Ю. Е. Берёзкин о роли теории в антропологии

(Антропологические теории для XXI века. Дорожная карта // Антропологический форум, 2025, № 64, с. 49-52)

Мне кажется, что антропология делится не на медицинскую, политическую и т.п., а на ту, которую интересует возникновение и развитие социума и культуры, и на исследующую механизмы функционирования сообществ. Обе задачи вполне осмысленны, но требуют разных знаний и вряд ли могут плодотворно друг с другом взаимодействовать, хотя и ссориться им не из-за чего. Для первого направления «большой теорией» является дарвинизм, но не «социальный», конечно, а понимание того, что в эволюции нет запрограммированных форм и что причину развития в том или ином направлении невозможно определить, поскольку система слишком сложна, чтобы учесть все факторы, которые на нее влияют. Что касается второго направления, то здесь я слишком плохо осведомлен. Были исследователи (известнейший пример - Альфред Рэдклифф-Браун), стремившиеся обнаружить нечто, ответственное за функционирование любого сообщества, какой-то последний принцип и механизм. Видимо, эти поиски не увенчались успехом, иначе бы о результатах сообщили «Википедия» и «Ютуб». При этом в смежных дисциплинах (этология, психология, нейрофизиология, социология) открытия совершаются непрерывно, и «Ютуб» о них не молчит. Что-то здесь не то, хотя, повторю еще раз, я не специалист в данной области.

Говоря о культурной антропологи, я буду иметь в виду в том числе фольклористику, которую знаю лучше и которая является частью антропологии sensu lato.

По Т. Куну, успех новой парадигмы определяется настроениями в сообществе ученых. Если парадигма выглядит привлекательно, ее принимают, причины же привлекательности могут быть с наукой не связаны. Если говорить о науках, основанных на эксперименте или (археология и геология) прямом наблюдении, Кун был явно и безусловно неправ. Ошибочные теории здесь отбрасываются постольку, поскольку появляются противоречащие им и признанные надежными факты либо факты другого рода признаются фиктивными и ненадежными. Можно, конечно, настаивать на том, что всякое «признание» субъективно, а как «на самом деле», никто не знает. К подобной софистике следует относиться так же, как к звонкам телефонных мошенников, - не отвечать на них. Помню, как на протяжении лет пяти консервативно настроенные исследователи пытались опровергнуть дрейф литосферных плит и выход-из-Африки, но далее стало ясно, что спорить не о чем. Примерно столько же длился «хайп» касательно иллюзорной миграции в Новый Свет из Европы по льду Атлантики. И уж на что мощной концепцией казалась в свое время «неолитическая революция» Гордона Чайлда, но и она утратила актуальность, однако не из-за того, что разонравилась - идея была не только красивой, но и давала стимул исследованиям. Однако постепенно раскопки показали, насколько реальность сложнее. Даже если термин остался, от его первоначального содержания мало что сохранилось.

В культурной антропологии нет ни эксперимента, ни наблюдения, способного однозначно подтвердить или опровергнуть теорию. Это серьезная проблема, ибо в таком случае само отнесение данного способа познания мира к науке делается проблематичным. В отсутствие эксперимента и прямого наблюдения те теории, которые себя пережили или были изначально ошибочными, редко опровергаются, скорее о них забывают как о старой игрушке после появления новой. В 1960-е гг. Алан Дандес писал откровенно фрейдистские статьи. Как минимум одна из них [Dundes 1962] появилась в ведущем американском антропологическом журнале, хотя иначе как бредом или провокацией назвать ее было трудно. И ничего - репутация Дандеса не пострадала. Его работы с фрейдистской тематикой не вошли в антропологический мейнстрим, но и не вызвали особой критики.

