Сложные охотники-собиратели: исключение или общее явление?

(Шнирельман В.А. (1992). в журнале Dialectical Anthropology, 17:183-196)

Какие экономические системы были способны обеспечить существенную основу для развития социальной дифференциации в архаических родственно-ориентированных обществах? Каковы были природные, социальные и демографические условия для возникновения этих систем? Существовали ли какие-либо природные или технологические ограничения для их возникновения и эволюции?

Гордон Чайлд обосновал идею о том, что переход к экономике, производящей пищу, стал важнейшим поворотным пунктом в предыстории человечества (1), стимулировавшим важные экономические, социальные и демографические изменения (2). Чайлд, по-видимому, был прав, подчеркивая экономические, а не технологические критерии неолита. Действительно, наличие или отсутствие особых технологических инноваций (шлифованные топоры, керамика и т. д.) в каждом конкретном случае могло носить случайный характер, тогда как попытка связать неолит с экономической эволюцией давала концепции более существенную основу.

В самом деле, что может быть логичнее, чем противопоставить общества, посвятившие себя освоению диких природных ресурсов, тем, которые занялись искусственным производством основных продуктов питания? Как отметил много лет назад К. Маркс (3), земля, растения и животные были не только объектами, но и продуктами человеческого труда у первых земледельцев и скотоводов, в то время как земля и дикие животные были естественным фактором хозяйственной деятельности у охотников, собирателей и рыболовов. Это наблюдение часто цитировали те марксистские антропологи, которые рассматривали переход к экономике, производящей продукты питания, как великое благо, позволившее земледельцам и скотоводам продвинуться далеко вперед по сравнению с остальным населением мира (4). С этой точки зрения последние становились социально отсталыми и выпадали из основной траектории человеческой эволюции.

В. Бахта выделил шесть специфических черт, отличающих архаичных земледельцев и скотоводов от охотников, собирателей и рыболовов (5). Это: оседлость, хранение продуктов питания и других продуктов, разрыв между затраченным трудом и присвоением продуктов, неравномерное распределение труда на разных этапах хозяйственной деятельности, рост производительности труда, расширение вариативности деятельности. Некоторые западные марксисты выдвигают почти такие же аргументы, хотя Тим Ингольд предупреждает, что вышеупомянутые особенности («накопление продуктов питания», «разрыв между трудом и присвоением» и т. д.) могут проявляться совершенно по-разному в конкретных случаях и пониматься по-разному (6). Тем не менее, все сторонники этого подхода отмечают, что переход к экономике, производящей продовольствие, неизменно приводит к существенным изменениям в правах собственности, социальных отношениях и организации, системе власти, системе ценностей и так далее (7). Поэтому не стоит удивляться, что некоторые сторонники этих идей считают экономические системы одним из важнейших критериев «для различения трех эволюционных фаз первобытного общества». (8)

Действительно, в зависимости от выбранных критериев типологические схемы могут быть организованы в различных вариациях. В качестве такого критерия теоретически могут выступать экономические системы. Однако стоит отметить, что Э. Гроссе (9), который одним из первых разработал подробную классификацию экономических систем, обоснованно советовал крайне осторожно подходить к попыткам использования его классификации для построения какой-либо эволюционной схемы. Он не последовал своему же совету, когда попытался ввести жесткую корреляцию между экономическими системами и некоторыми социальными признаками (семейными формами).

Ю. П. Аверкиева обоснованно возражала против рассматриваемого подхода, указывая на то, что некоторые западные антропологи - она имела в виду прежде всего неоэволюционистов - «акцентируют основное внимание на экономике, игнорируя уровень ее развития». (10). Таким образом, недостаток концепции Чайлда коренился в тенденции слишком жестко связывать определенные экономические системы с особенностями социальной структуры и другими социокультурными признаками, игнорируя при этом большой диапазон изменчивости. На самом деле, хотя полностью отрицать эти связи нельзя, они носят косвенный характер и опосредованы специальными механизмами, нейтральными по отношению к конкретной экономической системе. Действительно, социальная сложность в значительной степени связана с экономической эффективностью, способной стимулировать и поддерживать сложные социальные структуры, а не с экономическими системами как таковыми. (11). Поэтому для оценки эффективности экономической системы необходимо учитывать, как организована экономическая деятельность, какие трудовые ресурсы и технические устройства задействованы, в какой мере присвоенный продукт может удовлетворить потребности людей и т. д., а не один факт наличия или отсутствия сельского хозяйства как такового (12).

