гомофатализм и деструктивная маскулинность

негативность и пессимизм как категории сексуальной и гендерной политики

меня часто упрекают, что мои критические высказывания строятся via negativa, а конструируемый мной медиаобраз — деструктивен и недостаточно аффирмативен. но негативность нисколько не лишает нас наслаждений жизнью при позднем капитализме. негативность касается лишь постулируемой позитивности и комфортной самотождественности субъекта, а капитализм все равно найдет подступы и дорожки, чтобы очаровать собой еще сильнее.

для меня как для гендерно-чувствительного субъекта любое философское исследование неизбежно скатывается к сексуализации анализа и бесконечному скроллингу литературы по лгбтик+исследованиям. добрая половина просматриваемой мной литературы, к сожалению, не представляется мне эвристичной, поскольку воспроизводит заранее усвоенные постулаты. но иногда она помогает разобраться в своих собственных воззрениях. вчера я узнал о существовании внутри квир-теории подрубрики с условным названием «antisocial queer theorists». приписанных к ней лео берсани и ли эдельмана я читал давно, но никогда не складывал их в особое оппозиционное течение внутри квирмейнстрима. если в рамках марксизма мне близка позиция франкфуртской школы — с ее ставкой на категорию негативности, то внутри исследований сексуальности, я бы причислил себя как раз к «антисоциальным квир-теоретикам» (если бы являлся лицензированным исследователем в этой сфере). хотя, вернее, было бы сказать «негативным» — и сам эдельман предпочитает это слово. через категорию негативности франкфуртская школа предлагала критику реального положения дел с позиций того, что нет, но что — могло бы быть; антисоциальные квир-теоретики, критикуя проекты общественной интеграции, атаковали будущее с точки зрения того, что не будет или чего не должно быть.

я не разделяю радикального пессимизма последних, но также не разделяю оптимизма некоторых других политических стратегий. например, я сомневаюсь в эффективности гей-парадов. там, где зародился прайд, он уже давно исполнил свою историческую миссию, и сегодня является коммерческой ярмаркой идентичностей. не исключаю, что он лишь провоцирует уязвленную маскулинность к реакции вроде комичного бостонского «стрейт-прайда». прайду в той же америке давно противопоставили шейм-парады, чтобы радикализировать борьбу за признание (или, наоборот, непризнание), впрочем даже шеймпарады не устояли под напором общей карнавализации и коммерциализации. некритический импорт таких моделей в совершенно другой контекст и самое главное в другую (неолиберальную) эпоху, вряд ли принесет нам те же радужные плоды. гибридный российский режим — со всеми свойственными ему парадоксами —  уже породил своих химер — профессиональных гей-активистов, наживающихся на запрете проводить парады, за которые они, казалось бы, и борются. поэтому продуктивнее было обратиться к своей же собственной истории — тому короткому эпизоду молодого советского союза, когда впервые в мире большевиками был легализован брак между цисгендерной женщиной и трансгердерным мужчиной, безотносительно того, однополый это брак или же брак между полами. это и есть критика настоящего с положения того, что могло бы быть и даже было (хоть и совсем недолго).

также у меня вызывает сомнение все явления, содержащие корень «позитив» — позитивное мышление, научный позитивизм (о чем я писал выше), бодипозитив и т.д. глагол to posit означает утверждать, постулировать, помещать нечто как самоочевидное. иными словами, позитивность подразумевает отношение к предлагаемому и постулированному как к данности, не вызывающей вопросов. в споре с правыми оппонентами (как правило, ими оказываются российские геи) я всегда отстаиваю идеи бодипозитива против разного рода биологизаторства а ля джордан питерсон. бодипозитив раскрывает представления о красоте как исторические и преходящие, он же их расшатывает и меняет, и это здорово. но что меня лично смущает в некоторых формах бодипозитива, так это представление о себе как о целостном, интегрированном и самодостаточном субъекте («мое тело — мое дело»), которое распространяется на все виды саморепрезентации как обязательно позитивной. именно этим положениям американской эго-психологии психоанализ противопоставлял идею о субъекте как всегда расщепленном и принципиально неадаптивном.

вчера я узнал совсем свежий термин — гетеропессимизм. под ним подразумевается стратегия перформативного дистанцирования от гетеронормативности. к ней прибегают гетеросексуальные женщины (и реже мужчины), например, разрушая мужской стереотип о чрезмерно привязанной девушке. женщина может использовать защитный механизм — какую-то шутку или мем, нарочито преувеличивая свою самодостаточность — чтобы этим самым жестом преодолеть сверх-привязанность и сверх-интенсивность чувств, за которые она порицается в стрейт-культуре. при этом, если речь не идет о политическом лесбиянстве, женщина не отказывается от гетеросексуальности, но остается разочарованно-гетеросексуальной. мне же, по аналогии, интересно думать о возможностях и границах гомопессимизма.

являясь гомосексуальным субъектом в избыточно гетеронормативной культуре, я неизбежно завистливо оглядываюсь на стрейт-отношения  — прежде всего, на их дозволенную открытость или более широкий [количественный] выбор на рынке партнеров. но потом, насмотревшись на предложенные ролевые модели, я бегу в испуге обратно в спасительный гомооптимизм. однако внутри однополых отношений действуют не менее нормативные структуры и модели с простой перетасовкой плюса на минус. здесь, например, я сталкиваюсь как с фетишизацией собственной маскулинности (нигде так некомфортно я себе не чувствую, как на гей-вечеринках), так и с упреками в излишней привязчивости к партнеру («что ты как девочка!» — я слышал не один раз). поэтому в гомосексуальном влечении и гендерном растождествлении я вижу такой же неустранимый разлом и такую же обреченность, как и в стрейт-культуре. для меня, вопрос желания — это постоянная критика объекта желания, который влечет тебя и тебя же разрушает. а в случае моей (цис)гендерной индентификации — это постоянное презрение к своей маскулинности и в то же время ее нарциссистическое приятие, где вместо простой аффирмации и самоадвокации, я предпочитаю воспроизводство ее конвенций, которое не исключает постоянной критики и презрения к утомительным и опустошительным механизмам ее производства. это и есть гомопессимизм.

либеральная логика включения «другого» ассимилирует любую инаковость, делает ее ручной, послушной и продаваемой. все это напоминает песню кристины агилеры «you are beautiful», но это лишь примирительное лицемерие буржуазного капитализма. субъективность всегда раздираема своей несамотождественностью, особенно внутри нормативной и репрессивной культуры. а гомосексуальность не есть гетеросексуальность со знаком плюс, и я не уверен, что она должна быть интегрирована в ныне существующей форме. негативность же позволяет задаться вопросом: стоит ли вписываться в те структуры, которые изначально вас исключили? возможна ли точка зрения с позиций того, чего не было, но может быть, или же это очередная фикция? следует ли раздвигать демократическую систему постепенного включения и инклюзии или попробовать уничтожить ее на корню? или проще: квир-апокалипсис или реклама бенеттон?