Руки, инструменты, оружие
(Паола Табет - Tabet P. (1979). Les Mains, les outils, les armes // Homme Année, T. 19, No. 3/4, pp. 5-61)
Аннотация
Как связано гендерное разделение труда с дифференциацией инструментов по признаку пола? И какова взаимосвязь между мужским доминированием и тем фактом, что во всех обществах женщины, как правило, ограничены в использовании лишь самых элементарных инструментов, а зачастую вынуждены обходиться вовсе без них, работая вручную?
В данной статье утверждается, что исторически сложилась устойчивая недооснащённость женщин и сохраняется технологический разрыв между полами, берущий начало ещё в обществах охотников-собирателей. Анализируя гендерное разделение труда и различия в инструментарии, особенно в сфере жизнеобеспечения и обработки сырья, автор демонстрирует, что существуют жёсткие ограничения на доступ женщин к использованию и контролю над инструментами — особенно сложными (а также оружием).
Контроль мужчин над производством и применением инструментов и оружия предстаёт здесь как ключевой элемент мужского доминирования, обеспечивающий их власть через монополию на технологии и насилие.
Мужчина, умирая, превращается в ягуара; женщина, умирая с грозой, уходит с грозой и исчезает.
Изречение намбиквара [1]
В этнологии существует аспект полового разделения труда, который до сих пор не изучался комплексно и не получал должного внимания: речь идет об орудиях, используемых мужчинами и женщинами. Вопрос заключается в том, существует ли гендерная дифференциация орудий; если да, то каковы её характеристики и какова связь между этой дифференциацией, самим разделением труда и доминированием мужчин над женщинами.
В современной литературе по этой теме половое разделение труда в обществах охотников и собирателей часто определяется как отношение взаимодополняемости, взаимности и кооперации. Особенно часто это встречается в контексте обсуждения «эгалитарных» обществ; однако исследователи также задавались вопросами о происхождении и основаниях разделения труда и, зачастую, о неравенстве между полами. Приведу несколько утверждений, которые почти дословно повторяются в значительной части антропологической литературы [2].
По мнению М. Годелье, разделение труда «устанавливается только с охотой на крупную и среднюю дичь, вводя таким образом экономическую взаимодополняемость полов, их постоянное сотрудничество [...] Кооперироваться — значит помогать друг другу, делить усилия и их результаты, чтобы воспроизводить общество в целом» (Godelier 1977: 371–372; перевод мой).
Э. Ликок (1978: 252, 278), говоря о женщинах в обществах охотников и собирателей (egalitarian societies), пишет:
Их статус не был буквально «равным» статусу мужчин (этот момент вызвал много путаницы), но соответствовал тому, кем они были — женскими особями, со своими собственными правами, обязанностями и ответственностью, которые дополняли, но ни в коем случае не уступали мужским.
Далее она упоминает «преобразование отношений между полами от взаимного разделения труда к роли женщины как обслуживающей фигуры для индивидуальных мужчин-предпринимателей», связанное с вмешательством белых и торговлей мехами.
С другой стороны, А. Леруа-Гуран (1964: 214–215, 219–220) утверждает, что
«во всех известных человеческих группах техно-экономические отношения мужчин и женщин характеризуются тесной взаимодополняемостью: у примитивных народов можно даже говорить о строгой специализации».
Что касается охоты и собирательства, которые соответственно выполняются мужчинами и женщинами, он даже утверждает, что это разделение имеет органический характер: «половая специализация [...] представляется основанной на физиологических особенностях».
«вся жизненно важная культурная деятельность включена в супружескую группу и распределена между мужчиной и женщиной», «взаимодополняющие технические деятельности супругов представляют собой симбиоз в строгом смысле, потому что никакая форма разделения на техно-экономическом уровне невозможна без дегуманизации общества».
Или, например, Б. Аркан (1977: 8), говоря о охотниках-собирателях:
«Следует помнить, что равенство полов в этих обществах основано на, как правило, строгом разделении труда и является результатом гармоничных и взаимных отношений между различными сферами деятельности. Мужчины чаще всего обладают властью над охотой, женщины — над собирательством, и эти относительные власти воспроизводятся в эгалитарной взаимности на уровнях политической и религиозной деятельности».
Таким образом, понятие взаимодополняемости используется в специфическом и позитивном смысле сбалансированного, ненаправленного разделения задач равной значимости. Однако при этом подчеркивается естественный и биологический характер, а значит, и объективная необходимость этого разделения, и принимается как данность, что оно в любом случае основано на «ограничениях», которые природа якобы накладывает на женщин.
Так, для М. Годелье (1977), даже если понятие взаимодополняемости не исключает неравенства между полами (неравенства, которое, возможно, было менее выражено в обществах, предшествовавших Homo sapiens), разделение труда обусловлено
«объективными, материальными, безличными условиями, навязанными природой и пределами производительных сил», «оно предопределяет мужчин к охоте и войне, женщин — к собирательству, переноске грузов, приготовлению пищи и уходу за детьми [...] Охота на крупную дичь стала, по-видимому, прерогативой мужчин не столько из-за физической силы, сколько из-за большей мобильности, индивидуальной и коллективной, по сравнению с женщинами», подверженными биологическим ограничениям беременности и ухода за детьми.
«именно на этом распределении задач основывается способность мужчин воплощать и защищать интересы группы больше, чем женщины [...] и, следовательно, способность политически, культурно, символически доминировать над женщинами» (там же: 372, 377; перевод мой).
Изложенная в таких терминах, идея взаимодополняемости и взаимности сразу же приобретает значение, выходящее за рамки обществ охотников и собирателей, становясь моделью отношений между полами в стратифицированных обществах.
Среди прочих можно привести пример Фёрта (1959), который дает описание мужских и женских занятий у маори, совпадающее с недавними исследованиями Мёрдока и Провост (1973) и Брауна (1970): среди задач, связанных с пропитанием, мужчинам поручаются те, что требуют силы, смелости и инициативы, а также определяются как наиболее «энергичные, трудные и захватывающие занятия», с «долей азарта и риска»; женщинам же достаются занятия, требующие «терпеливого, скорее монотонного труда» и в целом «более спокойные и несколько более рутинные задачи».
Конечно, Фёрт успокаивает нас тем, что, хотя женщины «определенно работали тяжело» и «такие задачи, как переноска дров и прополка посевов, заставляли их выглядеть сгорбленными и старыми прежде времени» (см. также Best 1924: 401), мужчины также выполняли свою долю тяжелой работы: разделение труда имело «довольно справедливый характер. И взгляд на чисто домашние дела говорит о том же. Взаимность задач между мужем и женой была экономическим девизом семьи» (Firth 1959: 206, 210).
Однако истинная суть этой взаимности невольно проясняется чуть позже, в главе о разделении труда в соответствии с социальной стратификацией. То, что оставалось скрытым в отношениях между мужчиной и женщиной, здесь выходит на свет.
Тяжелые задачи, выполняемые женщинами — переноска дров и воды, прополка, приготовление пищи — и считающиеся унизительными для мужчин и разрушающими «тапу», также выполняются рабами:
«Как и следовало ожидать, самая неприятная и монотонная работа поручалась рабам. Они носили воду, дрова, грузы еды и снаряжения, помогали в приготовлении пищи и выполняли большую часть гребли на каноэ. Всё это соответствовало вполне понятному принципу, что никто не будет выполнять неприятную работу без особого стимула, если может заставить других делать это за него. Более того, наличие определенного класса людей, выполняющих неприятные, но необходимые для общества задачи, дает другим больше возможностей развивать изящные искусства жизни. Многое можно сказать в пользу точки зрения, что рабство способствует культуре» (Firth, там же: 181–182, 208 и далее).
В своем исследовании факторов полового разделения труда — которое охватывает 185 обществ и основывается на 50 технологических видах деятельности — Мёрдок и Провост (1973) придают большое значение двум факторам для анализа распределения занятий между полами: «мужскому преимуществу» и «женскому преимуществу» (факторы A и B, стр. 210–211):
«Вероятность того, что какая-либо деятельность будет закреплена за мужчинами, возрастает в той мере, в которой она имеет черты, дающие мужчинам определенное преимущество и/или создающие определенные неудобства для женщин, независимо от того, является ли это различие врожденным или социокультурным. Таким образом, мужчины в целом наделены большей физической силой, чем женщины, и, вероятно, также превосходят их в способности мобилизовать её в кратковременных всплесках энергии, тогда как женщины, как правило, более привязаны к дому из-за бремени беременности и ухода за младенцами, и в этом смысле оказываются в невыгодном положении при выполнении задач, требующих удаления от дома».
Эти факторы «мужского преимущества» характеризуют большинство видов деятельности, зарезервированных исключительно или почти исключительно для мужчин (см. там же: 208–209).
Авторы признают, что определение «женского преимущества» гораздо сложнее (то же самое касается связи этого фактора с распределением занятий) и в подтверждение своей аналитики цитируют текст Дж. Брауна (1970: 1074):
«Женщины с наибольшей вероятностью вносят существенный вклад, когда деятельность по добыванию средств к существованию обладает следующими характеристиками: участник не обязан находиться далеко от дома; задачи относительно монотонны и не требуют полной концентрации; работа не опасна, может выполняться несмотря на перерывы и легко возобновляется после них».
Мёрдок и Провост добавляют, что «эти виды деятельности требуют практически ежедневного внимания и потому относительно несовместимы с такими мужскими занятиями, как война, охота, рыболовство и скотоводство, которые обычно требуют периодов отсутствия дома».
Следует подчеркнуть (и мы вернемся к этому позже), во-первых, что нет видов деятельности, классифицируемых как исключительно женские, а во-вторых, что женские занятия, похоже, определяются на основе негативных характеристик. Если с описательной точки зрения эти характеристики бесспорны, то их объяснительная ценность сразу же оказывается сомнительной: они явно определяются без различения их культурного или врожденного характера.
С этой точки зрения, подобные описания можно сопоставить с теми, с которых мы начали. Другие факторы, предложенные Мёрдоком и Провост для объяснения полового распределения занятий, представляют, напротив, большой интерес. Речь идет о корреляциях, которые объясняют вариации в гендерном закреплении «колеблющихся видов деятельности» (swing activities), то есть тех, которые в разных обществах могут быть как мужскими, так и женскими.
Так, положительные корреляции устанавливаются между технологическим развитием, специализацией, оседлостью, типом земледелия и тенденцией к маскулинизации этих «колеблющихся» занятий [4].
Таким образом, можно наблюдать тенденцию описывать половое разделение труда с помощью достаточно однородных параметров. В частности, кажется, что существует определенное согласие относительно «естественного» [5], почти изначального и «взаимодополняющего» характера этого разделения, даже среди тех, кто признает важность мужской монополии на охоту и войну, а значит, и на оружие (Gough 1975; Arcand 1977).
Я же хочу оспорить этот естественный характер, эту идею взаимодополняемости и взаимности в разделении труда. Моя теза заключается в том, что разделение труда не является нейтральным, а направлено и асимметрично даже в якобы эгалитарных обществах; что это отношение не взаимности или взаимодополняемости, а доминирования; что это доминирование проявляется объективно и что существуют общие закономерности в распределении задач, отражающие классовые отношения между полами (без необходимости апеллировать к идеологическим ценностям, приписываемым этим задачам).
Это доминирование выражается в самом способе установления разделения труда, в обязанностях и запретах, связанных с разделением труда и семейными обязательствами, а также в создании социологической идентичности мужского или женского пола, gender identity существ, которые биологически являются мужчинами или женщинами (Mathieu 1973; Rubin 1975). В этом контексте, наконец, половое разделение труда должно анализироваться как политическое отношение между полами.
Чтобы доказать эту тезу, моей основной аналитической площадкой станут орудия труда. Действительно, несмотря на развитие технологических исследований в антропологии, вопрос орудий часто игнорируется, когда речь заходит об общих теоретических проблемах, особенно о взаимоотношениях мужчин и женщин и половом разделении труда; инструментам и средствам производства (которые, как считается, доступны всем) уделяется мало внимания [6]; предпочтение отдается акценту на рабочей силе и прямом контроле над производителем и, более того, над воспроизводителями производителей (Godelier 1976, 1977; Aaby 1977; Meillassoux 1975) [7].
Напротив, моя работа направлена на признание фундаментальной важности контроля над орудиями и на выдвижение гипотезы о качественном и количественном различии инструментов, доступных каждому из полов; точнее, гипотезы о технологическом отставании женщин и технологическом разрыве (gap) между мужчинами и женщинами, который проявляется уже в обществах охотников и собирателей и который с техническим прогрессом постепенно углубляется и сохраняется даже в индустриальных обществах [8].
Леруа-Гуран (1965: 41 и далее) дает синтез человеческой эволюции с точки зрения технического жеста:
«В ходе человеческой эволюции рука обогащает свои способы действия в операционном процессе. Манипулятивное действие приматов, в котором жест и орудие слиты, сменяется у первых антропоидов действием руки в прямой моторике, где ручное орудие стало отделимо от двигательного жеста».
Среди жестов приматов те, что выполняются зубами и ногтями, «экстериоризируются» у человека разом в различных типах ударных орудий, тогда как те, что соответствуют манипулятивным действиям (межпальцевым или пальце-ладонным), находят многочисленные применения в человеческих технологиях, таких как гончарное дело, плетение, ткачество и т. д., и заменяются орудиями довольно поздно.
Таким образом, мы наблюдаем, с одной стороны, отделение орудия от человеческого тела, расщепление жеста и орудия, а с другой — сохранение операций, выполняемых голыми руками, в которых «жест и орудие слиты».
«На следующем этапе, достигнутом, возможно, ещё до неолита, ручные машины присваивают жест, и рука в косвенной моторике вносит лишь двигательный импульс».
К этому этапу относятся орудия (хотя они встречаются уже в палеолите, например, копьеметалка), которые преобразуют движение руки в отношении силы и направления и применяют принципы рычага, пружины, возвратно-поступательного и непрерывного вращательного движения. Так появляются луки, арбалеты, ловушки, блоки, вращающиеся жернова, ременные передачи и т. д. [9].
Затем, в историческую эпоху, «движущая сила сама покидает человеческую руку, рука запускает двигательный процесс в животных машинах или самодвижущихся машинах, таких как мельницы».
С привлечением животных часть человеческой энергии перенаправляется на управление животным-двигателем; с самодвижущимися машинами рука вмешивается лишь для запуска, питания и остановки действия. Использование силы ветра, воды и пара позволяет всё более сложное развитие.
«Наконец, на последнем этапе рука запускает запрограммированный процесс в автоматических машинах, которые не только экстериоризируют орудие, жест и моторику, но и вторгаются в память и машинное поведение».
С технологической эволюцией человеческое существо больше не определяется и не ограничивается возможностями своего тела: орудия становятся его продолжением, расширяя его способность присваивать природу и воздействовать на неё.
Однако ясно, что эволюция, описанная Леруа-Гураном, протекает неодинаково для всех народов, и её последние этапы касаются лишь великих евроазиатских цивилизаций. Но мы можем спросить себя, затронула ли она в равной степени оба пола. И если, как кажется, ответ отрицательный, если оба пола не в равной мере воспользовались её результатами и не в равной мере участвовали в их производстве, мы должны попытаться выяснить:
Проблема такой сложности, очевидно, выходит за рамки эссе и, кроме того, потребовала бы исследований во многих областях, которых в настоящее время не хватает. Однако её можно поставить и выдвинуть гипотезы о значении постоянного технологического отставания женской части человечества и его роли в материальном присвоении (Guillaumin 1978) [10] и в доминировании, которое мужчины осуществляли над женщинами.
Действительно, следует задаться вопросом, что означает тот факт, что один из полов обладает возможностью превосходить свои физические способности благодаря орудиям, расширяющим его власть над реальностью и обществом, тогда как другой, напротив, ограничен собственным телом, операциями голыми руками или самыми элементарными в каждом обществе инструментами. Не является ли это необходимым условием для того, чтобы женщины сами могли использоваться материально как орудия в труде, воспроизводстве, сексуальной эксплуатации?
При рассмотрении гендерной дифференциации орудий первой проблемой становится соотношение между разделением труда и инструментами, доступными каждому полу. Согласно этнографической литературе в целом, мужчины и женщины, хотя и имеют разные сферы деятельности, обладают каждый орудиями, адаптированными к их специфическим занятиям.
Такое понимание отношения никогда не приводит к критическому пересмотру самого разделения труда: женщины, занятые уходом за детьми, якобы посвящают себя лишь менее сложной работе и, следовательно, нуждаются только в простых орудиях, подходящих для их деятельности.
Я же, напротив, намерена показать, что именно такая формулировка отношения на самом деле является способом закрыть проблему или, точнее, решить её имплицитно, не ставя явно и не делая предметом научного исследования.
В результате, когда речь заходит о взаимоотношениях полов, проблема контроля над средствами производства редко рассматривается и, во всяком случае, никогда не изучается глубоко.