Приведу другой пример. Осмыслив содержание сотен индейских нарративов, К. Леви-Строс создал немыслимо сложную по форме и эстетически изощренную конструкцию, насыщенную порождениями гениального интеллекта. Однако в результате мы не приблизились к пониманию особенностей индейских культур и не узнали ничего нового об их происхождении. Сейчас Леви-Строс как исследователь мифологических нарративов почти забыт. Он ничего не «открыл», а в качестве интеллектуальной игрушки его структурализм приелся. А вот Э. Тайлор, Ф. Боас, А. ван Геннеп, Б. Малиновский, Дж. Стюард, В. Тернер или М. Салинз - открыли. Неважно, в чем они ошибались, а важно то, что некоторые впервые осмысленные ими особенности культуры и общества можно считать доказанными и на этой основе строить науку дальше. Не могу сказать, что у всех перечисленных были собственные «теории». У Стюарда или Малиновского - пожалуй, но не у Боаса или ван Геннепа. Просто эти люди в определенный период своей работы проявили наблюдательность и здравый ум, а также постарались изложить свои выводы понятно и просто.

Научные гипотезы необязательно должны быть верными. Верные они или нет, выяснится потом, но они должны допускать проверку и возможность опровержения. Отказываясь от проверки, мы, по сути дела, отказываем соответствующим идеям в статусе гипотезы. Дандес никогда не был популярен в России, но В.Я. Пропп по праву считался и остается одной из крупнейших фигур в науке советского времени. Он полагал, что эпизоды и образы волшебной сказки отражают обряды инициации подростков в первобытном обществе. Некогда такие обряды должны были быть распространены повсеместно, хотя до недавних пор они сохранялись лишь в немногих изолированных областях мира. Пропп редко ссылался на этнографические примеры и в основном имел в виду условный конструкт, не привязывая его к конкретным регионам или периодам времени. Заимствовав от Г. Шурца представление об универсальном характере возрастных классов, мужских союзов и мужского дома [Schurtz 1902; Грибовский 2019], Пропп пришел к заключению, что образы и эпизоды, отражающие верования и ритуалы неопределенно далекого прошлого, обусловили репертуар сказочной фантастики. Почему бы и нет, но принять эту идею на веру было невозможно, не рассмотрев аргументы против.

По мнению С.Ю. Неклюдова, «Исторические корни волшебной сказки» - самая популярная у читателей книга Проппа - прямо продолжает и иллюстрируют его же «Морфологию сказки», знакомую в основном специалистам [Неклюдов 2021]. Обе работы действительно тесно связаны, и эта связь логична. Одну абстракцию (схема волшебной сказки) можно сопоставлять лишь с другой абстракцией (первобытный коллектив, организующий инициации мальчиков). Соответственно любая критика Проппа, основанная на обращении к конкретике, как фольклорной, так и археологической и этнологической, не имеет отношения к проблемам, занимавшим его самого. Однако верно и другое: логические построения столь высокого порядка, какими оперировал В.Я. Пропп (как и К. Леви-Строс), не имеют отношения ни к исследованию конкретных текстов, ни к реконструкции элементов культуры обществ, существовавших в прошлом на тех или иных территориях.

То же можно сказать о работах Е.М. Мелетинского - еще одного выдающегося фольклориста позднесоветской эпохи, чей личный и научный авторитет остается непререкаемым. Мелетинский с интересом относился к попыткам объяснить темы и образы (мачеха, братья-близнецы), связанные с поведенческими практиками и отношениями в семье (инцест, формы брака и сватовства). При этом речь шла почти исключительно о родовых обществах индо-тихоокеанского мира [Мелетинский 1963: 27; 1984; 1991; 1998]. Сопоставляя сказочную фантастику и этнографическую действительность, он, как и В.Я. Пропп, использовал любые повествовательные мотивы независимо от сюжетов, в которых они встречаются, и от территорий, где они зафиксированы.

