История чумы

Много веков подряд чума регулярно выкашивала европейские города, уничтожая миллионы людей. Откуда пришла самая страшная болезнь Нового времени? Как с нею боролись? Как вели себя люди, столкнувшиеся с неумолимостью смерти? И каким образом мор удалось победить?

Среди множества инфекционных заболе­ваний, которые тысячелетиями выка­шивали челове­чество, чума всегда занимала особое место. Она поражала вооб­ражение своей смертоносной силой и воспринималась как кара богов или Бога. Для европейцев, живших в XIV–XVIII веках, регуляр­ные вспышки чумы были пугающей повседнев­ностью, и историю Старого Света не понять, если за­быть об этой опасной гостье.

Чума, конечно, не единственный массовый убийца в истории. На протяжении несколь­ких тысяч лет существования городских цивилиза­ций человечество сталкивалось с множеством эпидемий. Его поражали оспа, корь, сифилис, холера, сыпной тиф, грипп (испанка и другие его разновидности)… Некоторые из этих болезней опустошали целые регионы, приводили к закату государств или исчезновению этносов. В 1778 году английский капитан Джеймс Кук открыл Гавай­ские острова. За семьдесят лет после появления европейцев население архипелага умень­шилось примерно с полу­миллиона человек где-то до 80 тысяч.

Кроме того, в прошлом было немало видов мора, которые пожелали сохранить инког­нито. Их опи­сания в устных преданиях, исторических хрониках и старин­ных меди­цинских трактатах часто быва­ют слишком условны и смутны. Потому истори­кам и ме­дикам во многих случаях лишь остается гадать, какой именно возбудитель вызвал ту или иную эпидемию — например, «английский пот» (sudor anglicus, English sweat), несколько раз поражавший Британ­ские острова с конца XV до середины XVI века.

В длинном ряду эпидемий чума все равно стояла особняком. Она воспринима­лась как абсолютная болезнь, само олицетворение мора. Ее название на латы­ни — pestis. Это слово означало «бич», «бедствие», «гибель» . Похожие корни и у ан­глийского названия plague. Оно происходит от латинского слова plaga — «удар», «рана», «бед­ствие». Эти име­на свидетельствуют о том ужасе, который вызывал мор — бич, от которого было не укрыться.

Три волны

Микроорганизмы, вызывающие инфекцион­ные заболевания, активно пользу­ются благами циви­лизации. Большинству масштабных эпиде­мий нуж­на ску­ченность жертв, и они рождаются вместе с крупными городами и интенсив­ными человеческими потоками.

Благодаря торговым путям, которые еще в эпоху Римской империи связали Дальний Восток со Средиземноморьем, чума из Цент­ральной Азии как мини­мум трижды в исто­рии проходила по Евразии, унося миллионы жертв. Хотя эти волны никогда не охваты­вали население всего мира, их принято называть пандемиями (от греч. πανδημία — «весь народ»).

Первая волна

Первая пандемия, начавшись в Центральной Азии в середине VI века, в прав­ление импера­тора Юсти­ниана I, достигла Константино­поля, столицы Визан­тийской империи. Мор разнесся по всему Средиземноморью, Север­ной Африке и другим землям. Вспышки чумы продолжались до сере­дины VIII века. Число жертв Юстиниановой чумы оцени­вают в 30–50 миллионов человек, но надо понимать, что статистика по столь отда­ленным временам ненадежная и условная.

Вторая волна

Потом чума надолго затихла и вновь нанесла удар в середине XIV века. Вторая пандемия, которую потом окрестили «Черной смер­тью», видимо, началась в 1330-х годах в Китае. По Великому шелковому пути бациллы попали в генуэзский порт Кафа в Крыму, а оттуда с торговыми судами в 1347 году достигли Сицилии.

Вспыхнув на юге Италии, чума в 1348–1352 годах пронеслась по всей Европе, вплоть до Англии, Скандинавии и далеких русских княжеств. По оценкам историков, она выко­сила до трети европейцев. Где-то доля жертв была сильно меньше, а какие-то местности и города просто обезлюдели. Население Англии, вероятно, сократилось вдвое, и ему потребовалось 250 лет, чтобы вернуться к уровню 1348 года. По разным подсчетам, число жертв в масштабах мира
сос­тав­ля­ло от 50 до 200 миллионов человек.