В дальнейшем тексте я утверждаю:
1. Что необходимо инвертировать это отношение между задачами и орудиями. Я покажу, что женщины выполняют определенные задачи в ущерб другим в зависимости от используемых инструментов.
2. Что именно в формах мужского контроля над средствами производства (контроля, следствием которого является технологическое отставание женщин) следует искать объективные факторы, постоянные закономерности полового разделения труда. Этот контроль, таким образом, выступает как один из элементов классовых отношений между мужчинами и женщинами.
1. Исходя из классической деятельности женщин в обществах охотников-собирателей, выявить их технологическую недостаточность.
2. Показать, что даже в видах деятельности, требующих инструментов определенной сложности, и даже если вклад женщин в эти виды деятельности наиболее значителен, они вынуждены довольствоваться более примитивными и зачастую менее специализированными орудиями, чем те, что используются мужчинами в тех же занятиях в том же обществе. Более того, что в каждом виде деятельности женщинам, как правило, достаются лишь наиболее архаичные с точки зрения технической эволюции операции, особенно манипулятивные и связанные с прямой моторикой, а в целом — те орудия, где используется лишь человеческая энергия.
3. Показать, что использование и контроль орудий женщинами ограничены четкими рамками, что докажет: именно орудия определяют закрепление различных видов деятельности за женщинами или их исключение из них.
Некоторые статистические данные о половом разделении труда (Murdock & Provost 1973) тогда приобретут более ясный и точный смысл:
a. Не существует собственно женских видов деятельности;
b. Женские занятия, каков бы ни был их вес в общей технологической эволюции, являются «остаточными»: они разрешены женщинам только тогда, когда выполняются без орудий или с простыми инструментами, тогда как введение сложных орудий маскулинизирует даже самые традиционно женские виды деятельности.
В самом конце я попытаюсь показать, как монополия на определенные ключевые виды деятельности необходима мужчинам для обеспечения контроля над средствами производства и, в конечном итоге, глобального использования женщин.
Сбор дикорастущих растительных и животных продуктов в списке Мёрдока и Провост (1973) разделён на несколько категорий [11], с сильно различающимся процентом участия мужчин и женщин в зависимости от типа собирательства: от преимущественно женского (80,3%) сбора растительной пищи до преимущественно мужского (91,7%) добывания мёда.
Техники при этом ограничены: преобладают операции голыми руками (особенно для ягод, фруктов и семян) и действия с помощью очень простых орудий (копалка для клубней и кореньев, несколько режущих инструментов, ёмкости для переноски и т. д.).
В рассматриваемых случаях, особенно для растительных продуктов, не наблюдается полового разделения орудий, чему, впрочем, препятствует их крайняя примитивность. Однако дифференциация возникает, когда основным инструментом для сбора становится топор, которым рубят стволы, чтобы извлечь личинки, мёд (см. Clastres 1972: 82, 121–122) или саго. В этом случае топор обычно используют мужчины, а женщины занимаются переноской и/или обработкой добычи. В целом собирательство — преимущественно женское занятие, участие мужчин в нём спорадично и ситуативно.
1. Собирательство требует глубоких знаний о среде. Кроме того, женщины предоставляют охотникам ключевую информацию о присутствии и перемещениях животных (Draper 1975; Kaberry 1939; Yengoyan 1968; Spencer & Gillen 1927). Во многих обществах этот труд вносит значительный вклад в обеспечение пропитания (Hiatt 1974).
2. Акцент на примитивности орудий собирательства и их возможной половой дифференциации не означает принижения значения женского труда [12]. Речь идёт лишь о том, чтобы обозначить реальные условия власти, в которых этот труд осуществляется, иными словами — показать, как разделение труда становится структурой господства [13].
Описания начала дня или выхода на работу ярко (хотя и неполно) иллюстрируют разницу в оснащении мужчин и женщин. Вот что пишут Спенсер и Гиллен (1927: 15) об аранда:
«Рано утром, если стоит лето, или после восхода солнца зимой, обитатели лагеря пробуждаются. Время для них не имеет значения, и если пищи вдоволь, мужчины и женщины бездельничают, пока дети смеются и играют. Если же еда нужна, женщины отправляются в сопровождении детей, вооружившись копалками и питчи, и проводят день в буше, выискивая мелких норных животных — ящериц и небольших сумчатых. Мужчины же могут отправиться с копьями, копьеметалками, бумерангами и щитами на поиски более крупной дичи, например, эму и кенгуру».
Первое очевидное наблюдение: женщины ищут мелких животных и коренья [14]. В их распоряжении два базовых инструмента, распространённых повсеместно — ёмкость (питчи) и копалка:
«Нужно самому несколько часов подержать в руках эту заострённую палку, чтобы понять, насколько тяжело и неэффективно ею пользоваться» (Leroi-Gourhan 1973: 119–120).
Спенсер и Гиллен (1927: 23–24) детально описывают действия и инструменты женщин во время собирательства:
«У женщины всегда есть питчи — деревянное корыто длиной от одного до трёх футов, выдолбленное из мягкой древесины бобового дерева (Erythrina vespertilio) или твёрдых пород вроде мулги или эвкалипта. В нём она переносит еду, либо балансируя с ним на голове, либо прижимая к бедру с помощью волосяного шнура, перекинутого через плечо. Нередко в питчи носят и младенцев. Единственный другой инструмент женщины — так называемая "ямсовая палка", попросту копалка или, точнее, кирка [...] При работе женщина держит кирку в правой руке ближе к нижнему концу и, попеременно углубляя её одной рукой в землю, а другой выгребая разрыхлённую почву, копает с удивительной скоростью. В частях зарослей, где живут медовые муравьи — излюбленная пища аборигенов, — видны гектары твёрдого песчаного грунта, изрытые женскими кирками в поисках насекомых, так что место напоминает заброшенный рудник, где старатели долго вели "разведку". Нередко маленький питчи используется как лопата или совок, чтобы вычищать землю, когда яма становится слишком глубокой для выгребания рукой, и женщина копает всё глубже, пока не достигнет глубины шести футов или даже больше» [15].
Мужчины же оснащены совершенно иначе: каменные ножи, топоры, щиты, копья, бумеранги и копьеметалки.
Среди этих орудий «амера, или копьеметалка, пожалуй, самый полезный инструмент аборигена. Она служит не только для метания копий, но и как ёмкость [...], а главное — прикреплённый к её концу кремень является основным режущим орудием, с помощью которого мужчина создаёт деревянное оружие и различные инструменты» (там же: 525).
Копьеметалка также используется для добывания огня и, дополняя копьё, значительно повышает его эффективность:
«Собственно копьеметалка — это дощечка или прут, удлиняющий руку метателя, добавляя к рычагу плеча и предплечья и шарнирам плеча и локтя дополнительный рычаг и шарнир запястья: траектория броска удлиняется на тридцать сантиметров по радиусу, сила и точность броска значительно возрастают» (Leroi-Gourhan 1973: 60).
Таким образом, копьеметалка находится на качественно ином уровне, чем почти «пародийное» орудие вроде копалки. Конструкция копьеметалки аранда — её многофункциональность — наделяет её двумя ключевыми свойствами:
- Она повышает точность и силу броска, делая её эффективным оружием;
- Она служит основой для изготовления других инструментов, включая женские.
Соотношение орудий и занятий у мужчин и женщин описано Уорнером (1937: 133–134) для другой австралийской группы — мурнгин. У мурнгин «мужчины создают и используют большинство наиболее сложных орудий, оружия и инструментов». Общую картину их технологии можно резюмировать так:
«Чем сложнее технология, тем больше в ней участвуют мужчины, и чем проще технические процессы, тем активнее в них вовлечены женщины [...] Самая сложная и единственная развитая технология, которой владеет женщина, — плетение корзин [...] Выкапывание ямса, сбор ракушек, кореньев, фруктов — вероятно, самые простые из всех хозяйственных процессов в обществе мурнгин. Именно этим она в основном занята. Среди мужчин гарпунирование черепах — включающее такие сложные технические элементы, как изготовление каноэ, управление им, создание гарпуна и его использование — находится, вероятно, на вершине технологической сложности мурнгин» (Warner 1937: 134).
У бушменов !кунг заповедника Nyae Nyae женщинам строго запрещено прикасаться к лукам и стрелам или участвовать в охоте под угрозой подрыва способностей охотника и его успеха. «Никакие подобные верования или социальные нормы не ограничивают мужчин в собирательстве». Мужчины могут собирать, если хотят, но ежедневная работа лежит на женщинах, и обычно мужчины в ней не участвуют.
«Инвентарь для собирательства ограничивается копалкой и ёмкостями для переноски добытого. Мужчины делают копалки для себя и своих жён» (Marshall 1976: 98).
Копалка представляет собой палку длиной около 1 м и диаметром 2,30 см, очищенную от коры, отполированную и заострённую на конце «в одной наклонной плоскости». Женщина сама может заточить её топором или ножом мужа. При копании и мужчины, и женщины сидят на корточках или вытянув ноги (одна может быть подогнута для равновесия):
«Человек начинает с того, что разрыхляет землю рубящими ударами в том месте, где показывается побег или стебель, держа копалку обеими руками — правой выше, если рубит влево, и левой выше, если вправо. Когда верхний слой разрыхлён, человек продолжает рубить одной рукой, а другой выгребает землю, пока не обнажит корень» (там же: 100).
Чтобы выкопать самые глубокие корни, требуется 15–20 минут; но если грунт слишком твёрдый или корень залегает слишком глубоко, женщина вынуждена отказаться:
«Женщине выгоднее потратить время на поиск корней, которые легче выкопать. Покопав, она встаёт, поднимает свою ношу и, возможно, ребёнка, идёт искать следующий корень» (там же: 101).
Маршалл описывает типичный день собирательства в сухой сезон. Две женщины, Дилай и Унгка, выходят рано утром. Они пройдут около 6 км в одну сторону и столько же обратно. Сначала они собирают ягоды, затем ищут коренья:
«В тот день Дилай нашла тридцать четыре корня; тридцать четыре раза она садилась, копала корень, вставала, поднимала сына и шла искать следующий» (там же: 106).
Некоторые корни, плохого качества, выбрасываются, другие «оказались слишком глубоко, и Дилай оставила их в ямах после десяти-пятнадцати минут борьбы с каждым». В итоге ей приходится нести двадцать три корня и ягоды. Унгка несёт примерно столько же. Около двух часов дня женщины отправляются обратно. Это один из самых тяжёлых аспектов собирательства и женского труда вообще:
«Ноша кореньев и ягод весила около двадцати фунтов. У Дилай был ещё двухлетний сын. Её тяжёлая каросс (накидка), скорлупа страусиного яйца и топор для заточки копалки добавляли веса. Мы подсчитали, что эта миниатюрная женщина ростом четыре фута десять дюймов несла на обратном пути около пятидесяти фунтов. В удушающей жаре второй половины дня женщины брели четыре мили до Гаучы полтора часа» (там же) [16].
Пока женщины !кунг собирают, носят воду и дрова, строят хижины и т. д., мужчины охотятся и выполняют почти все работы по обработке кожи, камня, дерева, кости... Они разводят огонь. У них больше инструментов и больше технических знаний для работы с сырьём [17].
То, что выживание в значительной степени зависит от труда женщин, не мешает мужчинам доминировать. Сами женщины признают это, говоря, что мужчины знают больше: «мужчины могут всё: они стреляют и добывают огонь» (там же: 176) [18].
Охота — главное мужское занятие — ведётся с помощью луков, стрел и копий. Изготовление лука (ручной машины по определению Леруа-Гурана), калибровка и отравление стрел требуют большой тщательности (там же: 145 и далее). Между мужскими и женскими орудиями очевиден технологический разрыв. Примитивность копалки подчёркивается замечанием Танаки (1976: 101) о када сан Центральной Калахари, где только человек может выжить, потому что обезьяны не способны выкапывать растения, дающие воду и пищу:
«Техника собирательства с копалкой специфична для человека».
Кому-нибудь приходило в голову подчёркивать «специфически человеческий» характер такого орудия, как лук? [19]
Сбор моллюсков и мелких водных животных у ямана
Теперь рассмотрим сбор моллюсков и мелких водных животных женщинами ямана (Gusinde 1961; Hyades & Deniker 1891; Lothrop 1928). Описания Гузинде многочисленны, детальны и красочны, что не мешает ему придерживаться старых клише о разделении труда и подчёркивать его «справедливый» и «взаимодополняющий» характер у ямана.
У этого народа сохраняется привычное разделение труда: мужчины охотятся на крупную дичь (в основном морских млекопитающих), женщины собирают моллюсков, морских ежей, крабов и ловят рыбу. Основное «орудие» для передвижения группой и добычи пищи — лодка из коры, которую делают мужчины, но обслуживают женщины. Именно женщины гребут и управляют лодкой во время охоты, рыбалки или перемещений [20].
Сбор моллюсков происходит во время отлива:
«Почти при каждом отливе женщины прочёсывают обнажившееся морское дно [...] Если отлив приходится на день, одна женщина договаривается с другой, и вскоре к ним присоединяются остальные. Каждая несёт на спине младенца, а девочки бегут впереди со своими маленькими корзинками [...] Женщины держатся недалеко друг от друга. Медленно переходя с места на место, они обследуют всё дно, обычно густо усеянное мидиями. Они почти не переговариваются и не разгибаются. Иногда они присаживаются на корточки, не касаясь сырой земли, поскольку моллюсков легко достать из любого положения. Они прекращают работу, только когда корзинки наполнятся [...] Зимой они берут с собой тлеющую головешку и несколько сухих веток, чтобы развести огонь рядом с местом сбора. Они возвращаются к нему на несколько минут, чтобы согреть закоченевшие руки и подкрепиться жареными мидиями. Если улов обилен, они расстилают на земле свои накидки и высыпают на них ещё моллюсков, после чего тяжело нагруженные возвращаются в хижину» (там же: 256–257).
В спокойную погоду женщины выходят в лодке, чтобы собрать не только моллюсков (крупнее и вкуснее, чем на берегу), но и морских ежей, крабов и т. д. Для этого они используют калану, названную Гузинде «вилкой для мидий» — «нечто вроде расщеплённой лопатки, выступающей на 0,17 м из деревянной рукояти длиной около 3 м» (Hyades & Deniker 1891: 368), и сирсу — «четырёхзубую вилку [...] насаженную на длинную рукоять, как у каланы» (там же: 369), которую используют для морских ежей и крабов. Оба инструмента делают мужья для своих жён:
«Индианка использует так называемую вилку для мидий, которую называет калана [...] Муж должен сделать этот инструмент для неё, поскольку только у него есть необходимые орудия» (Gusinde 1961: 181) [21].
Гузинде отмечает, какое терпение требуется, чтобы собирать мидии каланой:
«Этой длинной вилкой легко пользоваться. Лёгкий нажим сверху ослабляет сцепление мидии с дном, и, покачивая вилку вперёд-назад в одном направлении, её наконец извлекают. По возможности мидию поднимают рукой. На глубине женщина поддевает её вилкой под водой и выносит на берег. Однако чаще, и это вторая причина длинной рукояти, она зажимает раковину между двумя зубцами и осторожно поднимает. Часто мидия выскальзывает прямо перед самым подъёмом; тогда её просто поддевают снова [...] Терпеливо сидя в лодке, склонившись над бортом, она поддевает одну мидию за другой [...] и через два-три часа возвращается в хижину с плодами своего усердия» (там же: 255).
Работа с крабовой вилкой не сильно отличается:
«Она сидит в лёгкой лодке, низко склонив голову над бортом. Заметив морского ежа, она опускает вилку [...] вертикально через обе руки и пытается зажать покрытый шипами известковый панцирь между зубцами [...] Осторожно поднимает длинный шест, строго вертикально [...] Если повезёт, она соберёт [...] целый десяток за час; если нет, на это уйдёт три-пять часов [...] В исключительных случаях индианка выпрыгивает из каноэ и ныряет за морским ежом руками [...] Она делает так, когда видит несколько животных рядом на дне, которых не может достать вилкой из-за слоя водорослей. Она не боится холодной воды. Она привыкла к ней, потому что в любое время года должна отводить лодку далеко от берега и плыть обратно» (там же: 259–260).
Рыбалка, также ведущаяся примитивными методами, требует от женщин большого терпения:
«Каждая индианка исключительно искусна в рыбной ловле. Поскольку она не использует крючок, она ждёт, пока рыба заглотит наживку, и только тогда очень мягко подтягивает леску. Когда рыба оказывается у поверхности, она ловко хватает её рукой» (там же: 184–185).
Разница между мужскими и женскими орудиями (инструменты ямана для охоты на морских млекопитающих просты, но несопоставимы с грубыми орудиями женщин) сопровождается различиями в свободном времени и отдыхе. Женщина ямана занята множеством дел, которые «оставляют ей едва ли мгновения дать рукам покой, сложив их на коленях. Она хлопочет весь день и часто ночью. Мужчина же имеет право на многочасовой отдых после чрезмерных физических усилий» (там же: 460).
