Как я оказался в психиатрии
Поступая в медицинский, я, как любой мальчишка, видел себя хирургом, невозмутимым властелином скальпеля и зажима, спасающим жизни и претворяющим в реальность самые невероятные научные достижения. Ровно до того момента, пока не столкнулся с ними в реальности. Практически сразу стало понятно, что это не мое. Я всегда был склонен к аналитическому подходу, к науке, а в своей основной массе хирурги на такую работу не заточены. Это уже потом я видел великих - тех, кто разрабатывал свои модели, оттачивал новыеподходы, плотно занимался наукой.
А тогда я понял, что надо рулить в какую-то другую сторону. Но в какую именно?
И тут судьба послала мне первого помощника — преподавателя по биологии, на занятиях у которого мы изучали различных насекомых – переносчиков инфекционных болезней, червей и тп. Возможно, он имел на меня виды, ведь я не только в предмете разбирался, но и неплохо рисовал всю эту нечисть, детально и в цвете. Мне руку ставил дед, а у него за плечами было три курса Киевской художественной академии (только три, потому что с третьего курса он был отчислен как член семьи «расказаченных»). Но биолог был человек неглупый, в людях кое-что понимал, поэтому однажды он подозвал меня и сказал: “Как ни печально, по моим стопам вы, разумеется, не пойдете. Но вот куда бы я вам советовал обратить свое внимание, так это на генетику — сегодня это одно из самых интересных и перспективных в научном плане направлений”.
И я уже с первого курса начал что-то читать по этой теме, заинтересовался наследственными болезнями, а в них очень много психиатрии.
А затем судьба свела меня с профессором Владимиром Ивановичем Полтавцом. Он был одним из немногих на советском пространстве, кто занимался динамическим подходом в психиатрии и изучал психоанализ, признанный тогда явлением лженаучным, чуждым нашей идеологии. В этом направлении он и меня стал ориентировать, даже давал читать Фрейда и другую полузапрещенную литературу из своей библиотеки.
К Полтавцу я прибыл на четвертом курсе и оставался у него вплоть до интернатуры. За это время я прочитал бесчисленное количество литературы, изучил все, что было в моем городе, активно выписывал через библиотечный фонд книги из национальных библиотек союзных республик, крупнейших библиотек Москвы, Ленинграда и Киева. Даже фолианты XIX века могли прислать! Вдобавок к тому семья у нас была небедная, так что мы могли позволить себе выписывать очень дорогой по тем временам переводной журнал “В мире науки” (ScientificAmerican). Так что я уже был начитанный, погруженный в тему.
Интернатуру я проходил у известного в то время гипнотерапевта В. М. Рахманова, учился у него гипнотерапии. И как-то мы с ним сошлись, хотя Вагиф Мамедович человек был непростой, много кого недолюбливал, да и его чурались – что-то в нем было таинственное, магическое, а те слухи, что про него ходили, он никогда не опровергал. Специалист был великолепный и очень хороший учитель.
В отделении Рахманова я провел полгода, освоился достаточно быстро и уже мог использовать гипнотерапию как частную практику. Но даже харизма Вагифа Мамедовича не смогла меня удержать — я упорно тянулся к изучению аналитического подхода в психотерапии, ориентировался на ленинградскую школу.
Отработав, как положено, после интернатуры три года участковым психиатром, я день-в-день уволился и уже через неделю был в Ленинграде. Началась совсем другая жизнь.
Забегая вперед, скажу: я об этом никогда не жалел, проживи я еще несколько жизней, все равно был бы психотерапевтом.
P.S. Про то, как поступил в целевую ординатуру и впервые встретился с Борисом Дмитриевичем Карвасарским, я расскажу в следующий раз.