Купец и летописец родной Флоренции Джованни Виллани (ок. 1276 или 1280 — 1348) в «Новой хронике», дойдя до собст­венных дней, стал описывать страш­ный мор, недавно обрушив­шийся на город. Не зная, когда тот закончится, он оставил в рукописи прочерк: «Чума продлилась до…» Однако дату так и не прос­та­вил. Чума скоси­ла Виллани вместе с десятками тысяч других флорентийцев.

Нанеся мощный удар по Европе, чума из нее не ушла и продолжала периоди­чески возвра­щаться вплоть до XVIII века. Севилья в 1649–1650 годах потеряла около половины из 120 тысяч жителей, Неаполь в 1656-м — больше половины из своих 400–450 тысяч. На Западе последняя крупная вспышка случилась в 1720 году ­в Мар­селе: болезнь туда завез корабль из Сирии. Мор распрос­тра­нился на весь юг Франции и к 1722 го­ду убил более 140 000 человек. В 1771 году чума разразилась в Москве, а в 1778-м — в Стамбуле. На территории Османской империи вспышки продолжались до конца XIX века.

Третья волна

Третья пандемия началась в Китае в середине XIX века и угасла только в 1920-х: из Азии чума с корабельными крысами проникла в Индию, затем в порты Се­вер­ной и Южной Америки, на восточное и западное побережье Африки и во многие прибрежные районы Юго-Восточной Азии. Всего число ее жертв оценивают примерно в 12 миллионов человек (для сравнения: эпидемия испанского грип­па, бушевавшая по всему миру в 1918–1920 годах, унесла около 50 миллионов).

Причины и виновные

Чума всегда устрашала своей эгалитарнос­тью. Она разила старых и молодых, богатых и бедных, разрушала привычные социальные иерархии. И всегда остав­ляла два главных вопроса: что ее вызывает и как от нее защи­титься? В позднее Средневековье и раннее Новое время, когда чумной мор раз за ра­зом возвращался в Европу, в распоряжении медиков, клириков и обывателей было несколько главных теорий, которые легко сочетались и встраивались друг в друга.

Кара Господня

Люди тысячелетиями считали эпидемии проявлением гнева богов или единого Бога. Церковь учила, что черная смерть и ее после­дующие вспышки — это на­ка­зание, которое Господь посылает за грехи целым городам и царствам. Чума, словно град невидимых стрел, без разбора разит грешных и правед­ных, потому что это коллективная кара. Чтобы остановить Божий гнев, бессмыслен­но упо­вать на лекарства, врачей и любые людские уловки. Клирики неус­танно напо­ми­нали, что тут требуются духовные лекарства: всеобщее покаяние, мас­совые молебны, крестные ходы и заступничество святых.

В католических землях главными заступ­никами от чумы считали святого Себастьяна и святого Роха. Святой Себастьян — ранне­христианский мученик, который жил в III веке. По преданию, император Диокле­тиан приказал рас­стре­лять его из луков: на тысячах изображений мы видим юношу, привязан­ного к дереву или колонне и прон­зенного тучей стрел. Но он не умер, был спасен и позже принял мученичество. И в греко-римских, и в еврейских текстах чуму, как и другие болезни, нередко описывали с помощью метафо­ры стрел, которые с небес обрушиваются на людей. Видимо, потому святой Себастьян, пережив­ший расстрел, в Средние века превра­тился в святого заступника от этого мора.

Как изображали святого Себастьяна в разное времяОт римского мученика к гей-иконе

В отличие от Себастьяна святой Рох имел к чуме непосредственное отноше­ние. По преданию, он родился в Монпелье в конце XIII века. Отправившись в палом­ничество в Рим, он под­хватил чуму и укрылся в лесной лачуге. Охот­ничий пес местного сеньора стал приносить ему пищу со стола хозяина. Рох выздоровел, вернулся во Францию, но родст­вен­ники не признали его. Он был брошен в тюрьму как шпион и там умер. В знак его святости камера озарилась светом, а рядом с телом ангел начертал на латыни: «Eris in peste patronus» — «Будешь защитником от чумы». На большинстве изображений этот святой, напоминая о своей специализации, указывает на бубон , появившийся у него на ноге.

Зараженный воздух

С XIV по XVIII век медики чаще всего утверждали, что чуму вызывает воздух, сделавшийся смерто­носным из-за пагубного влияния звезд и комет либо из-за ядовитых миазмов, поднимающихся из глубин земли: от незахороненных трупов или гниющих отбросов. А потому для защиты от болезни требуется очищение атмосферы или сильные запахи, способные перебить чумную отраву.