Таким образом, с этой точки зрения, следует избегать рассматривать охотников-собирателей как однородную категорию. Около ста лет назад это было ясно уже Э. Гроссу, который различал «низшие» и «высшие» группы охотников-собирателей (13). В современной западной традиции эти категории обычно обозначаются как «обобщенные» или «кочевые» и «сложные» охотники-собиратели (14). Многие российские теоретически ориентированные этнологи, чьи идеи восходили к немецким этнологическим традициям начала века, отмечали высокую сложность социальной организации у охотников-собирателей, оседлых или полуоседлых на протяжении десятилетий. Они рассматривали их как социальный эквивалент обществ, основанных на архаичных формах экономики, производящей пищу, и подчеркивали, что в некоторых обществах рассматриваемой категории можно наблюдать глубокую социальную дифференциацию и что среди них уже начался процесс формирования экономических классов (15). Эту тенденцию недавно поддержали и некоторые российские археологи (16).

Некоторые западные ученые также совсем недавно заинтересовались этим подходом. Среди них можно назвать Л.Р. Бинфорда (17), который ввел различие между собирателями (foragers) и накопителями (collectors), а также Дж. Вудберна (18) и А. Тестарта (19), которые утверждают, что следует противопоставлять общества, потреблявшие продукты сразу после их добычи, тем, где основные трудовые усилия были отделены во времени от потребления и где регулярно создавались большие запасы продуктов. Стоит отметить, что В. Бахта рассматривал эти две особенности как жестко связанные с аграрной экономикой.

В мои задачи не входит подробный анализ вышеупомянутых типологий, и Т. Ингольд обоснованно утверждает, что они нуждаются в корректировке и дальнейшей проработке (20). С другой стороны, важным представляется то, что неравномерное распределение и перераспределение присвоенных продуктов и четкая социальная дифференциация были хорошо известны среди обществ второй категории, установленной Бинфордом, Вудберном и Тестартом. Стоит также отметить, что эти отношения наблюдались среди менее кочевых охотников-собирателей, характеризующихся относительно высокой плотностью населения и большими жилыми группами с относительно стабильным составом. Особенно важным представляется то, что подавляющее большинство из них было обеспечено достаточно надежными и обильными пищевыми ресурсами и имело развитую технологию добычи и хранения продуктов питания: различные сооружения (плотины, ловушки, загоны, накопители и т.д.), средства передвижения (каноэ, волокуши, сани), сложное охотничье-собирательское снаряжение (различные сети и другие орудия лова, специализированные инструменты и оружие и т.д.), специальные технологии обработки и приготовления пищи.

Однако надежность природных ресурсов отнюдь не была абсолютной во всех этих случаях, поскольку некоторые из этих обществ, по крайней мере, страдали от спорадической нехватки. Такие случаи не были неизвестны, например, субарктическим оседлым или полуоседлым рыбакам, где время от времени наблюдался даже голод (21). Однако следует учитывать, что, во-первых, у них были технологические и, особенно, социальные средства для преодоления кризисов, а во-вторых, даже в таких условиях возникали развитые системы ранжирования.

Раньше многие ученые (22), следуя аргументам Гроссе, связывали само существование этих обществ с исключительно благоприятными условиями окружающей среды и рассматривали их как исключение среди неземледельческих популяций в целом. Однако, согласно изящному исследованию И. Дональда и Д. Митчелла (23), высокая социальная сложность у аборигенов Северо-Западного побережья Северной Америки возникла благодаря умелой эксплуатации местных ресурсов и особым социальным механизмам их распределения и перераспределения, а не, вопреки распространенному мнению, абсолютному изобилию этих ресурсов. На самом деле объем основных ресурсов, как правило, значительно колебался из года в год. Иначе говоря, предпосылки для возникновения рассматриваемых обществ следует искать в первую очередь в социально-экономической сфере, а не в природной среде. В этом случае можно предположить, что в процесс социальной дифференциации, выходящий далеко за пределы зарождающихся форм, может быть вовлечено множество несельскохозяйственных обществ, а не только несколько исключительных.

Действительно, согласно последним археологическим данным, общества, о которых идет речь, были весьма распространены в далеком и не очень далеком прошлом, и возникли они спонтанно, без какого-либо значимого внешнего влияния. Чтобы избежать обширного обзора по этому вопросу (24), можно перечислить несколько конкретных случаев, имеющих отношение к обсуждаемой теме. Относительно крупные круглогодичные поселения были известны в долинах рек и поздних районах Большого Бассейна (США) со времен среднего голоцена, и, по мнению Р.Л. Беттингера (25), местные жители могли иметь высокодифференцированную социальную организацию. Крупные могильники с явными признаками социальной дифференциации встречались в Калифорнии 2 000 лет назад (26). Любопытно, что там процветали значительно более крупные поселения, основанные на высокоэффективной экономике сбора пищи во II-I тыс. до н. э., чем те, которые известны у гораздо более поздних земледельцев на соседнем Юго-Западе (27). Формирование социально дифференцированных обществ выявлено на Северо-Западном побережье с конца I тыс. до н.э. (28). По мнению Х. Машнера (29), ранговая система была известна у тлинкитов юго-восточной Аляски уже с XIII века. Типичное вождество со всеми соответствующими атрибутами сложилось у охотников-собирателей южной Флориды к самому началу XVI века (30). Сложные протоклассовые социальные структуры, по-видимому, возникли на перуанском побережье в конце III тысячелетия до н. э., в основном благодаря интенсивному рыболовству и охоте на морских млекопитающих (31).