В области интерпретации сюжетов, жанров и тем фольклора и мифологии примеры такого рода легко умножить. В основе предлагавшихся схем чаще всего лежало и лежит представление об обусловленности явлений культуры либо эпохальными социальными изменениями, либо спецификой разума и души вне времени и пространства. С этим связана идея своего рода самозарождения одинаковых эпизодов и образов в традиционном фольклоре. Для одних - когда общество достигает соответствующей стадии, для других - независимо от уровня общественного развития, в силу особенностей нашей психики. Авторы соответствующих гипотез не пытались критически осмыслить свои построения, а лишь приводили факты в их пользу. Подобный подход методически ошибочен, хотя по-человечески понятен - пусть время покажет, кто прав. Проблема, однако, в том, что факты, которые соответствующим гипотезам противоречили, лежали и лежат на поверхности. Данные о мировом распределении практически любых мотивов (а к середине XX в. таких данных накопилось уже достаточно много) невозможно совместить ни с предположением об их универсальности, ни с гипотезой их обусловленности формами социальной организации.

Задача науки состоит в том, чтобы узнавать новое о мире. Важным критерием правильности того или иногда подхода является возможность в понятной для неспециалиста форме рассказать о новых открытиях. Что же до тезиса Куна по поводу новых парадигм, которые стирают предшествующие, после чего все учебники переписываются, то он ложен. Учебники не переписываются, а создаются после того, как возникает новая дисциплина. Ньютон не предложил новую парадигму - до него нормальной физики просто не было, как ранее конца 1990-х гг. не было популяционной генетики. Эйнштейн же не отменил Ньютона, а квантовая хромодинамика не отменила Эйнштейна - с конца XVII в. идет нормальный процесс накопления фактов и расширения горизонта знаний. Если новая теория игнорирует предшествующую и начинает с нуля, как в культурной антропологии это произошло с психологизмом или с левистросовским структурализмом, то либо сама новая теория ненаучна, либо мы все еще находимся в доньютоновском состоянии и соответствующая дисциплина не сформировалась.

Мне кажется, что научные теории сходят со сцены в той мере, в какой они не являются научными. Ошибочность или справедливость того или иного подхода есть величина статистическая, а не абсолютная. Подход, благодаря которому стало известно то, о чем раньше известно не было, не устаревает до тех пор, пока не оказывается, что полученное благодаря ему знание ошибочно. Некоторые теории могут долго сохраняться или быстро исчезать по идеологическим причинам, но это совершенно другое дело.

Библиография:

Грибовский В.В. Концепция волшебной сказки В.Я. Проппа и проблема историзма ногайского эпоса // Ногайцы: XXI век. История. Язык. Культура. От истоков - к грядущему: Мат-лы III междунар. науч.практ. конф., г. Черкесск, 2-3 октября 2019 г. Черкесск: Карачаево-Черкесский институт гуманитарных исследований, 2019. С. 7-21.
Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса. Ранние формы и архаические памятники. М.: Изд-во восточной литературы, 1963. 462 с.
Мелетинский Е.М. Об архетипе инцеста в фольклорной традиции (особенно в героическом мифе) // Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л.: Наука, 1984. С. 57-62.
Мелетинский Е.М. Аналитическая психология и проблема происхождения архетипических сюжетов // Вопросы философии. 1991. № 10. С. 41-47.
Мелетинский Е.М. Женитьба в волшебной сказке (ее функция и место в сюжетной структуре) // Мелетинский Е.М. Избранные статьи: воспоминания. М.: Изд-во РГГУ, 1998. С. 305-317.
Неклюдов С.Ю. Владимир Пропп: от «морфологии» к «истории» (к 75-летию опубликования «Исторических корней волшебной сказки») // Новый филологический вестник. 2021. № 2 (57). С. 100-132.
Dundes A. Earth-diver: Creation of the Mythopoeic Male // American Anthropologist. 1962. Vol. 64. No. 5. Part 1. P. 1032-1051.
Schurtz H. Altersklassen und Männerbünde, eine Darstellung der Grundformen der Gesellschaft. Berlin: Druck und Verlag von Georg Reimer, 1902. 458 S.