Джованни Боккаччо в «Декамероне» описывал пов­­е­­де­ние флорентийцев во время чумы 1348 года. По его словам, некоторые из них гуляли по городу, «держа в руках кто цветы, кто пахучие травы, кто какое другое душистое вещество, которое часто обоняли, полагая полезным осве­жать мозг такими ароматами, — ибо воздух казался заражен­ным и зловонным от запаха трупов, больных и лекарств».

В XVII­–XVIII веках одним из главных символов мора стал чумной доктор. Врачи в странных масках с длинным клювом, похожим на птичий, инспекти­ровали улицы зараженных городов. Этот костюм был придуман в 1619 году французским медиком Шарлем де Лормом. Он включал плащ из кожи или пропитанной воском ткани, трость, которой врач мог осматривать больных, не при­касаясь к ним, и маску с застекленными отвер­стиями для глаз и длин­ным клювом. Это был своего рода противогаз, который набивали ароматиче­скими веществами, сухими цветами и паху­чими травами, призванными защи­тить от чумных испарений.

Естественно-научные и медицинские теории, касавшиеся чумы, легко сочета­лись с богос­лов­скими. К примеру, можно было сказать, что гневный Господь (причина причин) использует силу небесных тел, отравляющих воздух (вто­рич­ные причины), как орудие своего правосудия.

Как боролись с болезнями в МесопотамииВ чем люди, населяв­шие древнейшие государства, видели причину заболеваний и что делали, чтобы их избежать?

Отравители

Страх заставлял искать козлов отпущения. Периодически возникали слухи, что чуму наме­ренно распространяют евреи, прока­женные, колдуны, бродяги, нищие, инос­транцы и прочие опасные элементы, которых следует поймать и обезвредить. Несмотря на регулярные предосте­режения церковных властей, во многих местах после прихода черной смерти обезумевшие жители обвиняли евреев в отравлении колодцев — вспыхивали погромы.

Однако виновниками эпидемии объявляли не только иностранцев и иноверцев. В 1530 году в Женеве был «раскрыт» заговор отравителей, в котором якобы состояли начальник чумного госпиталя, его жена, местный хирург и даже капеллан. Под пыткой они признались, что отдали себя во власть дьявола и он научил их готовить смертоносное зелье. Спустя пятнадцать лет по тому же обвинению женевские власти казнили 39 отравителей. Во время миланской чумы 1630 года женщины обвинили брадо­брея Джанджакомо Мору и комис­сара общест­венного здоровья Гильельмо Пьяццу в том, что они спе­циально сеяли мор, вымазывая стены домов зачумленными зельями. Оба были казнены.

Бактерия, изменившая мир

Настоящий виновник эпидемии — это палочко­видная бактерия (бацилла), которая получила название Yersinia pestis. Человек просто случайная жертва, периодически подворачивающаяся ей на фронтах эволю­ционной борьбы за выжива­ние. В некоторых очагах бактерия дремлет среди своих при­родных хозяев — грызунов — и лишь время от времени заражает человека.

Еще древние римляне подозревали, что чуму распространяют невидимые глазу «скотин­ки». Итальянский врач Джироламо Фракас­торо в трак­тате «О контагии, контагиозных болезнях и лече­нии» (1546) предположил, что болезни, которые сегодня называются инфекционными, могут переноситься какими-то крошеч­ными «семена­ми». Однако без микроскопа и других дости­жений науки Нового времени доказать это было нельзя.

Бактерию, которая вызывает чуму, обна­ружили в 1894 году во время вспышки эпидемии в Гон­конге. Швейцарский и французский бактериолог Александр Йерсен и японский врач Китасато Сибаса­буро независимо друг от друга отыскали в тканях больных виновницу страш­ной болезни. Уже в 1897 году бактериолог и эмидемиолог Владимир (Вальдемар) Хавкин (уроженец Одессы, который в юности эмигрировал в Европу) во вре­мя эпидемии в Британской Индии создал первую античумную вакцину.

В природе чумная бактерия живет в орга­низмах зверей, прежде всего грызунов: сурков, сусликов, мышей, крыс… Лишь иногда — через укусы блох (хотя есть и другие пути) — она передается чело­веку. В средневековой Европе главным распрос­тра­нителем эпидемии были черные крысы. У диких животных симп­томы болезни довольно слабые. Домашние мыши и крысы подвержены ей намного больше, а человек и вовсе практически беззащитен.