Эта разница фундаментальна во всех аспектах, включая досуг для интеллектуальной деятельности — будь то танцы, ритуалы или изготовление орудий [22]. Фактически, навязывая женщинам больше труда, мужчины гарантируют себе больше свободного времени. Если, как утверждает Мейясу (1975: 91), «именно лишение свободного времени делает человека отчуждённым», то у женщин меньше всего возможностей для отдыха и для труда, не связанного напрямую с выживанием — «времени, необходимого для любого развития и прогресса». Эта экспроприация времени — ключевой аспект эксплуатации женщин.
Не все виды сбора столь же утомительны и тяжелы, как те, о которых мы только что упомянули. Но все они характеризуются бедностью используемых орудий. Безусловно, некоторые из них немного более сложные, например, палка для рытья с рукояткой у индейцев квакиутль (Boas, 1921) или Томпсон (Teit, 1910). Стоило бы описать методы сбора у квакиутлей на основе подробной информации, предоставленной Хантом Боасу (Boas, 1921) об орудиях труда и рабочих процессах (очень редкий случай, когда указывается, кто использует орудие, кто его изготавливает, из чего оно сделано и кто поставляет различные типы материалов и т.д.). Однако это мало бы изменило общую картину и ещё раз доказало бы, насколько женщины зависят от мужчин в изготовлении базовых орудий труда.
В списке технологических видов деятельности Мёрдока и Провост (1973) охота классифицируется как на 100% мужское занятие, когда речь идёт о крупных морских млекопитающих, на 99,4% — для крупных наземных животных, на 98% — для птиц и на 97,5% — для ловли мелких наземных животных с помощью ловушек. Добыча мелких наземных животных руками — мужское занятие на 54,6% и относится к «колеблющимся видам деятельности».
Поскольку передовые технологии чаще всего развиваются в сфере охоты, важно понять, участвуют ли женщины в этом занятии, в каких пределах и с какими орудиями. Многие народы не исключают их полностью.
Не исключено, что женщины охотятся на крупную и среднюю дичь, но это единичные, спорадические и крайне редкие случаи. Они также могут участвовать в коллективных облавах; наконец, иногда они охотятся сами — голыми руками или с помощью простейших орудий — на мелких животных. В последних двух случаях это занятия, традиционно входящие в женские обязанности в рамках разделения труда у данного народа.
В литературе иногда упоминаются женщины-охотницы. Это один из немногих случаев, когда женщины используют настоящее оружие того же типа, что и мужчины. Эти орудия либо берутся ими временно, либо принадлежат им.
У эскимосов некоторые женщины, обычно молодые, охотятся на карибу и тюленей (Jenness 1922: 81, 161; Murdoch 1892: 413). Для них это эпизодическое занятие. Однако такое встречается редко, поскольку половое разделение труда и орудий в целом соответствует общей модели.
Мужчина изготавливает и владеет разнообразными совершенными орудиями для охоты и рыбалки: луками, гарпунами, разными видами оружия (включая ружья, которые они давно добывают через торговлю) и этой «удивительной по мореходным качествам» лодкой — каяком (Leroi-Gourhan 1971: 151). Женщина располагает лишь предметами домашнего обихода: ножом улу (Mason 1891; Murdoch 1892: 161 и далее), который нельзя, в отличие от мужских ножей, отнести к «универсальным инструментам, попеременно служащим оружием и орудием» (Leroi-Gourhan 1973: 146–148), лампой, котлом, иглами и т. д.
«Имущество, необходимое для создания новой семьи, — это охотничье снаряжение мужчины и нож, скребок, лампа и котёл женщины [...] Поскольку большая часть личного имущества мужчины уничтожается после его смерти или оставляется у могилы, предметов, передаваемых по наследству, немного. Это ружьё, гарпун, сани, собаки, каяк, лодка и шесты для палатки мужчины и лампа с котлами женщины. Первым наследником этих вещей является старший сын» (Boas 1888: 579–580; см. также Murdoch 1892: 414; Balikci 1964: 39; Jenness 1922: 88–89).
В других группах Северной Америки женщины участвуют в охоте индивидуально. Для них это занятие имеет большое значение. Многие женщины оджибва были искусны в «установке сложных ловушек и обращении с ружьём» (Landes 1938: 135–177). Приведу лишь два примера: Женщина-Небо и Гейбей.
Женщина-Небо научилась у своей приёмной бабушки жить охотой и рыбалкой и делать «всё, что делает индианка [...] Она научилась ставить ловушки и сети. Обе были хорошими охотницами [...] Осенью они отправлялись на Болотную реку. Там они охотились и рыбачили каждую осень, пока озёра не замерзали. Они запасали много мяса, рыбы, ондатр и кроликов, убивали медведя и делали много медвежьего жира» (там же: 138–140).
Женщина-Небо продолжала эту деятельность до замужества, а затем возобновила её после вдовства. Гейбей в детстве жила с матерью в уединённых местах; она училась охотиться, ставить ловушки и выполнять женскую работу. В промежутках между своими пятью замужествами она возвращалась к этому образу жизни:
«Она была как мужчина. Она могла убить оленя в любой момент».
Но во время брака она ограничивалась подчинённой, «женской» деятельностью, даже когда охотилась:
«После замужества Гейбей меньше занималась охотой, поскольку самостоятельная промысловая линия разрушает домашнее хозяйство» (там же: 137, 169).
Отметим, что эти женщины, «охотившиеся и ставившие ловушки на пушнину (как мужчины) и ловившие рыбу и собиравшие рис (как женщины)» (там же: 159), жили с другими женщинами (матерями, дочерьми, сёстрами, приёмными родственницами) в группах, где не было традиционного разделения труда [23].
Здесь важно подчеркнуть два момента.
1. В приведённых примерах оджибва женщины используют адекватные и технологически развитые орудия — именно для охоты, где разница между мужскими и женскими инструментами обычно наиболее резка и часто охраняется религиозными табу.
2. Однако женщины занимаются этим только вне брака.
Таким образом, для женщин брачная жизнь и охота с оружием (и вообще сложные мужские занятия) взаимно исключают друг друга. Отмена полового разделения труда, снятие запрета на выполнение женщинами мужской работы с не уступающим мужскому оснащением оказывается несовместимой с супружеством — как показывают мифы об амазонках или девах-охотницах и воительницах. Разделение труда — институт, неотделимый от институтов брака и семьи (Lévi-Strauss 1956).
Б. Участие женщин в коллективной охоте
Многочисленные данные свидетельствуют об участии женщин и детей в коллективных облавах у разных народов — от эскимосов до мбути-пигмеев, от индейцев равнин до чукчей. Основная роль женщин — быть загонщиками или сигналить скрывающимся охотникам о приближении животных.
Так, у эскимосов-нетсилик женщины предупреждают прячущихся мужчин о появлении карибу:
«Хотя охотники, лежавшие на берегу, не видели приближающихся карибу из-за холмистой местности, их легко могли разглядеть женщины из лагеря на противоположном берегу, которые сигналили охотникам о передвижениях стада. Как только стадо загоняли в озеро, в действие вступали каякеры, а женщины и дети, размахивая одеждой и крича, бегали вокруг озера, пытаясь загнать карибу обратно в воду, где их поражали охотники» (Balikci 1964: 12).
«Женщины и дети позади оленей воют как волки ху-у-у-у и гонят карибу к скрытым охотникам в каяках».
Дженнесс (1922: 148–149) подчёркивает важность этой коллективной охоты:
«Пока аборигены использовали только луки и стрелы, сравнительно немного карибу добывали одиночки. Основная часть добывалась в облавах».
В совершенно другом регионе, у аэта на Филиппинах, женщины играют ту же роль: они участвуют в облаве, особенно если собак мало. Во время облавы женщины бегают по бушу, лая; у них никогда нет оружия, которое зарезервировано для мужчин (Reed 1904: 47–48). То же у мбути (Turnbull 1965) и у черноногих индейцев при охоте на бизона:
«Когда быстрые бегуны находили стадо бизонов, вождь приказывал всем женщинам взять собачьи травуа. Мужчины и женщины шли вместе, приближаясь к стаду с подветренной стороны, чтобы животные не учуяли их и не убежали. Женщинам велели воткнуть травуа в землю узкими концами вверх, расставив их так, чтобы можно было связать в полукруглую изгородь. Женщины и собаки прятались за ними, а два быстрых бегуна обходили стадо бизонов, подходили с наветренной стороны и гнали их к изгороди. Другие мужчины занимали позиции по бокам и смыкались, когда бизоны приближались к травуа. Лай собак и крики женщин удерживали бизонов. Мужчины бросались вперёд и убивали бизонов стрелами и копьями» (Ewers 1955: 302).
С появлением лошадей техника изменилась, и женщины были исключены из охоты.
При охоте на тюленя эскимосские женщины и дети пугают животное и направляют его к вооружённым охотникам:
«Позже, когда снег полностью сходит, применяется очень успешный метод охоты. Все жители поселения выходят вместе — мужчины, женщины и дети — и занимают каждую лунку тюленя на большой территории. Мужчины держат гарпуны наготове, чтобы ударить животное, когда оно всплывёт подышать, а женщины и дети вооружены только палками, которыми пугают тюленей, если те появляются рядом с ними. Животные вынуждены всплыть где-то, иначе они задохнутся, так что за короткое время добыча оказывается обильной» (Boas 1888: 485).
Баликчи (1964: 18) почти в тех же терминах описывает высокопродуктивную охоту конца мая у нетсилик.
Другая форма участия без оружия — роль женщин ямана, особенно примечательная, поскольку речь идёт о виде охоты, занятом строго мужчинами, — добыче крупных морских животных. Женщины управляют каноэ в погоне за зверем:
«Каноэ гребут женщины, сидящие на корме, а мужчины пригибаются на носу, чтобы метать копья. Когда гребут, из-за короткого весла одна рука оказывается под водой» (Lothrop 1928: 147).
«Нередко успех охоты зависит от точной синхронизации действий обоих партнёров в каноэ, ведь как только мужчина начинает преследовать добычу, он полностью сосредоточен на оружии и животном. Женщина должна направлять лодку по указаниям мужа, вести её тем или иным курсом, быстрее или медленнее, пока преследуемое животное не окажется их добычей» (Gusinde 1961: 459).
Эта деятельность, конечно, небезопасна и, кроме того, требует «всплесков энергии», якобы характерных для мужских занятий и за которые мужчины, по словам Гузинде, «заслуживают» хороший отдых. Очевидно, по его мнению, женщины не испытывают такой же потребности! Они не только гребут, но и, поскольку хрупкое каноэ нельзя вытащить на берег, должны плавать в ледяной воде, чтобы пришвартовать его:
«При высадке каноэ подплывало к берегу носом, и мужчина с детьми выходил на сушу. Жена затем отгребала каноэ к водорослям, привязывала его и плыла к берегу. В результате все женщины умели плавать, а немногие мужчины — нет» (Lothrop 1928: 148).
Можно сказать, что женщина и каноэ вместе служат мужчине средством передвижения.
Во всех описанных случаях роль женщин незаменима и составляет неотъемлемую часть охотничьего процесса. Но их участие осуществляется голыми руками: они лишь издают звуки, чтобы напугать животное, выступая вроде пугала — без каких-либо наступательных возможностей и одновременно без защиты или средств самозащиты. Их положение остаётся подчинённым, они никогда не добывают животное напрямую.
В. Охота женщин с ограниченными орудиями
Женщины могут охотиться — например, на тюленя — не только эпизодически или индивидуально. Но их орудия не всегда оптимальны.
У эскимосов охотник располагает набором специализированных орудий, а женщина использует примитивные инструменты. Боас описывает, как охотник, имитируя движения тюленя, приближается к нему:
«Пока тюлень осматривается, охотник лежит плашмя и не шевелится или, если подобрался близко, подражает его движениям: поднимает голову, играет руками и ногами, как тюлень ластами» (Boas 1888: 484).
Обманутый тюлень засыпает и убивается: опытный охотник может добыть десять-пятнадцать в день. В этом виде охоты «женщины в заливе Репалс очень искусны и, не имея гарпуна, часто используют маленькую деревянную дубинку, которой бьют тюленя по носу, убивая его» (там же: 485).
Тасманийки охотились на тюленей примерно так же (см. Hiatt 1968: 207–208). У айнов мужчины обладают гораздо более совершенным снаряжением, чем женщины. Неудивительно, что «в охоте ведущая роль принадлежала мужчинам» (Watanabe 1964: 44). Мужчины охотятся на оленя и медведя с луками или луковыми ловушками с отравленными стрелами. Однако «помимо упомянутого метода, айны травили оленей собаками, ловили их за рога или шею верёвками и убивали дубинками, когда те бежали, увязая в снегу или переходя реки. Этот метод широко практиковался у айнов, но, видимо, лишь как вспомогательный. Это был также единственный способ охоты на оленя для женщин и детей» (там же: 36).
Действительно, «для женщин айнов было табу использовать лук и стрелы — основное оружие народа», и «только мужчины могли с ними обращаться» (там же: 31, 44).
Точно так же женщины óна охотятся на гуанако только с помощью собак, без лука и стрел, в то время как «как охотничий народ, она зависели в своём существовании от лука (ha); и его изготовлению, управлению и защите они уделяли исключительное внимание» (Lothrop 1928: 71; Gusinde 1971: 391).
Что касается эскимосских женщин, они могут охотиться с оружием, но «адаптированным для них», то есть безвредным: лук, снаряжённый только стрелами с шарообразными наконечниками (blunt point) для оглушения птиц, который предназначен исключительно для женщин и детей (см. Stefánsson 1919: 96, 427).
Охота на мелких животных лежит почти в равной степени на мужчинах и женщинах. Для небольших зверей, таких как кролики, женщины могут использовать ловушки, если те просты по конструкции. Например, женщины оджибва изготавливали ловушки из растительных волокон и использовали их сами, особенно вблизи вигвама.
Часто именно женщины ловят мелких и медлительных животных или тех, что роют норы. Фактически, это единственная форма охоты, которую можно регулярно практиковать даже без специального оружия. У аранда, тиви и многих других австралийских народов женская деятельность включает сбор ягод, кореньев и т. д., а также добычу мелких животных: опоссумов, игуан, бандикутов, ящериц и пр. Для Австралии в целом Р. М. Берндт и К. Берндт (1964: 104) утверждают:
«Разделение труда не является абсолютно жёстким. На севере женщина может добыть кенгуру с помощью собак, если представится возможность; женщины также охотятся на мелкую дичь, такую как вараны, змеи, опоссумы и кролики».
Так, в Кимберли женщины иногда ловят кенгуру с собаками, что запрещено подросткам, которые должны учиться пользоваться оружием, копьеметалкой и копьём (Kaberry 1939: 12). Таким образом, охота с собаками, как и у она, противопоставляется мужской охоте с оружием.
Типично женская охота ведётся без оружия или с импровизированными средствами: камнями, палками и т. д. [24]. Иногда мужчины тоже охотятся подобным образом, но это не ставит под сомнение гендерное разделение: мужчины могут охотиться голыми руками, но женщины не могут использовать оружие. Как отмечает Ватанабэ (1968: 74–75):
«У современных охотников-собирателей исключение женщин из индивидуальной охоты на крупных млекопитающих, по-видимому, тесно связано с изготовлением и использованием охотничьего оружия, а также связанными с ним экономическими и/или религиозными представлениями. У женщин нет собственного оружия, специально предназначенного для охоты. Если они хотят охотиться, им приходится делать это без оружия или с помощью подручных средств, таких как палки. Лишь изредка они используют специальное охотничье оружие, например гарпуны или копья, хотя могут временно брать его у мужчин [...] Этнографические данные позволяют предположить, что, возможно, развитие охотничьего оружия и связанных с ним представлений является одним из факторов, способствующих исключению женщин из охоты».
Формы охоты, практикуемые женщинами, действительно приближаются к архаическим моделям: из-за примитивности используемых средств добыча чаще всего представлена сонными, медлительными, больными или мелкими животными (Laughlin 1968: 313–314). Таким образом, похоже, что не ограничения, связанные с деторождением, меньшей мобильностью или физической слабостью женщин, определяют их место в гендерном разделении труда. Женщинам запрещена не охота как таковая, а оружие; именно доступ к оружию — как к материальному воплощению технологического развития — им закрыт.
Рыболовство входит в перечень видов деятельности, которые Мёрдок и Провост (1973) определяют как «почти исключительно мужские». Средний уровень участия мужчин составляет 82,4%, хотя в некоторых обществах рыболовством преимущественно занимаются женщины.
Если обратиться к этнографическим источникам и рассмотреть классификацию Леруа-Гурана, основанную «исключительно на технических действиях» (Leroi-Gourhan 1973: 69), а также функциональные классификации «с точки зрения рыбы» (Monod 1973 и von Brandt, цит. по ibid.), то окажется, что ситуация в рыболовстве сложнее, чем в охоте. Женщины действительно используют широкий спектр орудий: различные типы сетей, ловушек, удочек, ядов и т. д. Кроме того, степень их участия и типы применяемых инструментов сильно варьируются от общества к обществу. Наконец, эти орудия часто изготавливаются из материалов, которые традиционно обрабатываются женщинами. Таким образом, в рыболовстве весь технический процесс — от создания орудия до его использования — может контролироваться женщинами, по крайней мере в рамках применяемых ими методов. Однако эта автономия ограничена частой необходимостью использования лодок, которые в большинстве случаев строят мужчины (96,6%). Например, женщины иногда участвуют в обтягивании коры или кожи на каркас каноэ, но деревянную основу почти всегда делают мужчины.
