею радоваться прекрасными закатами и непревзойдёнными рассветами! Умею рисовать, танцевать по лужам, умею творить невероятные вещицы и любить детей! Я умею не бояться любить и позволять себя любить! Потому что я знаю, что то, что со мной произошло в детстве, это была НЕ любовь! Единственное, что любил мой дядя – это свой половой член и только его он холил и лелеял все эти годы! А ещё я знаю, что я не была его единственным «особенным» ребёнком, у него нас было не мало, только я знаю ещё о трёх девочках, его близких родственницах, с которыми он тоже любил «играть в любовь», жёстко и зверски. Но думаю, что, к сожалению, нас было намного больше. Но его никто не посадил, он спокойно себе живёт на свободе и не факт, что не тешится и сейчас очередной жертвой. А мы многие десятилетия молчали, даже не подозревая друг о друге, не подозревая, что мы все были его рабынями, потому что рот закрывать он умел очень хорошо.

Но только вот я молчать больше не буду! Хватит! Столько десятилетий молчания и фасадного благополучия ни к чему хорошему не привели. Нет! С тех пор, как большая, тяжелая, волосатая рука больше не закрывает мне рот – я буду вещать правду! Потому что мир таких вот маленьких пойманных птичек, посаженных в клетки, нуждается в поддержке, защите и свободе! А ещё, потому что эти люди – с виду обыкновенные люди, а не злые лютые волки, какими я их описала. Они живут среди нас, у них есть семьи, дети, внуки. Они носят модную одежду, пользуются приятным парфюмом и очаровательно улыбаются. Они ходят в те же магазины, что и мы ходим, они едят в тех же ресторанах, что и мы едим, и посещают те же церкви, куда и мы ходим. Об этой проблеме, сексуализированного насилия над детьми – надо знать, надо говорить, не надо закрывать глаза и снижать голос, говоря шёпотом. Надо смело вслух, и так громко, чтоб они – насильники нас боялись, а не наоборот! А я буду жить! Вдыхать жизнь и выдыхать доброту!

Истории - Тебе поверят (verimtebe.ru)

Сексуализированное насилие над детьми — это вид насилия над детьми, при котором взрослый или старший подросток использует ребёнка для сексуальной стимуляции. К формам сексуализированного насилия над ребёнком относятся, в частности, предложение или принуждение ребёнка к сексуальным действиям (вне зависимости от результата), непристойное обнажение с целью удовлетворить собственные сексуальные желания, запугать ребёнка или склонить его к сексуальному контакту, физический сексуальный контакт с ребёнком, использование ребёнка для производства детской порнографии. О насилии - Тебе поверят (verimtebe.ru)