Механизм заражения чумой до гениального прост и устрашающе эффективен. Когда блоха кусает больное животное, в ее орга­низм попадают бацил­лы. Они начинают усиленно размножаться и в ито­ге забивают блохе проход из пище­вода в желудок. Кровь, которой она питается, не может туда по­пасть, блоха все время испытывает чувство голода и, чтобы насытиться, атакует все новых и но­вых жертв. При укусе она, пытаясь освобо­диться от бактериальной пробки, отрыгивает в ранку сгусток бактерий, занося в кровь укушен­ного животного или человека целую армию смер­то­носных иерсиний.

В зависимости от способа заражения и развития болезни одна и та же бактерия вызывает несколь­ко форм чумы. Самая распространенная из них — бубонная. Попав в кровь, бацилла проникает в лим­фатические узлы и начинает там с ги­гантской скоростью размножаться. Узлы набу­хают, отвердевают и превра­ща­ют­ся в болезнен­ный бубон. Его опасное содержимое инфицирует крове­носную систему, и человек, если не приме­нять современную терапию, с большой веро­ят­ностью умирает от общей интоксикации.

«В начале болезни у мужчин и женщин показывались в паху или под­мышками какие-то опухоли, разраставшиеся до вели­чины обыкновен­ного яблока или яйца… народ называл их gavoccioli (чумными бубо­нами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и баг­ровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных боль­шие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, тако­вым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекар­ства… только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже…»Джованни Боккаччо. «Декамерон»

При другом развитии болезни бактерии попадают в легкие. Когда больной кашляет, микроскопи­ческие капельки распространяют бесчисленное число бактерий, и избежать заражения уже прак­тически невозможно. Легочная чума выка­ши­вала средневековые города, почти не оставляя выживших. До появле­ния антибиотиков бубонная форма болезни убивала 60–70 % заболевших, а легочная не оставляла шансов на выживание почти никому.

Город в осаде

Зачумленный город быстро превращается в осаж­денную крепость. Но он осаж­ден не только снару­жи, но и изнутри. Его враг — зараза. А у каждого, кто еще здоров, потенциальный враг — всякий, кто уже заболел. Кварталы, улицы, дома, люди — город распадается на множество маленьких кре­постей, сража­ющихся за выживание. История эпидемий, в ходе которых смерть сметает любые условности, обнажает всю хрупкость социальных связей.

Иногда кажется, что если опасность не замечать, она пройдет стороной. Во многих городах, когда появлялись первые заболевшие, жители не хотели верить, что чума вновь вернулась. Власти тянули с введением карантина и прочими ограни­чени­ями, боясь спровоцировать панику, отрезать город от поставок продовольствия и обрушить его фи­нан­сы. А вдруг это все-таки не чума? Что, если врачи ошибаются или специально запугивают всех эпиде­мией, чтобы нажиться за счет сограждан? Вдруг мор минует?

В 1599 году, когда на всем севере Испании бушевала чума, медики Бургоса и Вальядо­лида, не желая признавать очевидное, ставили уклон­чивые диагнозы: «Это не сов­сем чума», «Речь идет о третичной и двой­ной лихорадке, дифтерии, го­рячке, колотье в боку, катаре, подагре и подобных болез­нях… У некоторых больных есть бубоны, но они легко излечиваются» . Увы, многие бубоны не затянулись, и Бургос с Вальядолидом были опустошены. Эпидемия почти всегда «инос­транка». Она приходит из чужих земель, а может, даже засылается оттуда. В Лотарингии в 1627 году чуму называли «венгерской», а в 1636 году — «шведской»; в Тулузе в 1630-м — «миланской».

Мор был вдвойне разрушителен: он пожирал не только клетки организма, но и клетки об­щества. Когда коллективные молебны и крестные ходы не могли умилостивить гневающегося Бога, религиозное усердие сменялось разобще­нием. Ведь незнакомец, который молится рядом с то­бой, рискует стать твоим невольным убийцей. Свидетели эпидемии во Флоренции (1348), Брауншвейге (1509), Лондоне (1664–1665), Марселе (1720), словно под копирку, описывали, как роди­тели бросают заболевших детей, дети бегут от родителей, мужья пре­дают жен, а жены забывают о мужьях. Во время миланской чумы 1630 года некоторые горожане выхо­дили на ули­цу, вооружившись пистолетом, чтобы никто не рискнул к ним приблизить­ся. Чума сметала привычный уклад жизни и городской порядок. Почти всегда во время мора ходили слухи о том, что чумные инспек­торы грабят дома, а могиль­щики, чтобы не возвращаться дважды в один и тот же дом, кидают в свои повозки и зака­пывают еще живых.