Можно ли сказать, что распределение рыболовных орудий менее жёсткое, чем в охоте? Существует ли меньшая технологическая разница в снаряжении? Можно ли даже утверждать, что «мужской» характер деятельности определяется лишь уровнем участия, а не внутренней дифференциацией методов? На самом деле, если мы зададимся вопросом, какими орудиями женщины пользуются, какие им запрещены, а какие являются исключительно мужскими, то обнаружим специфические формы дифференциации в использовании и владении снастями, где прослеживаются закономерности, характерные и для других сфер.
Первое важное различие — между рыболовством с оружием и без него (то есть руками, с помощью животных-охотников или различных приспособлений, таких как приманки, ловушки, сети, ёмкости и т. д.). Более точно, следуя классификации Монода, разделение проходит между рыболовством, основанным на «баллистическом пробивании» (и, в меньшей степени, на «ударах тупыми или режущими предметами»), и методами, использующими «иммобилизующие стенки» (сети и ловушки) или небаллистическое пробивание (крюки и гарпуны). Это разделение сразу противопоставляет мужское и женское рыболовство, особенно когда речь идёт о неспециализированном оружии, которое может применяться также на охоте и в войне (луки, стрелы, дротики и т. д.) [25].
Тем не менее, снаряжение мужчин и женщин и их участие в рыболовстве сильно варьируются. Даже там, где оба пола занимаются рыбной ловлей в сопоставимых масштабах, или где преобладают мужчины, деятельность женщин часто ограничивается не только низкой продуктивностью разрешённых им орудий, но и табу, регулирующими места и периоды, когда они могут использовать те или иные снасти (Watanabe 1964: 21, 24, 29). Также стоит подчеркнуть, что мужские орудия, такие как оружие, обычно эффективнее женских.
Там, где повседневное рыболовство — преимущественно женское занятие, мужская рыбалка приобретает исключительный, престижный и даже спортивный характер: мужчины участвуют только в церемониальных формах лова или в коллективной рыбалке при подходе косяков [26]. Женское рыболовство часто отличается умеренной, но стабильной и жизненно важной продуктивностью, что сближает его со собирательством.
Ещё более важное технологическое противопоставление — которое не очевидно при общем функциональном разделении орудий — emerges при рассмотрении рыболовства как технологического комплекса, то есть с учётом не только снастей для ловли рыбы, но и необходимых средств, прежде всего плавсредств, определяющих среду лова: рыбалка в открытом море или на глубокой воде (с соответствующими орудиями и методами) противопоставляется лову у берега и/или на мелководье, в лагунах или прудах. Это пространственно-техническое разделение помогает точнее определить гендерную дифференциацию методов и орудий.
Для рыбалки в открытом море ключевым средством производства, наиболее сложным в изготовлении и имеющим важное ритуальное и идеологическое значение, является плавсредство. Именно оно лежит в основе разделения мужской и женской деятельности — разделения, подкреплённого религиозными предписаниями, регулирующими его строительство и использование. Это же представляет главное препятствие для продуктивности женского рыболовства. Запрет на использование женщинами этого средства производства тем строже, чем сложнее или совершеннее лодка, чем выше специализация, требуемая для её постройки, и чем более она ритуализована: лодка становится всё более «мужской» по мере перехода от берестяного каноэ или долблёной пироги (которыми могут пользоваться женщины ямана, оджибва или капауку) к лодкам с балансиром, двойным пирогам и использованию паруса, не говоря уже о других средствах движения.
Эти два фундаментальных противопоставления — использование или неиспользование оружия, наличие или отсутствие лодки — пересекаются и определяют границы женской деятельности в рыболовстве, так что даже там, где женский труд обеспечивает значительную часть пищи, оно остаётся «почти мужским» занятием.
Различие между двумя типами рыболовства в зависимости от наличия или отсутствия плавсредств характерно для значительной части Океании, независимо от степени участия женщин. Вариативность заключается в характере и количестве орудий (сети, ловушки и т.д.), используемых женщинами.
На Труке, где мужчины применяют множество рыболовных техник, «основной вклад вносят женщины, которые ловят рыбу группами с ручными сетями на мелководье у побережья и вдоль рифа» (Goodenough 1951: 24). На Самоа:
«Сферы деятельности полов в рыболовстве были чётко разграничены. Женщины проводили много времени в лагуне, но их методы были ограничены. Стандартный набор женщины включал корзину ola, подвешенную на спине или вокруг талии, крепкую заострённую палку mele’i для поддевания камней и моллюсков, а также тонкий прут (la’au sao) для выгонки кальмаров из укрытий. С этим снаряжением они обследовали мелководные участки лагуны и обнажённый во время отлива риф. Другими методами были ловушка tu’u’u и ощупывание пространства под камнями. В группе женщины использовали плетёную корзину ola tu в качестве подвижной ловушки вокруг каменных насыпей и для разбивания ветвистых кораллов amu. Иногда они также участвовали в загонной ловле с помощью длинного листа lauloa» (Buck 1930: 517).
Напротив, мужчины применяли все остальные методы и разнообразные орудия: «Мужчины и мальчики ответственны практически за все формы рыболовства, включая ночной лов на рифе с сетями и факелами. Женщины же добывают мелких морских животных и беспозвоночных (figota), выходя на риф и в лагуну во время отлива. Это предполагает ощупывание отверстий в камнях и кораллах голыми руками или палками, причём некоторые женщины достигают поразительного мастерства в определении содержимого отверстий только на ощупь» (Grattan 1948: 162).
Так, женщины ловят осьминогов на мелководье с помощью палки, а мужчины — с каноэ, используя специальные приманки. «Важно отметить ключевое различие: женщины не рыбачат с каноэ на глубине — это исключительная прерогатива мужчин, хотя иногда они могут исследовать мелководье палками прямо с лодки» (ibid.: 163). Лишь во время ловли палоло женщины могут выходить в море на каноэ вместе с мужчинами.
Разделение труда в рыболовстве на Тикопии представляет собой ещё один вариант той же общей схемы:
«Мужчины и женщины имеют свои чёткие экономические сферы, разделение труда происходит по вполне очевидным линиям. Например, мужчины выполняют всю работу с каноэ: занимаются ловлей на удочку, устанавливают крупные сети в озере, ловят летучих рыб ночью при свете факелов — это впечатляющее зрелище. Женщины ежедневно обследуют риф с ручными сетями, вылавливая всё, что попадается на пути, включая мальков и крабов» (Firth 1930: 108; см. также Firth 1963: 123–124).
Кроме того, женщины ловят рыбу на удочку ночью с факелами (Firth 1965: 367–369). Все орудия, включая сети, которые используют женщины, изготавливаются мужчинами. Фёрт подчёркивает (ibid.: 249), что плавсредства являются ключевым и наиболее важным производственным средством во всей экономике Тикопии, добавляя, что «высшее техническое достижение тикопийцев воплощено в их каноэ» (ibid.: 82) [27].
Разрыв между женскими и мужскими техниками особенно велик на Буке, где женщины, несмотря на ежедневную рыболовную активность, используют несравненно более примитивные методы, чем мужчины (Blackwood 1935: 342). Помимо строго мужской ловли тунца (ibid.: 327 и далее), наиболее распространённые методы таковы:
Методы, используемые только мужчинами:
A. Рыбалка в открытом море и лагунах
1. Сетка на каркасе
2. Ловля троллингом (леской с приманкой)
3. Удилище с леской
B. Рыбалка на рифах
5. Лук и стрела
6. Копьё
7. Леска с крючком
8. Ручной погружной капкан
9. Капкан с колючими шипами
10. Электрический удар и отравление
11. Прогон рыбы
Методы, используемые только женщинами:
Методы, используемые обоими полами:
C. Рыбалка в пресноводных водоёмах
17. Ручная сеть
18. Дамба из листьев
(Источник: Blackwood 1935: 341–342)
Женское рыболовство осуществляется голыми руками, с корзиной или маленькой сетью, а также методом, который Блэквуд называет flipping method («метод щелчка»), предупреждая, что «это не так просто, как кажется». Инструменты: (1) «маленькие жёсткие корзины с редким плетением»; (2) большой палец и указательный палец правой руки. Коллективная ловля происходит следующим образом: изготавливается длинная цепь из связанных листьев; во время отлива женщины и девушки бегут по воде, таща цепь и образуя полукруг. Часть женщин остаётся за пределами цепи и пытается поймать корзинами рыбу, проходящую через барьер:
«Заметив рыбу, они щёлкают водой большим и указательным пальцами правой руки, чтобы загнать её в корзину. Затем корзина быстро накрывается рукой и поднимается […] Таким способом ловят silohon и множество других мелких рыб, и женщины в этом весьма искусны» (Blackwood 1935: 356–357).
Таким образом, в рыболовстве женское недооснащение очевидно: оружие им запрещено; они часто ловят рыбу голыми руками; не имеют доступа к наиболее продуктивным и важным орудиям, особенно плавсредствам.
Половое разделение труда в земледелии, особенно существование обширных зон женского земледелия, противопоставленных мужским зонам и системам, давно привлекает внимание исследователей [28]. Была выявлена двойная связь: между женским земледелием и использованием мотыги, а также между мужским земледелием и применением плуга. Многочисленные данные иллюстрируют ключевую роль плуга — орудия, как правило, закреплённого за мужчинами (за редкими исключениями; см. Boserup 1970) — в процессе маскулинизации земледелия в целом.
«Половое разделение труда в земледелии неизбежно тесно связано с типом сельского хозяйства, отношениями производства к средствам производства. В частности, плуг — это орудие, используемое почти исключительно мужчинами; более того, весь крупный скот — лошади, быки или верблюды — находится почти исключительно в мужских руках. Их использование в развитом сельском хозяйстве означает, что мужская роль становится если не доминирующей, то как минимум равной женской, тогда как в мотыжном земледелии женщины часто играют основную производственную роль» (Goody 1976: 35).
С земледелием мы переходим от организации труда с доминированием половой сегрегации к системе, где основные жизнеобеспечивающие деятельности лежат на обоих полах. Поэтому необходимо анализировать распределение задач и рабочих процедур по полу для каждой фазы сельскохозяйственного цикла, а не для земледелия в целом [29]. Одновременно следует изучать роль женщин в разных обществах как в сельскохозяйственной деятельности, так и в контексте способа производства (Goody & Buckley 1973: 114), учитывая технологический уровень рассматриваемой популяции. Только в этом контексте можно корректно оценить женское недооснащение и выявить специфическое значение связи между высокопродуктивной и специализированной деятельностью — например, разведением крупного рогатого скота и верблюдов, которым занимаются мужчины во многих африканских скотоводческих обществах, — и женским мотыжным земледелием (Bonte 1974). Или значение разделения труда у ганда, где женщины выполняли все сельскохозяйственные работы, иногда с помощью рабов, захваченных мужчинами, тогда как последние, освобождённые от тяжёлого труда в поле, посвящали себя ремёслам, политике и войне (Roscoe 1911; Fallers 1960 и др.) [30].
Вклад женщин в земледелие аналогичен их роли в обществах охотников-собирателей, где за ними закреплён сбор дикорастущих растений.
«Если на охотничьей стадии женщины собирали растительную пищу, они же, вероятно, стали заниматься культивацией одомашненных растений; подобно тому как мужчины, ранее охотились на диких животных, взяли на себя уход за домашним скотом. Таким образом, в простейших системах земледелия — с использованием деревянной палки-копалки, каменной или железной мотыги — поля обрабатывались женщинами, хотя физически более сильный пол часто привлекался к наиболее тяжёлым задачам» (Goody & Buckley 1973: 108).
Народы, использующие мотыгу и другие примитивные орудия, и в целом общества, где плуг ещё не внедрён, не обладают качественно иными инструментами, чем те, что характерны для охотников-собирателей: от палки-копалки — «самого примитивного из земледельческих орудий [31]», чьё «утомительное и малоэффективное использование» мы уже отмечали при сборе диких клубней, до мотыги, различных форм серпа и топоров.
Мотыга — «наиболее подходящий инструмент для ручной обработки земли. Её форма и ударные свойства аналогичны тёслу; размер, сильно варьирующийся, позволяет работать как в согнутом положении (особенно в Африке), так и почти вертикально. Материал зависит от доступных ресурсов: камень, кость, дерево, металл. Без изменений она используется группами, занимающимися исключительно собирательством, и земледельцами любого уровня» (Leroi-Gourhan 1973: 120).
Применение в земледелии архаичных орудий, с одной стороны, и наличие технологий и знаний, революционизировавших отношения человека со средой — с другой, показывают, что эволюция, по крайней мере до определённого момента, не обязательно требует сложных инструментов и машин, и что «материальная культура не сводится к механическим достижениям» (Leroi-Gourhan 1971: 229). Это наблюдение помогает понять возможную особенность женского труда: в земледелии, как и в других областях (например, гончарстве), он может развиваться в плане знаний и творчества, но лишь до внедрения более сложных механических средств — гончарного круга, плуга, — которые передают эти виды деятельности и контроль над ними мужчинам. Это заставляет задуматься о природе ограничений, наложенных на женский труд и производство знаний женщинами. Также это побуждает осмыслить сложное и «переплетённое», вариативное во времени и пространстве соотношение разных путей эволюции: один связан с механическими технологиями, другой не обязательно предполагает усовершенствование машин, но ведёт к познанию и преобразованию реальности способами, возможно, столь же значимыми для человеческого развития [32]. Наконец, это подчёркивает необходимость глубже анализировать связь между этими путями и формированием отношений власти и доминирования.
Сначала я рассмотрю распределение орудий и задач в земледелии с примитивными инструментами. Они делятся на две категории:
1. Палки-копалки и мотыги, обычно используемые женщинами для сбора дикорастущих продуктов;
2. Топоры, мачете, тесаки и т.д. — инструменты, традиционно закреплённые за мужчинами у охотников-собирателей.
В земледелии инструменты первой группы применяются для подготовки почвы, посева, прополки и сбора урожая — либо женщинами, либо мужчинами, если они участвуют в обработке [33]. Инструменты второй группы, используемые для расчистки участков, строительства изгородей и т.д., почти исключительно мужские. Большинство авторов объясняют это распределение тем, что тяжёлые работы, требующие больших физических усилий («кратковременных всплесков энергии»), были отданы мужчинам. Моя же гипотеза заключается в том, что инструменты, применяемые для операций, выполняемых почти исключительно мужчинами, имеют две характеристики:
1. Они являются «одновременно оружием и орудиями труда» [34];
2. Их роль стратегически важна для сельского хозяйства, так как они определяют возможность обработки земли и изготовления других инструментов (см. пример у Richards 1939: 21) [35].
Это двойное свойство может объяснить, почему они представляют собой первое ограничение женского труда, тогда как второе связано с уровнем технологического развития. Здесь мы видим ситуацию, параллельную рыболовству: женский труд блокируется двумя запретами (разной силы в зависимости от контекста) — на использование оружия и орудий-оружий, а также наиболее сложных производственных инструментов (плавсредств и плуга). Эти запреты взаимосвязаны, поскольку оружие — не просто оружие, оно часто более продуктивно или по крайней мере престижно. Использование таких инструментов часто обеспечивает контроль над всем производственным процессом и закрепляет за женщинами подчинённую роль, даже когда они выполняют большую часть сельскохозяйственных работ [36].
Двойная роль мужских инструментов также объясняет их символическое значение, отождествление с мужским полом или мужественностью:
«Обоснование, которое дают мужчины сиане разделению сельскохозяйственных задач (уже упомянутому вскользь), заключается в том, что мужчины выполняют любые задачи, требующие топора, а женщины — все остальные. Поскольку владение топором считается у сиане базовым навыком, это означает, что мужчины занимаются «квалифицированной» работой, а женщины — «неквалифицированной». Мужчины и мальчики с гордостью демонстрируют своё умение рубить брёвна […] и часами полируют топоры до бритвенной остроты мокрым песчаником. Мужчину без топора называют «как женщина», а юноши символизируют приближение зрелости ношением топора на поясе, жадно используя любую возможность применить его в рабочих группах» (Salisbury 1962: 49).
Легко привести множество подобных цитат или примеров привычки мужчин демонстрировать этот «тотальный» мужской атрибут — будь то топор, мачете или, в других обществах, нож [37].