Одно из самых древних, если не самое древнее, сложное общество охотников-собирателей было представлено натуфийской культурой на Ближнем Востоке, датируемой терминальным плейстоценом и самым ранним голоценом (32). Социально развитые общества охотников-собирателей возникли в Японии в эпоху дзёмон, то есть задолго до появления земледелия (33). Следы доисторического высокоэффективного неземледельческого хозяйства и, по-видимому, более развитой социальной организации были недавно обнаружены даже в некоторых юго-восточных регионах Австралии (34).

Крупные круглогодичные поселения рыбаков были известны в некоторых дальневосточных регионах России (Амурская область и Приморье) со среднего голоцена (35). Аналогичная ситуация была выявлена российскими археологами к югу от Аральского моря в Центральной Азии (36). В позднем мезолите в лесной зоне Европы зародилось высокоэффективное рыболовецкое натуральное хозяйство, а в неолите возникли крупные поселения с могильниками и явными признаками социально дифференцированных обществ (37), одним из наиболее известных примеров которых является культура Эртебёлле в Дании (38). Согласно последним археологическим данным, аналогичная тенденция, похоже, обнаруживается и на Украине (39). Социально дифференцированные общества, основанные на специализированном собирательстве саго, хорошо описаны этнографически в низменностях Новой Гвинеи (40), хотя данные об их возможной эволюции сейчас очень скудны.

В целом, рассматриваемые общества были локализованы, чаще всего, в бореальных и умеренных экологических зонах [41]. Их пропитание было весьма разнообразным: рыболовство и охота на морских млекопитающих; рыболовство, охота и сбор растений; интенсивный сбор дикорастущих растений и так далее. Как бы то ни было, совершенно очевидно, что социальная эволюция была тесно связана с эффективностью натурального хозяйства, а не с какой-либо конкретной формой экономической деятельности. Отвергая этот подход в принципе, В.Р. Кабо обвинил меня в том, что я отстаиваю крайне спекулятивную теорию и игнорирую реальные факты (42). Объем этнологических и, особенно, археологических данных, полученных в последние годы, свидетельствует о широком распространении сложных обществ охотников-собирателей как во времени, так и в пространстве. Таким образом, пусть читатель сам решает, чья теория ближе к известным фактам.

Можно ли измерить эффективность натурального хозяйства? Демографические данные о плотности населения и размере общины, по-видимому, являются весьма явными, хотя и косвенными, критериями такого рода. Плотность населения у многих кочевых охотников-собирателей была очень низкой - от 20 до 200-500 квадратных километров на человека. Среди оседлых и полуоседлых охотников-собирателей ситуация была совсем иной - от 0,1 до 10 кв. км на человека, то есть такой же, как у архаичных земледельцев (43). Почти такие же корреляции можно установить и для размера общины. В жилых группах кочевых охотников и собирателей насчитывалось от 15 до 75 человек (в среднем 25-30 чел.). Однако общины сложных охотников-собирателей и архаичных земледельцев были гораздо больше - до нескольких сотен человек. Более того, среди некоторых саго-собирателей Новой Гвинеи и южных квакиутль Британской Колумбии были известны общины в 1000 и более человек. Демографические переменные, о которых идет речь, несомненно, отражались на размерах археологических памятников. Для археолога может быть важно, что размер стоянки кочевых охотников-собирателей обычно составлял от нескольких десятков до нескольких сотен квадратных метров, тогда как поселения как оседлых, так и полуоседлых охотников-собирателей и архаичных земледельцев были гораздо больше - от нескольких тысяч метров до более чем двух-трех гектаров (44).

Эти демографические и пространственные переменные интересны не только сами по себе, но и как индикаторы более сложных форм организации и разделения труда у оседлых и полуоседлых охотников-собирателей, в отличие от кочевых. Бинфорд, по-видимому, первым указал на то, что именно перемещение продуктов питания к людям, а не наоборот, характеризует сложных охотников-собирателей в сравнении с кочевыми (45). Обмен между последними, как правило, ограничивался непродовольственными товарами, в то время как пища была одним из основных предметов обмена как у сложных охотников-собирателей, так и у архаичных земледельцев (46). Сложные охотники-собиратели были менее оппортунистичны в своих пищевых предпочтениях, в отличие от кочевников. И неслучайно существование первых было более или менее специализированным. Однако эта специализация требовала глубокого знания окружающей природы, грамотного планирования и учета сезонных факторов, тщательной организации и регулярности трудового процесса и, соответственно, более сложного разделения труда, чем это было характерно для кочевых охотников-собирателей. С этой точки зрения, большой размер локальной общины был не только следствием, но и необходимым условием высокоэффективной собирательской экономики, поскольку более сложные формы разделения труда и контролирующие их социальные механизмы могли возникнуть только в достаточно больших группах населения (47).

