ПЕРЕПОЛОХ ИЗ УСТЬ-ИЛИМСКА
С чего начинал Егор Виноградов?
Е: Страх жизни извлек все воспоминания. Это удивительное время. Очень дикое. Новый город на меня сильно повлиял. Я вел себя безобразно. И это вылилось в прекрасные акции на площади Победы: стоял там со своими первыми картинами и орал на людей.
Зачем кричал?
Е: Думал, что так заработаю денег. Хотите верьте, хотите нет — я этим же и сейчас занимаюсь. Я хотел всегда, чтобы крик шел не из Егора Виноградова, а из людей вокруг. И такой была реакция на его отсутствие. В контексте калининградской культуры я стал человеком, который не то чтобы завоевал право так делать, а который органично смотрится с этим голосом.
Это правда. На интервью Егор Виноградов приехал в узких джинсах на фиксе. Человек не боится привлекать внимание.
Почему ты здесь?
В пятнадцать лет я познакомился в интернете с Борей Портретовым. Он бывший граффити-художник с провинциальной академической базой, которому удалось выбраться из России. Сейчас живет в Лондоне и рисует иконы чернилами — нечто канонично-неканоничное. Хотя этот разговор обо мне, Борис здесь чрезвычайно важен: он показал мне европейское граффити: французское, чешское, Crew Against People. Так я заразился идеей граффити, которое против граффити.
Потом внимательнее посмотрел, с чем работает Борис. Увидел, что человек рисует много лиц. И решил повторить за ним. Тогда же мне впервые пришло в голову, что я могу быть художником, а не просто типом с улицы. Но я рос с ощущением, что Сибирь — это страшное место, в котором трудно быть Егором Виноградовым, поэтому переехал в Калининград. Важный пункт для истории и понимания того, каким художником я был: я начинал с мусора — рисовал на задних стенках от выброшенных шкафцов. Мне казалось, что это вполне нормально. Сейчас, правда, я на той ступени нахожусь, когда уже неловко возвращаться к оргалиту с помойки.
Какие лица тебя интересуют?
Е: Раньше я рисовал по фотографиям друзей.
Вспомню анекдот из жизни. На Кубани жил дядька, к которому я часто заезжал. Когда я говорил, что я художник (тогда я еще рисовал граффити и только переходил в живопись), он спрашивал:
— Ты можешь просто взять и нарисовать лицо, нарисовать человека?
И, кажется, я зациклился на этом. Сейчас думаю, любой человек может нарисовать лицо, просто его что-то останавливает. Например, несогласие с самим собой. Люди говорят, что они не художники и поэтому не рисуют. А мне стало плевать на эту преграду. Я не занимаю себя поиском источника. Я просто хочу и дальше нести флаг с нарисованной на нем ямой, из которой вылезают случайные лица.
На что ты смотришь, когда рисуешь лицо?
Е: Я начинаю с линии бровей. Это все, что я могу сказать. В процессе создания есть что-то животное и случайное. Случайность в том, что нет плана действия, нет последовательности того, какая линия будет идти за другой. Я выхожу из себя, когда рисую.
На тебя влияют другие люди?
Е: До личного знакомства с человеком я отношусь к нему скептически, иногда даже с презрением. И точно так же воспринимаю чужое творчество: оно кажется мне несущественным, смешным. Тогда включается странный механизм: я не хочу сделать лучше, чем кто-то, но внутри уже есть установка, что мое будет лучше. Поэтому я это и делаю.
Получается, без автора не существует и его творчества?
Е: Вопрос об авторе стоит всегда.
Представим: есть картина, к картине прилагается подпись — человек, год. Мы сразу приравниваем имя к стране, эпохе, событию. Автор наслаивается на изображенное. Здесь и кроется новая случайность: мы можем положительно относиться к художнику и, соответственно, к его работам просто потому, что нам нравится первый слог в его фамилии. Или, наоборот, отвергнуть его, если нам кажется, что он «чужой».
Вот представьте, что вы видите картину Димы Бамберга.
Представила.
Е: И вы увидели ее в его телеграм-канале. Вот вы же ненавидите ее просто потому, что она там находится.
Ты чем-то ограничен в создании?
Е: Я регулярно сталкиваюсь с границами знака — той областью, в пределах которой он существует и приобретает смысл. Каждый ограничен своей формой, а за ее границами начинаются другие знаки, другие смыслы. И когда я прихожу к определенному шаблону знака, я неизбежно натыкаюсь на эти границы. Вижу их во всем: в размере холста, в формате листа бумаги, в физических рамках материала, с которым я работаю. Эти ограничения кажутся очевидными и неизбежными. Я не могу на них влиять. И иногда кажется, что я сам себе ставлю границы, следуя привычным формам, темам, композициям. В такие моменты думаю: а что, если выйти за пределы? Но стоит мне попробовать, и я вновь встречаюсь с границами, уже новыми, но такими же определяющими.
Почему Егор Виноградов заслуживает внимания?
Е: Я человек из Сибири. Человек, который не пригодился в Сибири, но носит часть сибирского в себе. И вот я приехал в Калининград и громким голосом говорю: нет здесь еще одного художника из Усть-Илимска, нет еще одного Егора Виноградова, который может сделать все то, что сделал Егор Виноградов.
Что произойдет, если ты перестанешь делать то, что делаешь?
Е: Усть-Илимск перестанет существовать, и начнется ритуальное молчание. Моя большая удача в том, что я не могу остановиться. А судя по тому, как меня заботит происхождение человека на портрете, имеется в виду, есть ли он на самом деле или нет, я смогу бесконечно рисовать. Бесконечно делать.