Помимо символического использования, рассмотрим применение топора для расчистки участков. Общие данные о гендерном участии не позволяют чётко выявить разделение задач в этой деятельности. Даже если рубка деревьев — мужское занятие, участие женщин не исключено. Во многих обществах женщины помогают в расчистке: удаляют подлесок вручную или с помощью палки-копалки, реже — топоров или мачете (Pospisil 1963: 90–91, 104–105); переносят и сжигают срубленные мужчинами ветки; очищают поле после выжигания. Порой это самые изнурительные операции во всём цикле (Richards 1939: 293; Malinowski 1974: 113–115; Salisbury 1962: 46; Blackwood 1935: 299; Pospisil 1963: 90–96, 104–105 и таблица с расчётом времени на с. 424; Condominas 1974: 203, 219). У бемба ярко проявляется контраст между опасной мужской работой (рубка веток) и женской — монотонно-тяжёлой и лишённой героики (переноска веток). Мужская работа растягивается на месяцы. Острый и постоянно подтачиваемый топор позволяет мужчине «очистить от веток дерево среднего размера за десять минут […] На верхушке работа становится всё опаснее. Человек может остаться стоять на развилке у вершины с ещё не срубленным стволом. Он обхватывает его одной рукой для устойчивости, а другой рубит. Он бьёт топором, пока не услышит треск и не почувствует, что ветка качается. Затем молниеносно соскальзывает вниз по изуродованному стволу с победным криком, когда ветка падает» (Richards 1939: 290).
Это не обходится без опасности, и ежегодно случаются жертвы. Но бемба гордятся своей системой icitemene, и лестью для них будет назвать их «настоящими обезьянами».
На участке вождя работа ведётся коллективно:
«Молодые мужчины хватают топоры и с криками взбираются на деревья, споря, кому достанется самый высокий ствол. Они подначивают друг друга на невероятные подвиги и перебрасываются насмешками, пока карабкаются. Каждая упавшая ветка встречается победным кличем. В 1933–34 годах я записала около сорока различных возгласов ukutema во время расчистки садов Читимукулу и Мвамбы. Это формализованные хвастовства, подобные восхвалениям, которые обычно выкрикивают перед вождём банту. Рубщик сравнивает себя с животным, забирающимся высоко, или со свирепым вождём, калечащим подданных, отрубающим им конечности, как ветки этого дерева. Белка, говорит он, могла бы испугаться такого дерева, но не он! “Ветер не смог свалить этот ствол! Но посмотрите на меня!” Каждый возглас сопровождается протяжным криком “Э-э-э-э-х!” Первые полчаса стоит оглушительный шум, пока сверху дождём сыплются огромные ветви» (ibid.: 291).
Таким образом, труд воспринимается как «героическое», воинственное, смелое действие, как соревнование или игра (ibid.: 292). Каждый мужчина оставляет ветви на земле в определённом порядке, чтобы отличать их от ветвей соседей. Затем вступают в работу женщины:
«Следующий этап — укладка ветвей. Здесь становится ясна логика системы icitemene. Очевидно, цель аборигенов — не очистить участок от зарослей, а собрать максимальное количество хвороста для сжигания. Ценность они видят в золе и в обжиге почвы. Женщина, укладывающая ветви, несёт их как можно выше от земли, чтобы веточки и листья не отламывались по пути и не пропадало ценное топливо.
«Укладка ветвей — самая тяжёлая работа у женщин бемба, и я слышала, как жёны горожан говорили, что боятся возвращаться в деревни, “где приходится укладывать ветви”. Женщины поднимают ветви длиной часто в 15–20 футов, шатаясь, балансируют с ними на голове, привыкают к весу и отправляются в путь. Всё утро они ходят туда-сюда. Укладка требует немалого мастерства. Ветви должны лежать комлями к центру, образуя грубо круглую или овальную кучу. Их нужно складывать ровно, одна на другую, пока высота не достигнет примерно двух футов. Если какой-то участок сада покрыт ветвями слишком тонко, почва под ним прогорит лишь частично» (ibid.: 293).
«Героический» аспект, возможно, менее выражен у других народов, но контраст между двумя типами задач сохраняется.
Связь плуга с маскулинизацией земледелия была чётко отмечена многими исследователями. Это один из случаев, упомянутых Мёрдоком и Провост для иллюстрации корреляции между маскулинизацией деятельности и технологическим развитием:
«Когда изобретение нового артефакта или процесса вытесняет старый и более простой, связанная с ним деятельность (и близкие к ней) с большей вероятностью переходит к мужчинам» (Murdock & Provost 1973: 212).
С плугом, позволяющим обрабатывать ранее немыслимые площади, происходит качественный скачок в производительности труда (Goody 1976: 24–25, 107–108). Использование плуга, как правило, закреплённого за мужчинами, меняет тип и условия земледелия, а вместе с ним и гендерное распределение задач [38]. Это также орудие производства, которое, согласно логической модели Леруа-Гурана, знаменует переход от труда, основанного на человеческой энергии и ручных инструментах, к труду «машины», где энергия больше не поставляется человеком.
Внедрение плуга и его мужская монополия обозначают границу, установленную в доиндустриальных обществах для оснащения женщин, для средств производства, которыми они могут располагать, и, следовательно, для труда, который они выполняют. Они используют свою собственную силу, ручные инструменты и иногда простые ручные машины, но не могут контролировать другие формы или источники энергии, инструменты, чья производительность превосходит возможности человеческой руки.
Можно ли в нынешнем состоянии исследований прийти к более точным выводам? Диапазон возможных гендерных распределений внутри обозначенных границ очень широк. Заметим, однако, что когда оба пола занимаются земледелием, самые длительные, монотонные и непрерывные операции (расчистка, прополка, пересадка риса и т. д.), а также, как правило, операции, выполняемые голыми руками, достаются женщинам. «Через дифференциацию конкретных задач выражается политический дискурс мужского превосходства» (Centlivres 1977: 52).
Если я не останавливаюсь подробно на гендерном разделении инструментов в других видах деятельности — обработке растительных продуктов, ткачестве, гончарстве (преимущественно женских) [39], — то всё же могу сказать, что общие данные по этим занятиям подтверждают мою гипотезу о недооснащении женщин: большинство их действий сводится к ручной обработке, они не могут использовать сложные инструменты, будь то ручные машины или, тем более, орудия, приводимые в движение силой животных, воды, ветра… Замечание Мёрдока и Прово, подхваченное Центливром, о том, что новая технология «маскулинизирует» деятельность, в которую внедряется, имеет общее значение.
Так, различные виды зерна, семян и т. д. перемалываются — изнурительный труд, чей ритм предвосхищает движения машины — с помощью ступки, песта, жернова, ручной мельницы или превращаются в pulp тёрками… Этот труд, занимающий несколько часов в день, и используемые инструменты считаются в большинстве обществ типично женскими. Это остаётся верным даже когда вместо небольших ручных мельниц применяются жернова, приводимые в движение несколькими людьми: женщинами (и рабами) — вот кто становится «вьючными животными»! Блок (1935) подчёркивает тягостность работы по перемалыванию, к которой были принуждены женщины в греко-римском мире и в Европе до появления водяной мельницы. Но водяные и ветряные мельницы контролируются мужчинами.
Гончарство без круга — в подавляющем большинстве случаев женское занятие: можно было бы составить карту, разделяющую зоны ручной лепки и зоны работы с кругом. Как и с плугом, можно было бы выявить тесную связь между ручной керамикой и женской деятельностью, с одной стороны, и гончарным кругом и мужской работой — с другой: круг, обеспечивающий более высокую, стабильную и равномерную производительность, не находится под контролем женщин. Женская ручная керамика и мужская работа на круге сосуществуют во многих регионах. Разрыв между двумя техниками и двумя технологическими мирами настолько велик, что Бальфе (1965: 161) замечает, что в Магрибе «в настоящее время можно встретить рядом гончарные изделия, настолько отличающиеся друг от друга, что, будь они изучены вне контекста, их вполне можно было бы принять за образцы из разных эпох» [40].
То же самое наблюдается в ткачестве: противопоставление ткацкого станка с педалями (мужского), который «по производительности […] значительно превосходит остальные» (Balfet 1975: 62), и горизонтального или вертикального станка (женского). Так, в большей части Африки к югу от Сахары педальные станки, производящие узкие полосы ткани (по Гуди (1971), единственные машины, имевшиеся у этих народов), строго закреплены за мужчинами. В некоторых регионах наряду с традиционным мужским ткачеством существует и женское, но инструмент при этом другой: вместо станка с блоком и педалями используется вертикальный станок, как у нупе и йоруба (Nadel 1973: 295, 297; Dodwell 1955: 122, 132, 136 и далее; Lloyd 1965: 557–558; Lamb 1975: 14 и далее; Roth 1917). Бальфе (1975: 62) указывает, что в Магрибе разные типы станков соответствуют разным типам производителей и продуктов: с одной стороны, женщины, ткущие для семейных нужд «в свободное время», между домашними делами, с другой — специализированные ремесленники, работающие на продажу [41]. Но когда наиболее «рентабельные» мужские станки, подорванные влиянием современной экономики, исчезают или заменяются механизированными мастерскими, женский труд «в свободное время» выдерживает промышленную конкуренцию: время женщин не считается, не имеет ценности, а их работа такова, что они даже «не смогли бы по-настоящему воспользоваться более быстрым станком» (Balfet, op. cit.); поэтому они могут спокойно работать, хоть и с низкой производительностью.
В Гватемале тот же процесс маскулинизации происходит в трёх сферах: ткачестве, гончарстве и обработке растительных продуктов. Веретено и поясной ткацкий станок используются исключительно женщинами. Европейцы завезли овец, шерсть, а вместе с ними — педальный станок и прялку (Tax 1953: 22). Что касается разделения труда и различий в инструментах:
«И мужчины, и женщины получили источник дохода: женщины занимаются промывкой и чесанием, а мужчины — прядением на прялке (перенятом у ремесленников-ладино) и ткачеством на ножном станке» (ibid.: 27).
То же самое с хлопковым ткачеством:
«Индианки используют исключительно поясной станок, за странным исключением одного города, где есть мастерские индейских ткачей — и мужчин, и женщин, — работающих на ножном станке» (ibid.: 23).
В гончарстве: традиционно «это женщины, а не мужчины, лепят горшки вручную. Это строго домашнее ремесло. Хозяйка дома и её дети собирают глину, размалывают, месят и формую её на кухне и во дворе между другими делами. Мужчины обычно помогают с обжигом и относят изделия на рынок» (ibid.: 24).
Затем, с появлением гончарного круга, керамика становится мужским делом. Но вне городов и в общинах, не затронутых влиянием белых, «что должно было произойти с индейскими гончарками в конкуренции с более эффективными профессионалами, работающими на круге? Можно было ожидать, что женщины оставят своё ремесло как проигранную битву против экономически более выгодного производства… Но нет. Как выяснилось, время женщин, делающих горшки, не имеет экономической ценности… Конкуренция с круговой керамикой в таких условиях остаётся лишь теоретической. Поэтому женщины продолжают лепить горшки по-старому» (ibid.: 25–26).
Эта ситуация, как видим, параллельна положению ткачих в Магрибе.
В обработке кофе послеуборочные операции выполняют женщины. Они должны, в частности, лущить кофейные зёрна: «чтобы отделить зёрна от мякоти, женщины используют жернова» (Tax 1953: 56). Но была внедрена «ручная вращающаяся дробилка для отделения мякоти от зёрен» — единственный сложный инструмент, используемый в сельскохозяйственном цикле и послеуборочной обработке, и эта машина применяется исключительно мужчинами (ibid.: 27, 93).
Никакое производство невозможно без орудий производства, даже если этим орудием является сама рука.
Маркс, «Grundrisse», Тетрадь M, 7.
Мы видели, что в обществах охотников-собирателей монополия на оружие играет решающую роль в отношениях между мужчинами и женщинами: именно в технологии создания оружия и в самом оружии происходят важнейшие прорывы, обозначающие разрыв между мужскими и женскими инструментами, поскольку оружие одновременно является привилегированным орудием производства. Но преобладает аспект контроля над силой; отсюда строгий запрет на использование оружия женщинами: игра идёт между теми, у кого есть оружие, и теми, у кого его нет [42]. Власть мужчин над женщинами обеспечивается монополией на оружие-орудие.
А как обстоит дело в огороднических и земледельческих обществах? Есть ли разница между монополией на лук и монополией на плуг или гончарный круг? Какие последствия влечёт за собой умножение и развитие производственных видов деятельности?
Внедрение всё более сложных инструментов означает более стабильную и значительно более высокую производительность труда, а также более масштабное присвоение природы. Контроль над производством и обществом требует прямого контроля над этими орудиями. Если контроль мужчин над ручными инструментами не исключал женщин полностью (энергию для их работы могли поставлять и они) и касался в первую очередь условий их изготовления, то с ручными машинами, а также орудиями с тягловой силой или самодвижущимися механизмами прямое присвоение и использование их мужчинами становится обязательным: только они будут управлять машинами.
Следует ли тогда считать, что дискриминация теперь проходит между теми, кто владеет машинами, и теми, кто их лишён? Между теми, кто обладает основными средствами производства, и теми, у кого их нет? Если мы наблюдаем маскулинизацию видов деятельности, связанных с машиной, это не значит, что женщины всегда исключаются из них: их энергия, их труд будут использоваться в задачах, не требующих базового инструмента и машины; их работа может быть «полной», но строго подчинённой труду того, кто владеет и использует ключевые технологии и орудия.
Так возникают ситуации, когда женщины не являются «специалистами-ремесленниками», а используются как движущая сила или «время-терпение»: жена кузнеца может качать мехи вместо подмастерья, но никогда не станет кузнецом; жена гончара может просеивать и месить глину или полировать сосуды, сделанные мужем; ткач может иметь работниц, подготавливающих основу и нити. Женщины продолжают поставлять ручной труд в ремесле, сельском хозяйстве и т. д., и, во всех случаях, не будучи освобождёнными от других обязанностей, они дополнительно выполняют — с помощью низкопроизводительных средств и максимальным «временем-терпением» — работу по производству для домашнего потребления и восстановлению затраченной человеческой энергии. Так же, согласно навязанным правилам и условиям, под идеологическим и материальным контролем доминирующих, они продолжают труд воспроизводства.
Таким образом, женщинам систематически отказывают в возможности расширить своё тело и руки с помощью сложных инструментов, которые увеличили бы их власть над природой. Несомненно, они сталкиваются с такими же ограничениями в интеллектуальном труде. Это аспект гендерной дискриминации, который необходимо изучить. Однако описывать ситуацию как ограничение женщин собственным телом — значит изображать её ещё слишком оптимистично; правильнее сказать, что они используются как тело. Физическое присвоение женщин мужчинами не ограничивается сексуальной эксплуатацией и репродукцией, оно затрагивает и телесную целостность, и выражение: ограниченная моторика (через воспитание, одежду и т. д.), заточение или ограничение пространства, запрет на передвижения, бинтование ног, насильственное откармливание, сексуальные увечья и прочее.
Я остановлюсь лишь на одном конкретном случае, который этнолог напрямую связывает с гендерным разделением труда: во время погребальных церемоний дугум дани (Новая Гвинея) делают подношения: мужчины жертвуют свиней или другие дары, а «маленькие девочки отдают свои пальцы» (Heider 1970: 238).
Девочкам трёх-шести лет, состоящим в родстве с умершим (или, например, тем, чьи отцы не могут пожертвовать свинью; см. Matthiessen 1967), одним ударом каменного топора отрубают один или два пальца: «они теряют только по одному-два пальца за раз», так что «почти каждая женщина старше десяти лет лишена четырёх или шести пальцев» (Heider 1970: 237).
Из примерно 120 женщин лишь две не были изувечены. Однако увечье наносится не как попало: «большие пальцы никогда не отрубаются, также сохраняются по крайней мере первые два пальца на одной руке» (ibid.: 237). Эта предосторожность предотвращает подрыв экономической и религиозной структуры общества и гендерного разделения труда. Действительно, продолжает этнолог, женщины редко жалуются. Да и в любом случае:
«Потеря пальцев не сильно ограничивает деятельность женщины. Имея оба больших пальца и по крайней мере два пальца на одной руке (а в большинстве случаев — ещё и пригодные обрубки на другой), женщины могут управляться с тонкими женскими палками-копалками в саду. Они также скручивают нити, плетут сети и выполняют другую тонкую работу. Замечания об отсутствии пальцев были редки, но однажды пожилая женщина в шутку (а не в жалобе) заметила, что не может держать тяжёлую мужскую палку-копалку.
Занятия, требующие десяти пальцев — например, стрельба из лука или обращение с тяжёлыми палками-копалками и топорами, — как правило, зарезервированы для мужчин, но это как раз те виды деятельности, которые в большинстве культур считаются характерно мужскими» (Heider 1970: 239) [43].
Культура дани описывается Матиссеном (1967: 12–13) как «древняя», обладающая «впечатляющей и подлинной красотой». Красота культуры, таким образом, основывается исключительно на красоте её воинов, а женщины не имеют к этому никакого отношения. Работы Матиссена и Хайдера находятся на грани (если она вообще есть?) андроцентричной антропологии, рассматривающей женщин как объекты для препарирования (см. также «тонкость» названия одной из статей Хайдера: «Сексуальность дани: низкоэнергетическая система»…!).