Были ли какие-то инновации в разделении труда у сложных охотников-собирателей в отличие от кочевых? По-видимому, Ф. Энгельс первым поставил вопрос об общественном разделении труда и его эволюции (48). В последние десятилетия эта проблема активно обсуждается в российской и восточноевропейской антропологической литературе. Некоторые ученые, особенно старшего поколения, утверждали, что под «первым великим общественным разделением труда», подчеркнутым Энгельсом, следует понимать возникновение кочевых скотоводческих обществ. В последнее время не менее популярной стала идея о том, что данное явление возникло при переходе к экономике, производящей продукты питания (49).

Согласно последней, «второе великое общественное разделение труда» или возникновение ремесел полного дня могло произойти только в условиях общества, производящего пищу. Российский археолог В.М. Массон доходит до того, что формулирует идею особого «ремесленного эволюционного периода», который должен включать доисторические общества с относительно развитыми формами экономики, производящей пищу (50). Недавно эту идею поддержал другой российский археолог Е.В. Сайко (51).

Однако известны и сложные охотничье-собирательские общества с закрытыми корпоративными группами, состоявшими из штатных ремесленников и других специалистов, чьи права и привилегии охранялись особыми социальными нормами и тайными обществами, а иногда даже освобождались от непосредственного участия в производстве пищи (52). Как относиться к такого рода обществам, особенно учитывая мнение некоторых ученых о том, что среди них не могло возникнуть даже «первого великого разделения труда»». (53).

Чтобы избежать этого кажущегося несоответствия, необходимо преодолеть детерминизм натурального хозяйства. Иначе говоря, суть «первого великого общественного разделения труда» следует видеть в формировании высокоэффективных более или менее специализированных натуральных хозяйственных систем, обеспечивающих людей некоторым излишком, а не в возникновении экономики, производящей пищу, как таковой. Таким образом, была заложена основа для общественного разделения труда. Действительно, рассматриваемое явление могло возникнуть и возникло в несельскохозяйственных условиях (54). Роль избыточного возникновения «первого великого общественного разделения труда» недавно подчеркнули Биллиг и Хоффман (55), хотя они продолжают связывать его развитие строго с появлением экономики, производящей продукты питания. Несколько ближе к реальности представляется мнение А.М. Хазанова, который связывает «первое крупное общественное разделение труда» с «появлением регулярного излишка» безотносительно к типу натурального хозяйства (56).

Действительно, если проанализировать организацию хозяйственной деятельности сложных охотников-собирателей, то можно легко обнаружить определенные Бахтой черты, которые были для них не менее характерны, чем для архаичных земледельцев (57). Конечно, они могли проявляться несколько иначе, чем у последних. Например, их оседлость была иного типа, чем у земледельцев, они использовали для повышения производительности труда несколько иные средства и т.д. Однако все эти различия представляются второстепенными по отношению к введению более дифференцированного доступа в обоих случаях к ценным экономическим ресурсам. Постепенно появились особые знаки собственности, обозначающие хозяйственные территории домохозяйств; важным стало понятие «воровства», а передача настороженного отношения к чужой собственности стала немаловажной частью процесса социализации. К. Мейяссу отмечал, что наследование обработанных земель в условиях архаичного земледелия привело к формированию более инклюзивных корпоративных групп (58), основанных на родовом принципе, что стало важнейшим поворотным пунктом в социальной эволюции. Однако передача из поколения в поколение земли, имеющей особое экономическое значение, имела не меньшее значение среди охотников-собирателей. Ведь доступ к такой земле был узаконен трудовым вкладом всех предыдущих поколений вплоть до самых отдаленных предков (59). И эти вклады могли быть достаточно реальными и очевидными, особенно в части строительства искусственных устройств и сооружений (плотин, дамб, каналов и т. д.), ухода за дикими растениями, регулярных выжиганий и т. д., которые приводили к изменению природной среды.

Все рассмотренные выше факты могут дать ключ к пониманию загадочных сходств в социальных отношениях и социальной структуре у сложных охотников-собирателей, с одной стороны, и архаичных земледельцев - с другой (60). С этой точки зрения не стоит особо акцентировать внимание на том, что производящая экономика имела лучшие перспективы для роста производительности труда. На самом деле реальные общественные отношения во многом определяли действующую систему натурального хозяйства, независимо от ее перспектив. Таким образом, оценивая роль пищевого производства в социальной эволюции, следует учитывать, что на начальных этапах его потенциал не мог быть использован полностью. Поначалу производящая экономика, очевидно, не имела особых преимуществ в своей эффективности по сравнению с более развитыми формами собирательской экономики. И та, и другая составляли технологические экономические предпосылки для возникновения социальной дифференциации. Однако завершение последнего процесса стало возможным только с возникновением производящей экономики. Таким образом, только с этих позиций представляется разумным оценивать революционную роль, которую сыграла экономика производства пищи в предыстории человечества.