«…Бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя племянника, сестра брата, и нередко жена мужа; более того и неве­роятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети. По этой причине мужчинам и женщинам, которые заболевали, а их количества не исчислить, не оставалось другой помощи, кроме милосердия друзей (таковых было немного) или корысто­любия слуг, привлеченных боль­шим, не по мере, жалованьем; да и тех стано­вилось не много, и были то мужчины и женщины грубого нрава, не привычные к такого рода уходу, ничего другого не умевшие делать, как подавать больным, что требовалось, да присмот­реть, когда они кончались; отбывая такую службу, они часто вместе с заработком теряли и жизнь».Джованни Боккаччо. «Декамерон»

В одних городах священники и врачи, чье предназначение — утешать отчаяв­шихся и ухаживать за неизлечимыми, бросали церкви и госпитали. В других — оста­вались, чтобы исполнить свой долг, и умирали вместе с боль­ными и паст­вой. В Перпиньяне в 1348 году умерло шестеро докторов из восьми, во Флорен­ции — 78 монахов-кордельеров из 150. В Милане во вре­мя эпидемии 1575 года архиепископ Карло Бор­ромео остался в городе и по лазаретам утешал больных. Точно так же спустя 55 лет поступил и его племянник Федерико, тоже ставший архиепископом. Но было и много церковных иерархов, которые бежали от чумы, оставив своих прихо­жан.

Близость смерти нередко вела к психоло­гическим крайностям: апатия безыс­ход­ности сменялась бе­зу­держным весельем, а траур — разгулом. Раз ко­нец на пороге, нужно успеть насладиться жизнью. Моралисты бичевали современ­ников, предающих­ся азартным играм и разврату посреди зрелища смерти. А в Париже в 1401 году герцоги Бургунд­ский и Бурбонский создали «двор любви» (cour amoureuse). Это был своего рода клуб или куртуаз­ное сообщество, предназначенное для совместных пиров и литературных упражне­ний во сла­ву дам. Его цель состояла в том, чтобы в «тяжкое время чумного мора» «прово­дить время с изяществом и обрести новую радость в жизни» .

Для земных радостей можно было подобрать и научное обоснование. Многие медики XVI–XVII веков утверждали, что апатия и страх многократно усили­вают риск заражения, и пото­му прописывали как лекарство умерен­ные увесе­ления, музыку и приятное чтение. Порой город­ские власти в разгар эпидемии даже организо­вывали народные празднества, чтобы не дать безыс­ходности взять верх над надеждой. Когда чумной мор затухал, многие города охватывала свадебная горячка: люди, потерявшие семьи, спешили пережениться, чтобы забыть об ужасе смер­ти. По некоторым данным, в Кельне вскоре после чумы 1451 года, унесшей более 20 ты­сяч человек, было заключено 4 тысячи браков.

«Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают борьбе со злом; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных… они проводили время среди музыки и удовольствий, какие только могли себе доставить. Другие, увлечен­ные противо­по­ложным мнением, утверждали, что много пить и наслаж­даться, бро­дить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому жела­нию, смеяться и издеваться над всем, что приключается, — вот верней­шее лекарство против недуга. И как говорили, так по мере сил приво­дили и в исполнение, днем и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удо­воль­­ствие».Джованни Боккаччо. «Декамерон»

Лондон: от чумы до пожара

Как большой европейский город прошел через мор, хорошо видно на примере Лондона. Зимой 1664–1665 годов там началась эпидемия чумы, которую потом назовут Великой. Первые больные появились в нищих портовых кварталах и приходе Сент-Джайлс. Сейчас неподалеку стоит Британ­ский музей, а тогда это был дальний пригород. Однако время было холодное, и болезнь на пер­вых порах почти дремала. Лишь когда потеплело, чума разошлась в полную силу, и все надежды на то, что опасность пройдет стороной, рассея­лись как дым.