Разделение сырьевых материалов
Женщины дугум дани с их легкими копательными палками обрабатывают орошаемые огороды, подготовленные мужчинами; «по-видимому, из-за сверхъестественных запретов» они не должны заниматься работами по ирригации (Heider 1970: 39; см. также Matthiessen 1967); они разводят свиней, собирают урожай, готовят пищу и ухаживают за детьми. Они также должны участвовать в строительстве домов, собирая траву для покрытия крыш, но «женщины жалуются, что не могут хорошо собирать траву, потому что у них так мало пальцев; и после того, как они помогают мужчинам с первой сборкой, они переносят связки, одну или две за раз, на головах обратно на стройплощадку» (Heider 1970: 262). Разумеется, женщины дани не используют оружие и не работают с деревом (там же: 278).
Труд и жизнь этих женщин крайне тяжелы; однако разделение труда у дани не отличается от того, что существует у других народов. Можем ли мы метафорически сказать, что у всех женщин отрезаны пальцы? Что делают мужчины дани, чего не могут сделать ни их женщины, ни другие женщины? Помимо войны, расчистки земли и строительства каналов, дани работают с твердыми материалами, такими как камень, кость, дерево, из которых они изготавливают инструменты и оружие — от копательной палки до топора, от тесла до множества разновидностей копий. То же самое делают капауку, живущие неподалеку от дани (Pospisil 1963: 297), и, за редкими исключениями, другие народы мира.
На этом этапе анализа возникает вопрос, до сих пор лишь затронутый: он касается базовой технологии изготовления инструментов и используемых материалов. Между мужским и женским трудом существует четкая дихотомия, причины которой считаются «неясными», поскольку объяснение, основанное на «мужском преимуществе в физической силе [...] кажется едва ли достаточным» (Murdock & Provost 1973: 211–212): это разделение природного мира сырьевых материалов на две категории, одна из которых запрещена женщинам, а другая разрешена. Твердые материалы, такие как металлы, камень, кость, дерево, раковины, рог и т. д., обрабатываются исключительно мужчинами (проценты: обработка металлов — 99,8%, дерева — 98,8%, камня — 96,6%, кости, рога и раковин — 94,6%), тогда как мягкие или пластичные материалы («soft or pliable» по терминологии Мёрдока и Провост), такие как глина, кожа, растительные и животные волокна для плетения и ткачества, обрабатываются в основном женщинами. Таким образом, наблюдается разрыв между мужской и женской деятельностью, по строгости сравнимый лишь с использованием оружия (охота на крупную дичь, война и т. д.).
Абсолютный характер этого разделения позволяет предположить, что мы имеем дело с фундаментальным фактором. Если мы рассмотрим характеристики сырьевых материалов, обрабатываемых женщинами и классифицируемых, согласно категориям Леруа-Гурана, как пластичные твердые тела (земля, глина, каолин, связующие вещества, смолы, клеи, красители и т. д.) и гибкие твердые тела (кожа, кора, животные и растительные волокна и т. д.), мы увидим знакомую картину бедности инструментария и преобладания операций, выполняемых голыми руками:
«Инструментарий не оказывает на гибкие твердые тела такого же влияния, как на другие твердые тела (по своей природе они избегают жестких ударных воздействий, и главным инструментом для них остается голая рука) [...] Эти черты в определенной степени свойственны и пластичным твердым телам: глины, связующие вещества обрабатываются голыми руками или очень простыми, грубыми инструментами — любой палкой, черепком, пучком соломы. Для гибких твердых тел грубым и универсальным инструментом является шило, особенно костяное» (Leroi-Gourhan 1973: 234–235).
Твердые материалы (стабильные или волокнистые твердые тела по терминологии Леруа-Гурана), напротив, требуют использования инструментов. Следует ли связывать исключение женщин из работы с этими материалами с тем, что они требуют более сложного и разнообразного инструментария? Для некоторых областей это можно предположить — например, там, где необходимы такие орудия, как топоры, или где есть «машинные инструменты» (например, лучковые и насосные сверла), которые женщины используют крайне редко. Однако в целом у многих народов базовые инструменты для обработки этих материалов (по крайней мере, кости, дерева и камня) очень просты. Их характеристики мало отличаются от женских инструментов, это в основном инструменты прямой моторики. Таким образом, изучение используемых инструментов недостаточно для объяснения столь абсолютного гендерного разделения. Гораздо важнее рассмотреть продукты, получаемые из этих двух основных классов материалов, чтобы глубже понять причины этого раскола.
Миф бамбара рассказывает о происхождении прядения и ткачества хлопка. В те времена бамбара жили собирательством. Гений открыл старой женщине использование хлопка, дал ей веретено и научил прясть; она, в свою очередь, научила этой технике других женщин, которые сохранили секрет. Но после смерти старухи женщины были вынуждены раскрыть мужчинам тайну прядения: им нужны были новые веретена, а изготовить их они не могли, поскольку «кроме приготовления пищи, женщина никогда не пользуется ножом — предметом, предназначенным для мужчин» (Dieterlen 1951: 103–104). Это лейтмотив: женщины не могут изготовлять свои инструменты, они зависят от мужчин даже в отношении орудий, используемых в их работе (веретена, ткацкие станки, мотыги, ложки, ножи, ступки, скребки и т. д.). Гендерное разделение труда в отношении сырьевых материалов, далекое от того, чтобы быть необъяснимым или «неясным», раскрывает свою рациональность в политических отношениях между полами: это контроль над технологиями и материалами, без которых невозможно производить ни оружие, ни инструменты.
Таким образом, круг замыкается вокруг женской деятельности. Без оружия и сложных инструментов, часто даже простейшая палка не должна быть сделана ими, а для них.
«Собственность на инструменты индивидуальна, но их изготовляют мужчины или добывают через торговлю солью, которая является их исключительной деятельностью. Если изготовление каменного тесла — очень трудный и долгий процесс, то с копательной палкой, простым заостренным деревянным шестом, используемым женщинами в сельском хозяйстве, дело обстоит иначе. Однако именно отец, а затем муж изготовляют этот инструмент и дают его дочери или жене» (Godelier 1976: 7).
То же самое у ямана, квакиутлей, !кунг и др. Примеры можно множить бесконечно.
Однако есть исключения. Процент мужского участия в обработке кости, рога и раковин немного ниже (94,6%), чем для других твердых материалов. В некоторых народах женщины действительно могут работать с раковинами, но только для изготовления бус и ожерелий, то есть украшений или престижных предметов, иногда денег (Malinowski 1972: 371 и далее; Cooper 1971), но не — и это ключевой момент — производственных инструментов [44].
В своем выступлении на Международной конференции по обществам охотников-собирателей (Париж, июнь 1978 года) Аннетт Гамильтон описала и проанализировала гендерное разделение в производстве и технологиях у народов австралийской пустыни. Как отмечает Гамильтон, очень важно определить, «обладает ли один пол навыками и технологиями, необходимыми для производства другого; если, например, мужчины имеют монополию на навыки обработки дерева, то взаимозависимость полов установлена независимо от любых других соображений».
Изучая способы изготовления инструментов, Гамильтон отмечает, что женщины сами делают свои копательные палки и плетеные сосуды. Анализ используемых техник весьма показателен. Пожилые женщины объясняют, как изготавливаются палки:
«Они подразумевали, что каменные тесла мужчин не делаются и не используются женщинами, и что вместо этого они часто используют шлифовальные камни для обработки своих копательных палок и деревянных мисок. Подобные наблюдения были сделаны Хейденом [...] для народа яннгунджара, ныне живущего в другом районе Западной пустыни. Он предполагает, что существовал запрет на использование женщинами скрытокристаллических пород (кремень, сланец, опал и т. д.) и что женщины предпочитали использовать рубила, а не тесла. Он также отмечает, что использование шлифовальных техник для обработки деревянных инструментов было распространено в Тасмании и некоторых других частях Австралии; но в Западной пустыне мужчин никогда не видели использующими такие методы для отделки дерева».
Отсюда следует вывод Гамильтона (там же: 3–5), содержащий важные уточнения:
«Это говорит о том, что технологический аппарат и навыки, используемые женщинами для изготовления деревянных инструментов, являются продолжением более древней традиции "ядрёных орудий и скребков" [...], которая археологически прослеживается вплоть до примерно 3000–4000 гг. до н. э. во многих частях Австралии [...]. Копьеметалка с прикрепленным теслом, возможно, представляет собой более позднее нововведение, которое не стало доступным женщинам. По ряду причин, которые я не могу здесь перечислить, кажется вероятным, что технологические инновации в каменной индустрии оставались исключительно среди мужчин. Женщины продолжают более древние технологические традиции».
Таким образом, женщины, о которых говорит Гамильтон, изготавливают свои инструменты, но используемые ими техники остаются на уровне крайне архаичной традиции.
Здесь мы видим в конкретной и фундаментальной сфере тот исторический разрыв — разрыв огромной важности, в сотни или тысячи лет — между мужскими и женскими технологиями и трудом, который я изначально выдвигала как гипотезу.
Исключительность мужской работы с твердыми материалами, сам характер исключений (как в случае, описанном Гамильтон) подчеркивают твердую основу мужского доминирования: невозможность для женщин изготавливать оружие, их зависимость от мужчин в отношении почти всех производственных инструментов. Контроль мужчин над производством и использованием инструментов и оружия подтверждается как необходимое условие их власти над женщинами, основанной как на насилии (мужская монополия на оружие), так и на недостаточной оснащенности женщин (мужская монополия на инструменты). Без этого условия им вряд ли удалось бы достичь столь тотального присвоения женщин, такой эксплуатации в труде, сексуальности и воспроизводстве вида.
Новые направления открываются для преисторических и этнологических исследований: определить и объяснить, когда и как женщины были исключены из технологий, которые во многом лежат в основе реконструкции различных этапов гоминизации в преистории [45]; изучить реальные формы участия женщин в техническом процессе и развитии знаний, выявить разрывы и блокировки и связать их с другими факторами технической эволюции и социальных структур. Это часть вопросов, которые должна решать антропология, изучающая не мужчин, а человеческий род.
Флоренция, февраль 1978 — май 1979.
[1] К. Леви-Строс, "Семейная и общественная жизнь индейцев намбиквара", Journal de la Société des Américanistes, 1948, н.с., XXXVII: 100.
[2] См. Edholm, Harris & Young (1977) для первой общей критики концепций, которые являются «частью целого идеологического аппарата, мешавшего нам анализировать труд женщин, сферы их деятельности как неотъемлемую часть социального производства». Среди таких концепций — «половое разделение труда», воспринимаемое как данность, не требующее дальнейшего анализа и представленное как естественно связанное с репродукцией. Ср. также Meillassoux (1975:41): «Ничто в природе не объясняет распределение задач между полами, равно как и такие институты, как супружество, брак или отцовская филиация. Всё это навязывается женщинам через принуждение, всё это — факты цивилизации, которые следует объяснять, а не использовать в качестве объяснения».
[3] См. также Burton, Brudner & White 1977.
[4] Обратимся к анализу данных World Ethnographic Atlas, проведённому Centlivres (1977) и его командой: половое разделение труда рассматривается в зависимости от типов обществ, сгруппированных по основным видам деятельности. «Маскулинизация» деятельности (отмеченная Murdock и Provost), возникающая при усложнении технологий и специализации, происходит при переходе от обществ собирательства к производящим обществам; таким образом, мы переходим от полового распределения задач к социальному разделению труда, исключающему женщин из общественного производства и ограничивающему их домашними обязанностями. Однако сами термины и определения требуют критического анализа (как признаёт Centlivres), особенно определения домашнего труда, социального труда и их идеологической нагрузки (см. Delphy 1975, 1978; Dupont 1970).
[5] К. Леви-Строс, напротив, подчёркивает искусственный характер полового разделения труда, которое можно рассматривать как «механизм, создающий взаимозависимость полов» (Lévi-Strauss 1956). В анализе андроцентризма в антропологии M. Molyneux (1977: 63) отмечает связь между половым разделением труда и иерархией (властными отношениями) мужчин и женщин, подчёркивая, что идея «естественности» такого разделения «скрывает механизмы социальной детерминации, взаимодействующие с "биологией", и мешает постановке ключевых вопросов о подчинённом положении женщин». Половое разделение труда «следует концептуализировать как социальный конструкт, независимо от спекулятивных теорий о его происхождении».
[6] Например, P. Aaby (1977: 47) утверждает: «Орудия, вероятно, были относительно простыми, так что каждый мог их изготовить». В таких утверждениях явно недооценивается значение накопленного труда как передачи технических знаний и навыков (что подчёркивают археологи; см. также Marx 1973: 35; Solinas 1979). О связи технологии и антропологии см. Digard 1979.
[7] Идеологическая функция этнологии в оценке гендерных отношений очевидна. Как отмечает Molyneux (1977: 74), «учитывая важную роль женщин в производстве […] акцент на деторождении скрывает социальную ценность их другого труда».
[8] См. Sullerot 1968, особенно для индустриальных обществ.
[9] Следует вспомнить технологический анализ Leroi-Gourhan, определяющего машину исходя из «порога механической сложности»: машина предполагает передачу и преобразование силы, но не обязательно её усиление. Инструменты с прямой передачей силы (нож, пила, гарпун, пест) или с круговой (веретено, ручное сверло) машинами не являются. Напротив, инструменты с преобразованием прямого движения в круговое (сверло с тетивой, лучковое сверло, насос, токарный станок, жернова с рычагом) или с передачей кругового движения (цилиндровая дробилка, винтовой пресс) — это машины, независимо от источника силы (человек, вода, воздух). Машина — это устройство, включающее не только инструмент, но и «один или несколько жестов» (Leroi-Gourhan 1971: 112).
[10] Термин «sexage», предложенный C. Guillaumin, обозначает социальное отношение присвоения класса женщин классом мужчин (а также частное присвоение каждой женщины в браке). Это отношение сводит женщин к положению материального объекта, инструмента, и проявляется в:
a) присвоении времени,
b) присвоении продуктов тела,
c) сексуальном обязательстве,
d) физической нагрузке по уходу за недееспособными членами группы (детьми, стариками, больными) и даже дееспособными мужчинами (Guillaumin 1978: 10).
Речь идёт о присвоении «материальной единицы, производящей рабочую силу, а не только самой рабочей силы» (там же: 9). Хотя Guillaumin анализирует современные западные общества, идея материального присвоения женщин может иметь более широкое применение — её релевантность для других обществ требует проверки.
[11] Murdock и Provost (1973), Murdock и Morrow (1970) выделяют несколько категорий собирательства: добыча мелких животных (ящериц и др.), сбор морских продуктов и т. д. Однако границы между видами деятельности (например, между рыболовством и сбором моллюсков или охотой и добычей мелкой фауны) размыты, особенно когда речь о женском труде с простыми орудиями. Я использую статистику Murdock и Provost, сохраняя их классификацию, хотя и не полностью её принимая.
[12] О знаниях природы, эксплуатации ресурсов и обработке растений см. текст Ida Hahn у J. Brown (1975). Washburn и Lancaster (1968: 295) отмечают усложнение собирательства. Известны также методы ухода за растениями у охотников-собирателей. Постепенный переход от собирательства к земледелию показан в археологических работах (напр., MacNeish 1972).
[13] Здесь я расхожусь с E. Leacock (1975, 1978) в оценке положения женщин в «эгалитарных» обществах. Leacock справедливо подчёркивает негативное влияние колонизации на гендерные отношения, особенно статус женщин, и «распылённый» характер принятия решений в доклассовых обществах (Leacock 1975; см. также её работы 1954, 1955 о влиянии торговли пушниной у монтанье-наскапи). Однако добрачное половое разделение труда она считает естественным и равноправным. Я же предполагаю, что колонизация использовала уже существовавшее неравенство.
[14] То же для женщин Австралии: «Акцент на собирательстве растительной пищи преувеличен, а значение мелких белковых источников (яйца, птицы, ящерицы, личинки) недооценено […] Женщины Западной пустыни видели себя в первую очередь добытчицами мяса» (Hamilton 1978: 8). Ср. описание женского собирательства (McCarthy & McArthur 1960) и различия в орудиях мужчин и женщин (McArthur 1960: 95–98).
[15] О pitchis (сосудах) и их изготовлении см. Davidson 1937: 188 и далее, Hamilton 1978: 3–5. Женщины используют ножи, но более грубые, чем мужские (Spencer & Gillen 1927: 545).
[16] R. Lee (1972: 331) подсчитал, что женщина джу/’хоанси с ребёнком проходит за 4 года 7800 км; вес ребёнка увеличивается с 6 до 12,4 кг (см. данные Lee о нагрузке женщин, табл. 14.2–14.6). За день собирательства (3–30 км) она переносит 7–15 кг растений (там же: 330). Этнографы часто отмечают тяжёлый труд женщин как «первых вьючных животных», переносящих имущество и детей. G. Róheim (1933: 235) «объясняет» это: «Мужчина должен иметь свободные руки для охоты и защиты, а женщина, вынашивающая ребёнка, “естественно” переносит и вещи».