ССЫЛКИ

1. V.G, Childe, Man Makes Himself (Lxmdon: Watts, 1941).
2. L-Л. White, The Evolution of Culture (New York: McGraw-Hill, 1959); E.R. Service, Primitive Social Organization: An Evolutionary Perspective (New York: Random House, 1962); M.D. Sahlins, Tribesmen (Englewood Cliffs: Prentice-Hall, 1968); E. Gellner, Plough, Sword, and Book (London: University of Chicago Press, 1988); V.M. Masson, Ekonomika isotsial’nyj stroj drevnykb obshchestv (Economy and Social Systems of Ancient Societies) (Leningrad: Nauka, 1976); Yu. V, Pavlenko, Ranneklassovyje obshchestva: genesis iputi razvitija (Early Class Societies: Genesis and Evolutionary Routes) (Kiev: Naukova Dumka, 1989).
3. Karl Marx, Das Kapital, 1, in Marx-Engels Werke, Bd. 23 (Berlin: Dietz, 1962), pp. 194-196.
4. V.M. Bakhta, "SotsiaPnyje posledstvija perekhoda ot pnsvaivajushchej ekonomiki к proizvodiashchej" ("Social Consequences of the Transition from a Pood-gathering to a Food-producing Economy”), in Yu.K, Pletnikov ed. Problemy perekhodnogo perioda i perekbodnykb obsbehestvennykh otnoshenij (Problems of the Transitional Period and of Transitional Social Relations) (Moscow: Nauka, 1986), pp. 113-114; V.R. Kabo, Pervobytnaja dozemtedePcheskaja obsbchina (Primeval Pre-Farming Communityj (Moscow: Nauka, 1986), p. 241; C. Meillassoux, ‘On the Mode of Production in the Hunting Band," in P. Alexandre ed. French Perspectives in African Studies (London: Oxford University Press, 1973), p. 198.
5. V.M. Bakhta, "Sotsial’nyje posledstvija," pp. 107-119.
6. Tim Ingold, "The Significance of Storage in Hunting Societies," Man, 18, no. 3 (1983), pp. 553-571.
7. Meillassoux, "On the Mode of Production in the Hunting Band," pp. 187-203.
8. Masson, Ekonomika, p. 179 ff.; Kabo, Pervobytnaja dozemledePcheskaja obscbina, pp. 232-233.
9. E. Grosse, Dte Formen der Familie und die Formen der Wirtschaft (Freiburg, Leipzig: Mohr, 1896).
10. Yu.P. Averkijeva, "Yestestvennoje i obshchestvennoje razdelenije truda i problema periodizatsii pervobytnogo obshchestva" ("Natural and Social Division of Labor and the Problem of Periodization in the Evolution of Society"), in l.R. Grigulevich ed. Ot Alaski do Ognennoj Zemli (From Alaska to Tierra del Fuego) (Moscow: Nauka, 1967), p. 74.

11. V.A.S. Shnirelman, Comment on V. Kabo, "The Origins of Food-producing Economy/ Current Anthropology, 26, no. 5 (1985), p. 612; V.A. Shnirelman, "Neoliticheskaja revolutsija; i neravnomernost’ istoricheskogo razvitija" ("Neolithic Revolution: The Unevenness of Historical Evolution"), in Yu. K. Pletnikov ed. Problemy, p. 119; V.A. Shnirelman, Vozniknovemje proizvodiasbcbego khoziajstva (Emergence of Food-producing Economy) (Moscow: Nauka, 1989), p. 400.

12. Marx. Kapital, pp. 194-195.
13. Grosse, Die tormen.
14. B. Hayden, "Competition, Labor and Complex Hunter-Gatherers," a paper presented at the Sixth International Conference on Hunting and Gathering Societies, University of Alaska, Fairbanks, May 27-June 1, 1990.