Чума — регулярная гостья Лондона. На памяти каждого поколения, жившего в XVII веке, была одна или несколько вспышек. В 1603 году она унесла 30 000 человек, в 1625-м — 35 000, в 1636-м — еще 10 000. Однако Великая чума 1664–1666 годов перекрыла их все — на ее счету 70–100 тысяч лондонцев, то есть около 20 % горожан.

В Англию мор обычно приходил с конти­нента через порты, а потом распро­странялся вдоль торговых путей и по рекам. Инфици­рованные крысы или блохи, прятавшиеся среди товаров или в складках одежды, перебирались вглубь острова на кораблях или в тюках, сложенных на купе­чес­кие повозки.

Современники Великой чумы были убеждены, что ее занесли из Голландии. Оттуда она не уходила уже много лет: в середине 1660-х Лейден и Амстер­дам потеряли десятки тысяч жителей. Кто-то утверждал, что голландцы, с кото­рыми Англия тогда воевала, специально заслали болезнь на остров.

Когда в 1664 году чума вновь посетила Лондон, власти стали вводить первые меры, призванные затормозить ее распростра­нение. Специальные инспекторы обходили кварталы в поисках забо­лев­ших. Поражен­ные чумой дома было велено заколачивать, чтобы изолировать заразных и не дать мору расползтись по всему городу. Однако число жертв стремительно увеличивалось. В начале 1665 года король Карл II и его двор решили уехать из Лондона и перебрались в Окс­форд. Вместе с ними город покинули многие состоятельные горожане: купцы, юристы, профес­сора, священники, врачи, аптекари. Стал бежать и простой люд. Одни переез­жали в далекие поме­стья, другие — к род­ным. Кто-то просто бежал в никуда, лишь бы подальше от зачумленного города. Однако лорд-мэр сэр Джон Лоуренс и члены муни­ци­палитета (aldermen) остались на своих местах.

Бежать или оставаться? Этот вопрос встал перед многими лондонцами, как и другими жертвами эпидемий в других городах и в другие эпохи. Еще в XIV веке Парижский университет советовал бежать от мора cito, longe, tarde — «быстро, далеко и надолго». Однако соседние деревни и городки не всегда горели желанием давать кров опасным бежен­цам. Часто против них выстав­ляли заслоны, а отдельных путников встречали дубинами или ружейными выстрелами.

Потерять все, но спастись самому? Бежать немед­ленно или еще подождать: вдруг эпидемия пойдет на спад? Среди тех, кто решил остаться, был чино­вник Морского ведомства Сэмюэл Пипс, оставивший знаменитый дневник , и шор­ник Генри Фо — дядя писателя Даниэля Дефо, буду­щего автора «Робинзона Крузо». В 1722 году Дефо выпустил документальный роман «Дневник чумного года». Его текст был стилизован под дневник одного лондонца по имени H. F. (Henri Foe?), который пережил эпидемию 1664–1666 годов. Возможно, Дефо опирался на рассказы дяди (также не исключено, что тот, как и Пипс, вел во время чумы дневник).

«Теперь я стал серьезнее обдумывать собственное положение и как мне лучше поступить, а именно: оставаться в Лон­доне или запереть дом и спасаться бегством, подобно многим моим соседям. <…>
Я должен был сообразоваться с двумя важными обстоятельствами: с одной стороны, надлежало продолжать вести свое дело и торговлю, довольно значи­тельные, — ведь в них вложено было все мое состояние; с другой стороны, следо­вало подумать о спа­се­нии собственной жизни перед лицом вели­кого бедствия, которое, как я понимал, оче­видно, надви­галось на весь город и, как бы ни были велики мои страхи и стра­хи моих сосе­дей, могло оказаться ужаснее всех возможных ожиданий.
<…>
И однажды утром, когда я в очередной раз размышлял обо всем этом, мне вдруг пришла в голову совершенно ясная мысль: если то, что случа­ется с нами, происходит лишь по воле Божией, зна­чит, и все мои неуря­дицы нес­прос­та; и мне стоит обдумать, не является ли это указанием свыше и не показывает ли совершенно ясно, что Небу угодно, чтобы я никуда не уезжал. И вслед за тем я тут же понял, что, ежели Богу действи­тельно угодно, чтобы я остался, то в Его воле уберечь меня среди свирепству­ющих вокруг опасностей и смерти…»Даниэль Дефо. «Дневник чумного года»

Летом 1665 года эпидемия достигла пика. Газеты публиковали еженедельные сводки о количестве умерших — Bills of Mortality. И цифры росли с пу­га­ющей скоростью: одна тысяча, затем две, к сен­тябрю — семь тысяч в неделю. Клад­бища при цер­квях оказались переполнены, и жертв мора наско­ро сбрасы­вали в общие рвы.