[17] См. список изготовляемых джу/’хоанси предметов у Marshall 1976: 413–416.
[18] Общество джу/’хоанси менее эгалитарно, чем принято считать: девочек выдают замуж в юном возрасте, когда они «не могут protestовать»; родители утверждают, что так они «привыкают» к мужьям (Marshall 1976: 269, 271). Автобиография женщины джу/’хоанси (Shostak 1976: 269 и далее) показывает насильственное навязывание мужской сексуальности. При анализе «эгалитарности» надо учитывать и данные о сексуальном насилии (которое этнографы часто игнорируют; см. Edholm, Harris & Young 1977; Begler 1978). E. Begler подчёркивает роль вооружённого мужского насилия в гендерных отношениях.
[19] Утверждается, что «лук и стрелы — демократичное оружие: каждый мужчина может их изготовить, материалы доступны, техника проста», что исключает централизованный контроль силы (Goody 1971: 43). Но эта «демократия» — лишь для мужчин, коллективно контролирующих насилие над женщинами.
[20] Это морской аналог роли женщин как «вьючных животных» на суше. Гребля — часто женская задача; см., например, Boas 1888: 50.
[21] Однако Gusinde (1961: 252–253) пишет: «Женщины сами изобрели или научились делать простые орудия, облегчающие собирательство».
[22] Young и Harris (1976: 46) считают, что «монотонный, повторяющийся женский труд сам по себе является механизмом контроля со стороны мужчин».
[23] Например, у женщины-вождя кроу, охотницы и воительницы, возникло разделение труда: её жёны обрабатывали шкуры, пока она воевала, воспроизводя традиционные гендерные роли (Denig 1953: 64 и далее).
[24] Животное (опоссум, игуана) после поимки убивается ударом о дерево или палкой… См. описание охоты женщин тиви у Goodale 1971: 158 и далее.
[25] Поскольку распределение орудий — часть общего запрета на оружие для женщин, приведу лишь несколько источников: Bowdler 1972 (с библиографией); Pospisil 1963; Blackwood 1935; Thompson 1940; Hocart 1929; Burrows 1936; Gluckmann 1941 (табл. 6, 7); Watanabe 1964; Densmore 1929; Landes 1938; Biocca 1966; Siskind 1973; Gusinde 1961.
- На островах Лау: «Женщины ловят рыбу сетями ежедневно. Мужчины участвуют лишь в церемониальной или спортивной рыбалке» (Thompson 1940: 129).
- У капауку женщины с детьми проводят дни за ловлей мелкой рыбы и личинок, тогда как мужчины ловят раков, считая остальное «женским делом» (Pospisil 1963: 222–228). Мужская рыбалка — спорт с нерегулярной, но престижной добычей.
- У ямана мужчины гарпунят крупную рыбу, а женщины ловят мелкую корзинами или «голыми руками» (Gusinde 1961: 270; Mauss 1967: 60).
Во всех случаях виден контраст между регулярным, но малопродуктивным женским трудом и эпизодическим, но престижным мужским — как и в земледелии.
[27]. См. также по вопросу разделения рыбной ловли с использованием плавсредств (мужская) и ловли женщинами на мелководье: Buck 1938: 302; Laval 1938: 258–259; MacGregor 1938: 93 и след.; Beaglehole & Beaglehole 1938: 52 и след.; Burrows 1936: 129, 145 и след.
[28]. См.: Baumann 1928; Boserup 1970; Goody & Buckley 1973; Goody 1973, 1976; Murdock & Provost 1973; Centlivres 1977.
[29]. Участие мужчин в сельскохозяйственных работах, рассмотренное Мёрдоком и Провост (1973: 207, табл. I), выглядит следующим образом: подготовка почвы — 95,5%; расчистка земли — 73,1%; посадка и посев — 54,4%; сбор урожая — 45%; уход за растениями — 44,6%. (О региональном распределении этих данных см. табл. 3–4, а также Goody 1976: 131, табл. 21.) Разумеется, эти проценты не отражают возможной внутренней дифференциации в трудовых процессах. Так, утверждение, что мужчины и женщины в равной мере участвуют в сборе урожая, может скрывать довольно разнородные ситуации:
1. равенство задач, инструментов и участия;
2. полное разделение задач и инструментов: мужчины срезают стебли косой или серпом, женщины вяжут снопы (распределение задач связано с используемыми инструментами и, прежде всего, с их наличием или отсутствием; см. также далее, стр. 37, 39, касательно расчистки земли).
Кроме того, разбивка данных на основе количественных показателей и используемые термины (будь то термины Атласа или Centlivres 1977: 17 и далее: сегрегированные, контролируемые, мужско-доминирующие, кооперативные виды деятельности и т. д.) склонны представлять симметричными ситуации, которые таковыми не являются. Например, мужская деятельность по участию в преимущественно женском труде и наоборот. Учитывая, что женский и мужской труд обычно имеют совершенно разные характеристики и осуществляются в условиях асимметричных производственных отношений, объявление их симметричными приводит к сокрытию реальности.
[30]. Это поднимает вопросы, которые антропологические исследования ещё не adequately затронули: структурные взаимосвязи между эксплуатацией женщин в производстве и воспроизводстве и процессом формирования социальной и экономической стратификации, связь между эксплуатацией женщин и классовой эксплуатацией. Эти проблемы, требующие новых исследований, выходящих за рамки предложенных общих моделей (см. Meillassoux 1975), кажутся отсутствующими — считаются ли они избыточными, решёнными? — даже в самых современных анализах; см., например, исследования, в остальном весьма интересные, о пастушеских обществах (Études sur les sociétés de pasteurs nomades, 1973, 1974, 1975, 1977; Équipe Écologie et Anthropologie des Sociétés pastorales 1979).
[31]. См., например, заметки Малиновского о dayma, копательной палке тробрианцев:
«Я два года наблюдал за инструментами для посадки, которые брали с собой рабочие. Они всегда брали один или два режущих орудия, но dayma никогда не приносили из деревни. Подходила любая лёгкая, прямая и прочная палка; после использования её оставляли на месте, так как найти другую было легко, если она пропадала. Таким образом, эти страстные и невероятно эффективные садоводы никогда не испытывали чувства собственности по отношению к своему главному рабочему инструменту, который они подбирали где угодно и даже не старались сохранить от одного дня к другому» (Malinowski 1974: 122–123).
То же самое у вогео (Hogbin 1938: 149). Описание работы с dayma см. Malinowski 1974: 123.
[32]. Однако схемы типа: «машинная эволюция = мужская линия, немашинная эволюция = женская линия» были бы произвольными даже в качестве гипотезы. Женский труд не является «по природе» немеханизированным, и нельзя полностью приписывать женщинам разработку «немашинных» технологий. Следует, с одной стороны, изучить культурно-обусловленные ограничения женского технического и интеллектуального труда, а с другой — поставить вопрос о характере и возможных формах (также варьирующихся) технологий, которые женщины могли разрабатывать, находясь в условиях доминирования. Например, можно исследовать способы использования элементарных средств — огня, воды, воздуха, — которые характеризуют значительную часть женского труда, бедного именно механизированными орудиями. Существует ли, в конечном счёте, логика манипуляции? Формируются ли знания на основе фундаментального женского опыта — взаимодействия с материей (почти) без посредничества механических инструментов?
[33]. Гендерная дифференциация инструментов этой группы может выходить за рамки детальных различий (вес, размер и т. д.). Пример приводит H. Raulin ([1963]: 43–46) для населения Нигера из региона Даллол Маури: внедрение в обработку почвы инструмента iler, обычно зарезервированного для мужчин (вместо мотыги, используемой и мужчинами, и женщинами), позволило мужчинам исключить женщин из сельскохозяйственного производства и reaffirm свою гегемонию (находившуюся под угрозой — по крайней мере внутри домохозяйства — из-за экономического веса женщин, торговавших собственной продукцией). Вариации в участии мужчин и женщин в сельском хозяйстве с простыми инструментами, а также условия, при которых определённые культуры или даже вся деятельность становятся мужскими (см., в частности, анализы Goody 1976 и 1973; Goody & Buckley 1973), требуют дальнейших исследований.
[34]. Более детальные анализы позволили бы определить для каждого инструмента, в зависимости от его локального использования и иногда морфологии, является ли он оружием или в первую очередь орудием труда. Возможно, именно из-за двойственности «оружие–инструмент» запрет на использование этих орудий женщинами часто менее строг, чем в случае с собственно оружием, например, луком.
[35]. Мужские задачи как технические не являются сами по себе ни более, ни менее важными, чем любая другая трудовая последовательность: расчищенное поле бесполезно, если его не возделывают, сельскохозяйственная продукция остаётся «стерильной» (Meillassoux 1975: 121), непригодной для потребления, если она не проходит обработку в виде приготовления пищи. Мужская задача становится стратегической в той мере, в которой, если мужчины могут выполнять женские этапы работы, а обратное неверно, женщины оказываются зависимыми от мужчин. Таким образом, это понятие скорее политическое, чем экономическое, связанное с характером гендерных отношений. Фактически, возможны ситуации, как у бауле, где — по соглашению — пол, «который считался инициатором процесса и принимал на себя ответственность за него, "владел" продуктом и контролировал его распределение», и действительно, «решающими являются инициация производства и принятие ответственности за него, а не количество, интенсивность или продолжительность труда» (Etienne 1977: 44, 48, прим. 16). Что, в случае бауле, подразумевало, по словам М. Этьен, взаимность между мужчинами и женщинами как в сельскохозяйственных, так и в ремесленных работах (см. контроль женщин над обращением тканых мужчинами набедренных повязок, но из хлопка, выращенного и спряденного ими, там же: 43 и далее).
[36]. Контроль над производством женщин связан с более широким комплексом факторов и, конечно, не основывается на монополии одного лишь инструмента. Но эти «стратегические» элементы имеют значительный вес (см., например, у гуро Кот-д’Ивуара исключительное владение старшими железными орудиями как средство контроля над трудом женщин и младших; Meillassoux 1964: 193), как и формы организации труда и социальной структуры, часто подчёркиваемые (см., например, Meillassoux 1964; Godelier 1976), среди которых коллективный труд мужчин против индивидуального, изолированного труда женщин и т. д. Тем не менее, контроль над средствами производства остаётся фундаментальным.
[37]. См. Richards (1939: 290): «мужчина никогда не расстаётся со своим топором. Он носит его повсюду, перекинутым через плечо, когда идёт», или Condominas 1974: 24–25. О «революции топора» и других железных орудиях, их значении в ходе колониальной (и миссионерской) экспансии в Америке или в трансформации социальных отношений и крахе геронтократической власти, как в известном случае ир-иронт, см. Métraux 1959 (а также Yengoyan 1968: 187). Для более строго технологического (и экономического) анализа см. Blackwood 1950; Salisbury 1962; Godelier (& Garanger) 1973. Однако внедрение железных или стальных орудий часто имеет разный, если не противоположный, эффект на мужчин и женщин: у баруя мужчины получают «не только экономию времени, но и облегчение труда»; женщины же продолжают работать с тем же инструментарием, что и раньше (копалка и сеть для переноски продуктов). Из-за расширения обрабатываемых площадей и увеличения поголовья свиней они вынуждены выполнять «значительно больше работы, и столь же тяжёлой». Свободное время женщин сократилось, у мужчин (которые используют его для охоты, визитов и особенно войны) — увеличилось (см. Godelier (& Garanger) 1973: 217 и далее; а также Salisbury 1962: 107 и далее о сиане).
[38]. Разделение задач в зависимости от наличия или отсутствия плуга (данные из Murdock & Provost 1973: 212, 216 и далее, табл. 6 и 8).
[39]. Участие женщин в ткачестве — 67,5%; в гончарном деле — 78,9%; в обработке растительных продуктов — 94,3% (см. Murdock & Provost 1973).
[40]. См. также превосходный технический анализ различных типов керамики у Balfet (1965: 161–171), а также Balfet 1952 о социальном положении гончарш и Balfet 1955, 1957.
[41]. Но ср. противоположную ситуацию тунисских женщин в текстильном ремесле (Ferchiou 1978). Следует критически проанализировать общепринятую описательную модель, противопоставляющую «домохозяйку» и «специалиста-ремесленника». О неценности времени и продукции женщин внутри домохозяйства см. Delphy 1975, 1978. О существенно иной, если не противоположной, ситуации женского труда, по крайней мере в доколониальный период, см. Etienne 1977: 47–51.
[42]. См. также Kirsch (1977), особо подчёркивающий этот момент.
[43]. Культура дани описана Маттиссеном (1967: 12–13) как «древняя» культура «впечатляющей и подлинной красоты». Таким образом, красота культуры основывается исключительно на красоте её воинов, а женщины не имеют к этому никакого отношения. Работы Маттиссена и Хайдера находятся на грани (если таковая существует?) андроцентричной антропологии, рассматривающей женщин как объекты для препарирования (см. также изящество заголовка одной из статей Хайдера: «Dani Sexuality: A Low Energy System»...!).
[44]. Конечно, можно привести и другие примеры: например, женщины туарегов, работающие с деревом (Nicolaisen 1963: 260, 350 и далее), или женщины кламат, выполняющие наиболее кропотливую деревообработку: они тратят неделю на выжигание долблёнки из ствола без единого инструмента, описываемой (вдобавок) как «неуклюжая, корытообразная штуковина» (Spier 1930: 144–145, 169 и далее). Но это, как и прочие случаи, — незначительные, если не курьёзные исключения, не меняющие общей картины.
[45]. См. Kirsch (1977: 32–33) о необходимости «вернуть женщин в процесс гоминизации как человеческих существ, то есть как участниц, а не просто зрительниц»; см. также Mathieu 1977: 47–48.
Aaby, P. 1977 "Engels and Women», Critique of Anthropology 3 (9-10) : 25-53.
Arcand, B. 1977 "Essai sur l'origine de l'inégalité entre les sexes ", Anthropologie et Sociétés I (3) : I-I4.
Balfet, H. 1952 "Problèmes relatifs à la position sociale de la potière», Comptes rendus sommaires des séances de l'Institut français d'Anthropologie 80-86 (6).
- 1955 "La Poterie des Aït Smail du Djurdjura. Eléments d'étude esthétique ", Revue africaine XCIX, 444-445.
- 1957 Les Poteries modelées d'Algérie dans les collections du Musée du Bardo. Alger, Centre algérien de Recherches anthropologiques, préhistoriques et ethnographiques.
- 1965 "Ethnographical Observations in North Africa and Archaeological Interpretation ", in F. Matson, ed., Ceramics and Man. New York, Wenner-Gren Foundation for Anthropological Research ("Viking Fund Publications in Anthropology " 41).
- 1975 "Technologie ", in R. Cresswell, ed., Éléments d'ethnologie. Paris, Armand Colin, II.
1964 Development of Basic Socio-Economic Units in Two Eskimo Communities. Ottawa, National Museum of Canada (« Bulletin of the National Museum of Canada, Anthropological Series » 202).
1928 « The Division of Work according to Sex in African Hoe Culture », Africa I (3) :
Beaglehole, P. & E. Beaglehole
1938 Ethnology of Pukapuka. Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Museum (« Bernice P. Bishop Museum Bulletin » 150).
1978 « Sex, Status, and Authority in Egalitarian Society», American Anthropologist 80 :
1964 The World of the First Australians. Chicago, University of Chicago Press.
1924 The Maori. Wellington, Board of Maori Ethnological Research (« Memoirs of the Polynesian Society » V).
- 1966 Viaggio fra gli Indi, Alto Rio Negro — Alto Orinoco, Appunti di un biologo. II : GU Indi Yanoama. Roma, Consiglio Nazionale delle Ricerche.
- 1935 Both Sides ofBuka Passage. Oxford, Clarendon Press.
- 1950 The Technology of a Modem Stone Age People in New Guinea. Oxford, Pitt Rivers Muséum.
- 1935 « Avènement et conquêtes du moulin à eau », Annales d'Histoire économique et sociale VII : 538-563.
1888, «The Central Eskimo », in 6th Annual Report ofthe Bureau of American Ethnology, 1884-1885. Washington, D. C., Smithsonian Institution : 399-669.
1921, «Ethnology of the Kwakiutl (based on data collected by George Hunt) », in 35th Annual Report of the Bureau of American Ethnology, 1913-1914, part I. Washington, D. C., Smithsonian Institution : 43-794.
1974 Organisation économique et sociale des pasteurs d’Afrique orientale », Cahiers du CE RM 110 : Études sur les sociétés de pasteurs nomades 2.
1970 Women’s Rôle in Economie Development. New York, Allen & Unwin.
1972 «Hook, Line and Dilly Bag : An Interprétation of an Australian Shell Midden Mankind 10 : 248-258.
1970 «A Note on the Division of Labour by Sex », American Anthropologist 72 : 1073-1078.