15. S.P. Tolstov, "К voprosu о periodizatsii istorii pervobytnogo obshchestva" ("On Primeval History Periodization"), Sovietskaja Etnografija, no. 1 (1946), pp. 25-30; M.O. Kosven, "O periodizatsii pervobytnoj istorii ("On Primeval History Periodization"), Sovietskaja Entografija, no. 3 (1952), pp. 151-158; Yu. I. Semenov, 4) periodizatsii pervobytnoj istorii" ("On Primeval History Periodization"), Sovietskaja Entografija, no. 5 (1965), pp. 75-93; N.A. Butinov, "Pervobytnoobshchinnyj stroj" ("Primeval-Communal Formation"), in L.V. Danilova ed. Problemy istoni dokapilalisticheskikh obshchestv (Problems in the History of Pre-Capitalist Formations) (Moscow: Nauka, 1968), pp. 113, 134. 137; A.L Pershits, A.L. Mongait, V.P. Alexeev, Istorija pervobytnogo obshchestva (History of Primeval Society) (Moscow: Vysshaja shkola, 1982), pp. 137-140; V.A. Shnirelman, "Pozdnepervobytnaja obshchina zemledei'tsev-skotovodov i vysshikh okhotnikov, rybolovov i sobitatelej" (Late Primeval Community of Agriculturalists-Pastoralists and Complex Hunters, Gatherers and Fishermen"), in Yu. V. Bromlej ed. Istorija pervobytnogo obshchestva: Epoka pervobytnoj rodovoj obshchiny (History of Primeval Society: Epoch of Primeval Clan Community) (Moscow: Nauka, 1986), pp. 334-336; V.A. Shnirelman, "Proizvodstvennyje predposylki razlozhenija per vo bv mo go obshchestva" ("Economic Prerequisites for the Decline of Primeval Society"), in Yu. V. Bromlej ed. Istorija pervohytnogo obshchestva. Epokha klassoobrazovamja (History of Primeval Society: Epoch of Class Formation) (Moscow: Nauka, 1988), pp. 50-56.

16. V.A. Bashilov, "Obshchije zakonomernosti i spetsifika neoliticheskoj revolutsii v Peru" ("General Regularities and Specific Features of the Neolithic Revolution in Peru"), in R.S. Vasil’jevskij ed. F>revnije kul'tury Sibiri i Tikhookeanskogo bassejna (Ancient Cultures of Siberia and the Pacific Ocean) (Novosibirsk: Nauka, 1979), pp. 108-109; L.V. KoPtsov, "O spetsifike "neoliticheskoj revolutsii’ v lesnoj zone1’ ("On the Specific Features of the 'Neolithic Revolution’ in the Forest Zone"), in I.T. Kruglikova ed. Problemy zarubezhno) arkheologii (Problems of Archaeology Abroad) (Moscow: Nauka, 1984), pp. 101-102; M.F. Kosarev, Zapadnaja Sibirv drevnosti (Western Siberia in Prehistory) (Moscow: Nauka, 1984), pp. 92 ff., 143 ff.; N.O. Bader, Drevnejsbije zemledePtsy Sevemoj Mesopotamii (Ancient Farmers of Northern Mesopotamia) (Moscow: Nauka, 1989), p. 251.

17. L.R. Binford, "Willow Smoke and Dogs’ Tails: Hunter-Gatherer Settlement Systems and Archaeological Site Formation," American Antiquity, 45. no. 1 (1980), pp. 4-20.

18, J, Woodbum, "Hunters and Gatherers Today and Reconstruction of the Past," in E, Gellner ed. Soviet and Western Anthropology (London: Duckworth, 1980), pp. 95-117; J. Woodburn, "Egalitarian societies," Man 17. no. 3 (1982), pp. 431-451.
19. A. Testart, Les cbasseurs-cucilleurs ou rorigine des inegalites (Paris: Societe d’F.thnographie, 1982); A. Testart, "The Significance of Food Storage among Hunter-Gatherers: Residence Patterns, Population Densities, and Social Inequalities," Current Anthropology^ 23, no. 5 (1982), pp. 523-537.
20. Ingoid, The significance.
21. L. Donald, D.H. Mitchell, "Some Correlates of Local Group Rank among the Southern Kwakiutl," Ethnology, 14, no. 4 (1975), pp. 325-346; V.A. Shnirelman, "Cherchez le Chien: on the Specific Features of Traditional Economics in the Kamchatka Peninsular," a paper presented at the Sixth International Conference on Hunting and Gathering Societies, University of Alaska Fairbanks, May 27-june 1, 1990.
22. V.R. Kabo, "The Origins of Food-Producing Economy," Current Anthropology у 26, no. 5 (1985), p. 614; Service, Primitive Social Organization, p. 99; Pavlenko, Ranneklassovyje ohshchestva, pp. 76-80.

23. Donald and Mitchell, "Some Correlates of I ocal Group Rank among the Southern Kwakiutl."
24. For a more detailed review see T.D. Price and j. Brown eds. Prehistoric Hunter-Gatherers: The Emergence of Cultural Complexity (New York: Academic Press, 1985).
25. R.L. Hettinger, "Alternative Adaptive Strategies in the Prehistoric Great Basin," journal of Anthropological Research, 34, no. 1 (1978), pp. 27-46.
26. T.F. King, "Don’t That Beat the Band? Nonegalitarian Political Organization in Prehistoric Central California," in Ch. L. Redman ed. Social Archaeology: Beyond Subsistence and Dating (New York: Academic Press, 1978), pp. 225-248.
27. Shnirelman, Vozniknovenije proizvodiashchego khoziaistva, p. 297.
28. K.M. Ames, "The Evolution of Social Ranking on the Northwest Coast of North America," American Antiquity, 46, no. 4 (1981), pp. 789-805.
29. H.D.G. Maschner, "Resource Distributions, Affluence, Circumscription, and Stress: Social Inequality on the Northern Northwest Coast," a paper presented at the Sixth International Conference on Hunting and Gathering Societies, University of Alaska Fairbanks, May 27-June 1, 1990.