Пытаясь остановить эпидемию, лорд-мэр отдал приказ об уничтожении собак и кошек, которые, как считалось, могли разносить заразу. Однако эффект этой меры был ровно противоположным задуманному, ведь кошки уничтожали крыс, на которых путешество­вали зараженные блохи.

Если, как полагали, зараза переносится по воз­духу, нужно обезопасить себя с помо­щью острых запахов и благовоний. На перек­рестках улиц было велено разводить костры. Богатые лондонцы жгли серу, ладан, хмель. Бедняки — старые башмаки. Власти рекомен­довали, а кое-где даже предписывали курить табак.

Однако главной и единственной эффектив­ной мерой все же была изоляция заболевших или самоизоляция тех, кто еще здоров. Пото­му с древ­ности во вре­мя эпидемий города закрывали, а на пути чужаков выставляли заслоны. В 1377 году в порту Рагуза (сейчас Дубровник) на Адриатическом море были введены меры, призванные защитить город от чумы. Все кораб­ли, прибывав­шие из зара­женных или потенциаль­но заразных мест, должны были тридцать дней выжидать, прежде чем их команде разрешали сойти на берег. Этот период изоляции назвали trentina (от итальянского слова trenta — «тридцать»). Для тех, кто прибывал в город по суше, этот период составлял сорок (quaranta) дней. Отсюда пошло слово «карантин». В даль­нейшем такие меры распространились и на другие порты. В 1423 году на островке рядом с самой Венецией создали специальную карантинную станцию. Там расположился госпиталь-изолятор для подозрительных приезжих и больных чумой. Поскольку на острове издавна располагалась церковь Святой Марии Назаретской, а одним из небесных за­щит­ников зачумленных считали святого Лазаря, это место стало известно как Lazzaretto. Отсюда знакомое нам слово «лазарет».

Как правильно самоизолироваться10 советов великих отшельников

Внутри городов изолировали отдельные дома, улицы или кварталы. В Лондоне дома, где были зачумленные, запирали и закола­чивали снаружи. Чтобы боль­ные не убежали и не множили заразу, у дверей выставляли дозорных. Однако жители регулярно пыта­лись их обмануть и выбраться из вынуж­денного зато­чения.

«Сегодня с грустью обнаружил в Друри-Лейн два или три дома с красным крес­том на дверях и надписью: „Боже, сжаль­ся над нами“, что явилось для меня зрели­щем весьма печаль­ным, ибо прежде я ниче­го подобного, если мне не изменяет память, не видывал. Тут же стал принюхиваться к себе и вынужден был купить табаку, каковой принял­ся нюхать и жевать, покуда дурное предчувствие не исчезло».Сэмюэл Пипс. «Дневник»
7 июня 1665 года

«Вышел ненадолго пройтись — по чести сказать, чтобы пощеголять в новом своем камзоле, и на обратном пути заметил, что дверь дома несчастного доктора Бернетта заколочена. До меня дошел слух, будто он завоевал расположение соседей, ибо сам обнаружил у себя болезнь и заперся по соб­ственной воле, совершив тем самым прек­расный посту­пок».Сэмюэл Пипс. «Дневник»
11 июня 1665 года

«Сегодня заканчивается этот печальный месяц — печальный, ибо чума распрос­тра­нилась уже почти по всему королев­ству. Каждый день при­но­сит все более грустные новости. В Сити на этой неделе умерло 7496 человек, из них от чумы — 6102. Боюсь, однако, что истинное чис­ло погибших на этой неделе приближается к 10 000 — отчасти из-за бедняков, которые умирают в таком коли­честве, что подсчитать число покойников невозможно, а отчасти из-за квакеров и про­чих, не желаю­щих, чтобы по ним звонил колокол» .Сэмюэл Пипс. «Дневник»
31 августа 1665 года

Отчаяние заставляло людей хвататься за любую соломинку. Лондонцы приня­лись скупать аму­леты против чумной заразы. Повсюду множились чудо-доктора, обещавшие действеннейшие средства, способные предохранить от смертель­ной болезни и излечить уже заболевших: «безуп­речные предохра­нительные пилюли против чу­мы», «наилучшее укрепляющее средство против нездорового воздуха», «несравненная микстура против чумы, никогда не при­менявшаяся ранее», «единственно дейст­венная лечебная вода», «королевское противоядие от любых заболеваний».