1975 «A Reconsideration of Ida Hahn's 'Dauernahrung und Frauenarbeit'», Current Anthropology 16 (3): 447-449.
1930 Samoan Material Culture. Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 75).
1938 Ethnology of Mangareva. Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 157).
1936 Ethnology of Futuna. Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 138).
1937 Ethnology of Uvea ( Wallis Island). Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 145).
Burton, M., L. Brudner & D. White
1977 «A Model of the Sexual Division of Labor », American Ethnologist 4 (2) : 227-251.
IQ77 Adam et Ève après le jardin d’Eden. Le rôle comparé de l’homme et de la femme dans l’acquisition de la subsistance d’après les données de l’Ethnographie Atlas de G. P. Murdoch. Neuchâtel, Université de Neuchâtel (« Cahiers de l’Institut d’Ethnologie » i).
1972 Chronique des Indiens Guayaki. Paris, Plon (« Terre humaine »).
1974 Nous avons mangé la forêt de la Pierre-Génie Gôo. Paris, Mercure de France.
1971 « Economie Context of Shell Money Production in Malaita », Oceania XLI (3) :
1937 « Transport and Réceptacles in Aboriginal Australia », Journal of the Polynesian
1975 « Proto-féminisme et anti-féminisme », Les Temps modernes 346.
1978 « Travail ménager et travail domestique », in A. Michel, ed., Les Femmes dans la production marchande. Paris, Presses universitaires de France.
1953 Of the Crow Nation. Washington, D.C., Smithsonian Institution (« Bureau of American Ethnology Bulletin » 151. « Anthropological Papers » 33 : 1-74).
1929 Chippewa Customs. Washington, D.C., Smithsonian Institution (« Bureau of American Ethnology Bulletin » 86).
1951 Essai sur la religion bambara. Paris, PUF.
1979 « La Technologie en anthropologie : fin de parcours ou nouveau souffle ? »,
1955 « Iseyin : The Town of Weavers », Nigeria 46 : 118-143. Lagos.
1975 « IKung Women : Contrasts in Sexual Egalitarianism in Foraging and Sedentary
Contexts », in R. R. Reiter, ed., Toward an Anthropology of Women. New York and London, Monthly Review Press.
1970 « L’Ennemi principal », in Partisans. Liberation des femmes, annee zdro 54-55. Paris, Maspero (« Petite Collection Maspero » 106) : 112-119.
Edholm, F., O. Harris & K. Young
1977 “ Conceptualizing Women », Critique of Anthropology 3 (9-10) : 101-130.
Equipe Ecologie et Anthropologie des Soci£tes pastorales
1979 Production pastorale et socidtd. Actes du Colloque international sur le pastora- lisme nomade (Paris 1-3 dec. 1976). Cambridge, Cambridge University Press - Paris, Maison des Sciences de l'Homme.
1977 « Women and Men, Cloth and Colonisation», Cahiers d'£tudes africaines XVII (65):
£tudes sur les socidtes de pasteurs nomades. Paris, Centre d'Etudes et de Recherches marxistes.
1955 The Horse in Blackfoot Indian Culture. Washington, D.C., Smithsonian Institution (« Bureau of American Ethnology Bulletin » 159).
i960 The Eastern Lacustrine Bantu (Ganda and Soga). London, International African Institute (« Ethnographic Survey of Africa. East Central Africa », part XI).
1978 « Travail des femmes et production familiale en Tunisie », Questions fdministes 2 : 41-55-
1930 « Report on Research in Tikopia », Oceania I : 105-117.
1959 Economics of the New Zealand Maori. 2nd. ed. Wellington, R.E. Owen Government Printer.
1963 We, the Tikopia. London, Allen & Unwin.
1965 Primitive Polynesian Economy. 2nd. ed. London, Routledge & (1st ed. 1939 : London, George Routledge & Sons.)
1941 Economy of the Central Barotse Plain. Livingstone, The Rhodes-Livingstone Institute (« The Rhodes-Livingstone Papers » 7).
1976 « Le Sexe comme fondement ultime de l’ordre social et cosmique chez les Baruya de Nouvelle-Guinée », Cahiers du CERM 128 : Le Problème des formes et des fondements de la domination masculine.
1977 « Caccia/raccolta », in Enciclopedia Einaudi, II : 354-378. Torino, Einaudi.
Godelier, M. (avec la coll. de J. Garanger)
1973 « Outils de pierre, outils d’acier chez les Baruya de Nouvelle-Guinée », L’Homme XIII (3) : 187-220.
1971 Tiwi Wives. Seattle, University of Washington Press.
1951 Property, Kin, and Community on Truk. New Haven, Yale University Press (« Yale University Publications in Anthropology » 46).
1971 Technology, Tradition and the State in Africa. London-Ibadan-Accra, Oxford University Press-International African Institute.
1973 « Polyginy, Economy and the Rôle of Women », in J. Goody, ed., The Character of Kinship. London, Cambridge University Press.
1976 Production and Reproduction. London, OUP.
1973 « Inheritance and Women’s Labour in Africa », Africa XLIII (4) : 108-121.
1975 « The Origin of the Family », in R. R. Reiter, ed., Toward an Anthropology of Women. New York and London, Monthly Review Press.
1948 An Introduction to Samoan Custom. Apia, Western Samoa, Samoa Printing and Publishing Cy.
1978 « Pratique du pouvoir et idée de Nature. (1) L’Appropriation des femmes », Questions féministes 2: 5-30.
1961 The Yamana : The Life and Thought of the Water Nomads of Cape Horn. New Haven, Conn., Human Relations Area Files.
1971 The Selk’nam. On the Life and Thought of a Hunting People of the Great Island of Tien a del Fuego. New Haven, Conn., Human Relations Area Files.
1978 « Dual Social Systems : Technology, Labour and Women's Secret Rites in the
Eastern Western Desert of Australia ». Communication présentée à la Conférence internationale sur les sociétés de chasseurs-collecteurs. Paris, 27-30 juin 1978.
1970 The Dugum Dani. A Papuan Culture in the Highlands of West New Guinea. New York, Wenner-Gren Foundation for Anthropological Research (« Viking Fund Publications in Anthropology » 49).
1967 «The Food Quest and the Economy of the Tasmanian Aborigines», Oceania XXXVIII (2) : 99-133
1968 «The Food Quest and the Economy of the Tasmanian Aborigines», Oceania XXXVIII (3) : 190-219.
1974 «Woman the Gatherer», in F. Gale, ed., Woman’s Rôle in Aboriginal Society. Canberra, Australian Institute of Aboriginal Studies {« Australian Aboriginal Studies » 36).
1951 Chippewa Child Life and its Cultural Background. Washington, D.C., Smithsonian Institution (« Bureau of American Ethnology Bulletin » 146).
1929 Lau Islands, Fiji. Honolulu, Hawaii, Bernice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 62).
1938 « Tillage and Collection : A New Guinea Economy », Oceania IX (2) : 127-151.
1939 « Tillage and Collection : A New Guinea Economy », Oceania IX (3) : 286-325.
1891 Mission scientifique du cap Horn 1882-1883. VII : Anthropologie, ethnographie. Paris, ministères de la Marine et de l’Instruction publique/Gauthier-Villars et fils.
1922 The Life of the Copper Eskimos. Report of the Canadian Arctic Expédition 1913- 1918, 12. Ottawa, F. A. Acland.
1939 Aboriginal Woman Sacred and Profane. London, G. Routledge & Sons.
1977 «Forces productives, rapports de production et origine des inégalités entre hommes et femmes», Anthropologie et Sociétés 1 (3) : 15-41.
1975 West African Weaving. London, Duckworth.
1938 The Ojibwa Woman. New York, Columbia University Press (« Columbia University Contributions to Anthropology » XXXI).
1968 «Hunting : An Integrating Bio-Behavior System and its Evolutionary Importance», in R. Lee & I. DeVore, eds., Man the Hunter. Chicago, Aldine Publishing Cy.
1938 Mangareva. L’histoire ancienne d'un peuple polynésien. Brain-le-Comte, Maison des Sacrés Cœurs/Paris, Geuthner.
1954 «The Montagnais 'Hunting Territory' and the Fur Trade», American Anthropo- logical Association Memoir 78.
1955 «Matrilocality in a Simple Hunting Economy (Montagnais-Naskapi)», South- western Journal of Anthropology 11 : 31-47.
1975 «Class Commodity and the Status of Women», in R. Rohrlich-Leavitt, ed., Women Cross-Culturally. Change and Challenge. The Hague, Mouton.
1978 «Women’s Status in Egalitarian Society : Implications for Social Evolution», Current Anthropology 19 (2) : 247-275.
1972 «Population Growth and the Beginning of Sedentary Life among the !Kung Bushmen », in B. Spooner, ed., Population Growth : Anthropological Implications. Philadelphia.
1964 Le Geste et la parole. Technique et langage. Paris, Albin Michel.
1965 Le Geste et la parole. La mémoire et les rythmes. Paris, Albin Michel.
1971 L’Homme et la matière. Paris, Albin Michel.
1973 Milieu et techniques. Paris, Albin Michel.
1956 «The Family», in H. L. Shapiro, ed., Man, Culture and Society. London, Oxford University Press. [Trad. fr. : « La Famille », Abidjan, Université d’Abidjan, 1972 (« Annales de l’Université d’Abidjan. Ethnosociologie » 3, sér. F, 1971) : 5-29.]
1965 «The Yoruba of Nigeria», in J. Gibbs, Jr., ed., Peoples of Africa. New York, Holt, Rinehart & Winston : 549-582.
1928 The Indians of Tierra del Fuego. New York, Muséum of the American Indian, Heye Foundation (« Contributions from the Muséum of the American Indian » X).
1937 Ethnography of Tokélau Islands. Honolulu, Hawaii, Bemice P. Bishop Muséum (« Bernice P. Bishop Muséum Bulletin » 146).
1972 «The Evolution of Community Patterns in the Tehuacan Valley of Mexico and Spéculations about the Cultural Processes», in P. J. Ucko, R. Tringham & G. W. Dimbleby, eds., Man, Seulement and Urbanism. London, G. Duckworth.
1972 Argonauts ofthe Western Pacific. London, Routledge & Kegan Paul, (ist ed. 1922.)
1974 Les Jardins de corail. Paris, Maspero. {Éd. orig. : Coral Gardens and their Magic. New York, American Book Cy., 1935).
1976 The !Kung of Nyae Nyae. Cambridge, Mass., Harvard University Press.
1973 Fondements de la critique de l'économie politique ( Grundrisse der Kritik der politi- schen ôkonomie). Ébauche de 1857-1858. I, Chapitre de l’argent. Paris, Union générale d’Éditions (« 10/18 »).
1891 «The Ulu, or Woman’s Knife of the Eskimo», in Annual Report of the Smithsonian Institution, Report ofthe United States National Muséum for 1890. Washington, D.C. : 411-416.
1973 «Homme-culture et femme-nature?», L’Homme XIII (3) : 101-113.
1977 «Paternité biologique, maternité sociale...», in A. Michel, ed., Femmes, sexisme et sociétés. Paris, PUF (« Sociologie d'aujourd’hui ») : 39-48.
1967 Deux Saisons à l’âge de pierre. Paris, Gallimard. (Éd. orig. 1962 : Under the Mountain Wall, A Chronicle of Two Seasons in the Stone Age. New York, Viking.)
1967 Manuel d’ethnographie. Paris, Payot.
1960 «Food Consumption and Dietary Levels of Groups of Australian Aborigènes Living on Naturally Occurring Foods », in C. Mountford, ed., Records of the American-Australian Scientific Expédition to Arnhem Land. 2 : Anthropology and Nutrition. Melbourne, Melbourne University Press.
1960 «The Food Quest and the Time Factor in Aboriginal Economie Life», in C. Mount ford, ed., Records of the American-Australian Scientific Expédition to Arnhem Land. 2 : Anthropology and Nutrition. Melbourne, Melbourne University Press.
1964 Anthropologie économique des Gouro de Cote d'ivoire. Paris-La Haye, Mouton.
1975 Femmes, greniers et capitaux. Paris, Maspero (« Textes à l'appui »).
1959 « La Révolution de la hache », Diogène 25 : 32-45.
1977 «Androcentrism in Marxist Anthropology», Critique of Anthropology 3 (9-10) : 55-81.
1973 «Contribution à l’établissement d'une classification fonctionnelle des engins de pêche», Bulletin du Muséum national d’Histoire naturelle, 3e sér., 156.
Murdoch, J.
1892 «Ethnological Results of the Point Barrow Expédition », in gth Annual Report of the Bureau of American Ethnology for 1887-1888. Washington, D.C. : 3-441.
1970 «Subsistence Economy and Supportive Practices : Cross-Cultural Codes 1», Ethnology 9 (3) : 302-330.
1973 «Factors in the Division of Labor by Sex : A Cross-Cultural Analysis», Ethnology 12 (2) : 203-225.
1973 A Black Byzantium. London, International African Institute, OUP. (ist ed. 1942.) [Trad. fr.: Byzance noire. Le royaume des Nupe du Nigeria. Paris, Maspero, 1971.
1963 Ecology and Culture of the Pastoral Tuareg. Copenhagen, National Museets Skrifter Etnografisk Raekke IX.
1963 Kapauku Papuan Economy. New Haven, Yale University Press (« Yale Univer- sity Publications in Anthropology » 67).
[1963] Techniques et bases socio-économiques des sociétés rurales nigériennes (Niger central et occidental). Paris, CNRS - Niamey, IFAN (« Études nigériennes » 12).
1904 Negritos of Zambales. Manila, Department of the Interior (« Ethnological Survey Publications » II).
1939 Land, Labour and Diet in Northern Rhodesia. London, International Institute of African Languages and Cultures/OUP.
1933 « Women and their Life in Central Australia », Journal of the Royal Anthropo- logical Institute LXIII : 207-265.
1911 The Baganda. London, Macmillan, (ist ed. 1911.)
1917 « Studies in Primitive Looms II », Journal of the Royal Anthropological Institute XLVII : 113-150.
1975 «The Trafic in Women: Notes on the ‘Political Economy of Sex' », in R. R. Reiter, ed., Toward an Anthropology of Women. New York and London, Monthly Review Press.
1962 Front Stone to Steel. Economie Conséquences of a Technological Change in New Guinea. Melbourne, Melbourne University Press.
1976 «A !Kung Woman’s Memories of Childhood », in R. Lee & I. DeVore, eds., Kalahari Hunier- Gatherers. Studies of the IKung San and their Neighbors. Cambridge, Mass. - London, Harvard University Press.
1973 To Hunt in the Morning. New York, OUP.
1979 « L'Antropologia corne storia naturale del profitto : critica dell’ economia neoclassica in antropologia », Problemi del socialismo XX, s. IV (15).
1927 The Arunta : A Study of a Stone-Age People. London, Macmillan.
1930 Klamath Ethnography. Berkeley, University of California Press (« University of California Publications in American Archeology and Ethnology » 30).
1919 « Stefânsson-Anderson Arctic Expédition : Preliminary Ethnological Report », Anthropological Papers of the American Muséum of Natural History XIV : 1-475.
1968 Histoire et sociologie du travail féminin. Paris, Gonthier.
1976 « Subsistance Ecology of the Central Kalahari San », in R. Lee & I. DeVore, eds., Kalahari Hunter-Gatherers. Studies of the !Kung San and their Neighbors. Cambridge, Mass. - London, Harvard University Press.
1953 Penny Capitalism : A Guatemalan Indian Economy. Washington, D.C., Smith- sonian Institution (« Institute of Social Anthropology Publications » 16).
1910 The Thompson Indians of British Columbia. Edited by F. Boas. New York, Publications of the Jesup North Pacific Expédition, IV (« Memoirs of the American Muséum of Natural History » 2. « Anthropology » 1).
1940 Southern Lau : An Ethnography. Honolulu, Hawaii, Bemice P. Bishop Muséum (« Bemice P. Bishop Muséum Bulletin » 162).
1965 Wayward Servants. Garden City, N.Y., Natural History Press.
1937 A Black Civilisation : A Social Study of an Australian Tribe. New York, Harper.
Washburn, S. L. & C. S. Lancaster
1968 « The Evolution of Hunting », in R. Lee & I. DeVore, eds., Man the Hunter. Chicago, Aldine Publishing Cy.
1964 «The Ainu : A Study of Ecology and the System of Social Solidarity between Man and Nature in Relation to Group Structure », Journal of the Faculty of Science, Section 5, 2 (6). Tokyo.
1968 « Subsistence and Ecology of Northern Food Gatherers with Spécial Reference to the Ainu », in R. Lee & I. DeVore, eds., Man the Hunter. Chicago, Aldine Publishing Cy.
1968 «Démographie and Ecological Influences on Aboriginal Australian Marriage Sections », in R. Lee & I. De Vore, eds., Man the Hunter. Chicago, Aldine Publishing Cy.
1976 « The Subordination of Women in Cross-Cultural Perspective », in Papers on Patriarchy. London, 1976. Lewes, Sussex, The Women's Publishing Collective.