30. W.H. Marquardt, "The Calusa Social Formation in Proto historic South Florida,*1 in T.C. Patterson and Ch. W. Gailey eds. Power Relations and State Formation (Washington, D.C.: American Anthropological Association, 1987), pp. 98-116.
31. M.E. Moseley, The Maritime Foundations of Andean Civilisation (Menlo Park; 1975).
32. D.O. Henry, From Foraging to Agriculture: the Levant at the End of the Ice Age (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1989).

33. Y. Sugiura, "The Neolithic Revolution, a Case Analysis: a Reevaluation of the Childean Concept as Applied to Jomon, Japan»1' in L. Manzanilla ed. Studies in the Neolithic and Urban Revolution (Oxford: BAR International series, no. 349, 1987), pp. 35-50.
34. E. Williams, Complex Hunter-Gatherers: A Late Holocene Example from Temperate Australia (Oxford: BAR International series, no. 423,1988).
35. A.P. Okladnikov and A.P. Derevianko, Dahokoje proshloje Promorija i Priamunja (Remote Past of Primonje and Pnamurije) (Vladivostok: DaPnevostochnoje knizhnoje izdatePstvo, 1973); D.L. Brodianskij, Vvedemje v daTnevostochnuju arkheologiju (An Introduction to Far Eastern Archaeology) (Vladivostok: IzdatePstvo DaPnevostochnogo Universiteta, 1987).
36. A.V. Vinogradov, Drevnije okhotniki i rybolovy sredneaziatskogo mezdurechija (Ancient Hunters and Fisherman of the Soviet Central Asia Watershed) (Moscow: Nauka, 1981).
37. L.V. KoPtsov, "Nekotoryje aspekty mezoliticheskoj ekonomiki lesnoh zony F.vropy" ("Some aspects of Mesolithic economy in the European forest zone"), in I.T. Kruglikova ed. Problemy; KoPtsov, О spetsifike; T.D. Price, "The European Mesolithic," American Antiquity 48, no. 4. (1983), рр. 761-778; М. Zvelebil, "Postglacial Foraging in the Forests of Europe/ Scientific American, 254, no. 5 (1986), pp. 104-115.
38. P. Rowley-Conwy, "Sedentary Hunters: The Ertebolle Example/ in G. Bailey ed. Hunter-Gatherer Economy in I^rehistory: A European Perspective (Cambridge: Cambridge University Press, 1983), pp. 111-126.
39. V.l. Neprina, "Vizniknennia ta rozvitok rybaFstva na territorii Ukraini" ("Emergence and Development of Fishing in the Ukraine”), Arkbeologija, Kiev, Vyp. 64 (1988), pp. 28-33.
40. V.A. Shnirelman, "Sobirateli sago" (Sago-Gatherers"), Voprosy istorii, no. 11 (1983), pp. 182-187.
41. Binford, "Willow Smoke and Dogs’ Tails/ p. 14; Testart, les chasseurs-cueilleurs\ Testart, "The Significance of Food Storage among Hunter-Gatherers,4 pp. 527-529.
42. Kabo, "The Origins of Food-Producing Economy," p. 614.

43. Shnirelman, "Sobirateli sago/ p, 183; V.A. Shnirelman, "Demograficheskije i ettiokuJ4urnije proisessy epokhi pervobytnoj rodovoj obshchiny" ("Demographic and Ethnocultural Processes of the Epoch of Primeval Clan Community"), in Yu. V. Bromlej ed. Istorija pervobyinogo obsbchestva. Epokha pervobytnoj rodovoj obshchiny (History of Primeval Society: Epoch of Primeval Clan Community) (Moscow: Nauka, 1986), pp. 430, 446.
44. Shnirelman, Vo/niknovenijeproizvdiashchego khoztajstva, p. 402.
45. Binford, "Willow Smoke and Dogs* Tails," p. 15.
46. N.A. Butinov, "Raszdelenije truda v pervobytnom obshchestve" ("A Division of Labor in Primeval Society"), in L.P. Potapov ed. Problemy istorii pervobytnogo obsbchestva (Problems in the History of Primeval Society) (Moscow-Leningrad: Academy of Sciences Press, I960), pp. 109-150.