«Встал и надел цветной шелковый камзол — прекрасная вещь, а также новый завитой парик. Купил его уже довольно давно, но не осмеливался надеть, ибо, когда его покупал, в Вестминстере свирепствовала чума. Любопытно, какова будет мода на парики, когда чума кончится, ведь сейчас никто их не покупает из страха заразиться: ходят слухи, будто для изготовления париков использовали волосы покойников, умерших от чумы».Сэмюэл Пипс. «Дневник»
3 сентября 1665 года

«Боже, как пустынны и унылы улицы, как много повсюду несчастных больных — все в струпьях; сколько печальных историй услышал я по пути, только и разговоров: этот умер, этот болен, столько-то покойников здесь, столько-то там. Говорят, в Вестмин­стере не осталось ни одного врача и всего один аптекарь — умерли все. Есть, однако, надежда, что на этой неделе болезнь пойдет на убыль. Дай-то Бог».Сэмюэл Пипс. «Дневник»
16 октября 1665 года

В конце осени 1665 года эпидемия пошла на спад. В феврале 1666-го в Лондон вер­нулся король Карл II. Однако город вскоре ждал еще один удар. За Великой чумой пришел Великий пожар. 2 сентября в пекарне Томаса Фарринера на Пад­динг-Лейн вспых­нул огонь, который быстро распро­странился и пожрал лон­дон­ский Сити: больше 13 тысяч домов, 87 церквей и собор Святого Павла. После пожара город реконструи­ровали, увеличив ширину улиц, чтобы во время следующего мора заразе было труднее распространиться.

«Я с лордом Брукнером и миссис Уильямс в карете, запряженной четверкой лошадей, — в Лондон, в дом моего господина в Ковент-Гардене. Боже, какой фурор произвела въезжающая в город карета! Привратники низко кланяются, со всех сторон сбегаются нищие. Какое счастье видеть, что на ули­цах вновь полно народу, что начинают откры­ваться лавки, хотя во многих местах, в семи или восьми, все еще заколочено, и все же город ожил по сравнению с тем, каким он был…»Сэмюэл Пипс. «Дневник»
5 января 1666 года

По известной формуле, которую приписы­вают Наполеону, каждый француз­ский солдат носит в ранце маршальский жезл. Но в том же ранце часто прятались опасные микроорганизмы, которые вместе с армиями и их обозами преодо­левали колоссальные расстояния. Вплоть до Вто­рой мировой самыми массовыми убийцами во время вооруженных конфликтов были не стре­лы, пули и ядра, а микробы. За войной по пятам следовали ее вечные спутники — голод и мор. Дороги заполняли толпы солдат, беженцев и тор­говцев, которые разно­сили болезни, как почталь­он — письма. В 1627–1628 годах, во время кампа­нии по усмирению протестантов, восьмитысячная королевская армия пересекла Францию от Ла-Рошели на побережье Атлантического океана до Монфера, недалеко от современных границ Швейцарии и Италии. Вместе с ней по стране разошлись чумные бациллы. За несколько лет, по оценке, которую при­водит французский историк Эммануэль Ле Руа Ладюри, страна лишилась более миллиона подданных.

Эпидемии пользуются дорогами, мостами, кораблями, поездами и самолетами, которые мы создаем, чтобы ускорить коммуникации между городами, регио­нами, странами или континентами. Хорошим примером служит другая смерто­носная инфекция — холера.

Она давно была распространена в Индии. Хотя в XVI веке португальцы создали там свои колонии, до Европы болезнь долго не добиралась. Лишь в первой половине XIX века эпидемии вспыхивают в России, Франции, Англии и даже в Америке. Вероятно, дело было в скорости и интен­сивности коммуникаций. Вспышки холеры быстро затухают через несколько недель, если у бактерии заканчи­ваются новые жертвы. Старинные суда шли очень мед­ленно, и инфек­ция была не способна пере­жить морское странствие. Более быстрые кораб­ли, построенные в XIX веке, а в даль­нейшем изобретение пароходов и открытие Суэцкого канала, связавшего Индийский океан со Среди­земным морем, позво­лили ей путешествовать с полным комфортом. За прогресс приходится распла­чиваться.

Автор: Михаил Майзульс