47. A. Forge, "Normative Factors in the Settlement Size of Neolithic Cultivators (New Guinea)," in P.J. Ucko, R. Tringham, G.W. Dimbleby eds. Mant Settlement and Urbanism (Cambridge, Mass: Schenkman, 1972), pp. 363-376.
48. F. Engels, "Der Ursprung der Familie, des Privateigentums and des Staats," in Marx-Engels Werkc, Bd. 21 (Berlin: Dietz, 1962), p. 155.
49. Shnirelman, Pozdnepervobytnaja obsbchina, p. 340; G. Billig, R. Hoffman, H. Grunert, M, Wolf, "Zur Stellung der ersten grossen gesellschaftlichen Arbcitsteilung im Entwicklungsprozess der Urgesellschaft,” 4 EAZ-Kolioquium, Berlin, 1986, Ethnographisch-Archaologisch Zeitschrift, Jahr. 27, Hf. 4 (1986), S. 663-679.
50. Masson, Ekonomikdy p. 182.
51. E.V. Sajko, Spetsializirovannyje proizvodstva v razvitii obsbcbestv rannezemledel'cbeskikh kultur (Specialized Production in the Development of Early Farming Cultures) (Moscow: Nauka, 1990), pp. 26-27. 122.129.
52. L.J. Bean, "Social organization in Native California," in L.J. Bean and T.F. King eds. California Indian: Political and Economic Organization (Ramona: Ballena Press, 1974), p. 28.

53. Billig et al., "Zur Stellung der ersten grossen gesellschaftlichen Arbeitsteilung," S. 676.
54. Butinov, Razdelenije truda, p. 145; Averkijeva, Yestestvennoje i ohshchestvennoje, pp. 78-79; V.F. Gening, Etnicheski) protsess v pervobytnosti (Ethnic Process in Primeval Societies) (Sverdlovsk: Ural State University, 1970), p. 92; LS. Vdovin, "lstoricheskije osobennosti formirovanija obshchestvennogo razdeienija truda u narodov Severovostochnoj Sibiri" ("Historical Peculiarities in the Emergence of Social Division of Labor among the peoples of North-Eastern Siberia"), in A.M. Reshetov and Ch. M. Taksami eds. SotsiaPnaja istorija narodov Azii (Social History of Asian Peoples) (Moscow: Nauka, 1975), pp. 143-157; R.S. Vasilievskij, Proiskhozbdcnije i drevniaja kuVlura Koryakov (Origin and Ancient Culture of the Koryaks) (Novosibirsk: Nauka, 1971), p. 172; V.V. Atropova, КиГшга i byt Koryakov (Koryaks' Culture and Domestic Life) (Leningrad: Nauka, 1971), pp. 99-100; N.N. Bilibin, Ohmen и Koryakov (Exchange among the Koryaks) (Leningrad: IzdatePstvo Instituta Narodov Severa, 1934); A.M. Khazanov, "Razlozhenije pervobytnoobshchinnogo siroja i vozniknovenije klassovogo obshchestva" ("A Decline of the Primeval-Communal Formation and an Emergence of Class Society"), in A.l. Pershitz ed. Pervobytnoje obshcbestvo (Primeval Society) (Moscow: Nauka, 1975), p, 92; Shnirelman, Pozdneperuobytnaja obshcbina, pp. 340-341; M.F. Kosarev, "Predposykju slozhenija i spetsifika ranneklassovykh obshchestv v tajezhnom Ob’-Irtyshje" ("Prerequisites of the Emergence of Early Class Societies and Their Peculiarities in the Ob'Irtysh Forest Zone"), in B.A. Rybakov ed. Or doklassovykb obshchestv k ranneklassovym (From Predass to Early Class Societies) (Moscow: Nauka, 1987), pp. 133-134.

55. G. Billig and R. Hoffman, "Der Problemstellung," in Billig et at. eds., "Zer Stellung der ersten grossen gesellschaftlichen Arbeitsteilung," S. 665-670.
56. Khazanaov, Ra/Jo/hemjey p. 92.
57. Bakhta, "SotsiaPnije posledstvija."
58. Meillassoux, "On the Mode of Production in the Hunting Band."
59. H.A. Feit, "The Enduring Pursuit: Land, Social Relations and Time in Anthropological Models of Hunter-Gatherers and Sub-Arctic Hunters* Images," a paper presented at the Sixth International Conference on Hunting and Gathering Societies, University of Alaska Fairbanks, May 27-June 1,1990.

60. Некоторые другие ценные подходы к рассматриваемой проблеме продемонстрировал А. Тестар (см. его работы "Les chasseurs-cueilleurs", "The Significance of Food Storage among Hunter-Gatherers," и "Some Major Problems in the Social Anthropology of Hunter-Gatherers," Current Anthropology, 23, no. 5 (1982) и других ученых, участвовавших в обсуждении его статей в Current Anthropology. См. особенно, H. Watanabe, "Occupational Differentiation and Social Stratification: The Case of Northern Pacific Maritime Food-Gatherers,” Current Anthropology, 24, no. 2 (1983); H. Watanabe, "On the Social Anthropology of Hunter-Gatherers,” Current Anthropology, 29, no. 3 (1988).