Во власти добрых сил

Человек, не занимающийся профессионально теологией или историей протестантизма, но все же интересующийся этими темами, при упоминании имени Дитриха Бонхеффера вспомнит, пожалуй, три момента: его участие в подпольной антигитлеровской группе, его размышления о безрелигиозном христианстве и его стихотворение “Von guten Mächten”, ставшее невероятно популярным песнопением. К нему-то я и предлагаю обратиться сегодня.

5 апреля 1943 года Дитрих Бонхеффер был арестован. Его письма из тюрьмы, адресованные родным и друзьям, легли в основу знаменитой книги «Сопротивление и покорность». Находясь в заключении, Бонхеффер интенсивно изучает духовную поэзию и именно в ней черпает для себя вдохновение и утешение, а также силы для душепопечительской помощи своим товарищам по заключению.

Между июнем и декабрем 1944 года в письмах Бонхеффера мы находим десять его собственных стихотворений, последним из которых и является “Von guten Mächten”. Интересно, что до этого времени Бонхеффер стихов вообще не писал. Его обращение к поэзии удивило его самого, к своим поэтическим попыткам он относился весьма критически, даже в какой-то мере дистанцировался от них. Бонхеффер действительно не поэт. В его стихотворениях, на мой взгляд, будет излишним искать особых чисто поэтических достоинств. Он сам ясно видел их художественные несовершенства, тем не менее продолжал писать снова и снова писать их.

В чем же причина обращения богослова к поэзии? Об этом подробно пишет известный современный богослов Аксель Денеке, размышления которого сводятся, на мой взгляд, к двум выводам.

Во-первых, в конце своего пути Бонхеффер распознает, что возможности поэзии в отношении нашей речи о Боге куда больше, чем возможности дискурсивного богословия. Денеке пишет: «Обе выразительные формы (музыка и поэзия. — А.Т.) в области «предпоследнего» приближаются к «последнему» и «окончательному» настолько, что в отдельных моментах речь даже может идти об их тождестве (с ним) <…> Удачная теология неизбежно переходит в поэзию <…>». Иными словами, поэзия — в отличие от теологии — способна (пусть лишь и в отдельные моменты) стать непосредственной выразительницей божественного, то есть — решусь перефразировать Денеке — собственно божественным откровением.

Во-вторых, такое понимание поэзии становится важным как раз в контексте мыслей Бонхеффера о безрелигиозном христианстве, которое для своего выражения в «совершеннолетнем мире» нуждается в новом языке. Денеке считает, что для Бонхеффера таким «новым языком» и должна была стать поэзия. Соответственно, его поэтические опыты — это и есть не что иное, как практическая попытка говорить в рамках безрелигиозного христианства. Косвенным подтверждением этому служит то обстоятельство, что первые поэтические опыты Бонхеффер предпринимает уже через несколько недель после письменной фиксации своих размышлений о безрелигиозном христианстве. Для Денеке нет сомнений в том, что обе области творчества Бонхеффера теснейшим образом связаны друг с другом.

Подытоживая, можно дерзнуть предположить, что, рассматривая стихотворение “Von guten Mächten”, мы получаем, во-первых, возможность (хотя бы просто возможность!) прикоснуться к божественному откровению и, во-вторых, возможность (опять же — хотя бы только возможность!) приблизиться к пониманию того, чтó Бонхеффер имел в виду под «безрелигиозным христианством», о котором до сих пор ведется столько споров.

Это стихотворение Дитрих Бонхеффер адресовал своей невесте — Марии фон Ведемайер, а также и своей семье в качестве новогоднего приветствия. Стихотворение датировано 19-м декабря 1944 года. Марии оно было передано подпольными путями, поскольку на данный момент корреспонденция для заключенного Бонхеффера была официально запрещена.

1. Во власти добрых сил, хранящих вечность,
Что берегут и утешают нас,
пусть будут наши дни, как бесконечность,
И новый год приходит в добрый час.

2. И даже если тяжесть дней прошедших
Душе твоей покоя не даёт,
Знай — ты средь многих, благодать нашедших,
Средь тех, кто в сердце с Господом живёт.

3. Мой Бог, когда Ты нам подносишь чашу,
Что до краёв страданием полна,
Мы принимаем с ней спасенье наше,
И дар любви Твоей мы пьём до дна.

4. В Тебе — и радость жизни, и блаженство,
Всё счастье мира нам дано в Тебе,
Пусть мы так далеки от совершенства,
Ты — свет для душ, блуждающих во тьме.

5. Давайте же зажжём сегодня свечи,
Чтоб свет любви Христа нас озарил,
Мы вместе в этот день и в этот вечер,
Господь нас навсегда соединил.

6. Умолкнут звуки, ночь расправит крылья,
Застынет мир, невидим в тишине,
Но вечно славить нам Твоё всесилье,
Вовеки — в небесах и на земле.

7. Чудесно силами добра укрыты,
Спокойно мы в грядущее глядим,
Бог среди нас и вечером и утром,
Мы каждый новый день встречаем с Ним.

Первая строфа, которая содержит личное обращение и упоминание Нового года, явилась главным препятствием в популяризации данного текста как песни, поэтому в некоторых переводах ее пытались либо переделать, либо вовсе обойти.

Однако именно слова о «добрых силах», встречающееся уже в самой первой строфе и повторяющиеся в самой известной — последней седьмой строфе, вероятно, стали самой главной причиной популярности этого стихотворения. Аксель Денеке очень точно подметил: если бы в стихотворении стояло, например: «Верно и тихо окруженный Божьей милостью», то оно вряд ли настолько затрагивало бы читателей. Выражение «добрые силы» сразу же бросается в глаза, оно беспримерно в западной духовной поэзии; подобных примеров более нет ни в традиционных песнопениях или иных духовных текстах, ни в лютеровской Библии. Именно в нем Аксель Денеке видит попытку Бонхеффера говорить на безрелигиозном языке: «Ибо (выражение) “добрые силы” широко отрыто для того, чтобы и секуляризированный, далекий от религии читатель или слушатель <…> мог бы связать с ним свой опыт “трансцендентного”, то есть того, что его превосходит и не может быть им определено <…> Это не обязательно должен быть Бог или Его “небесные воинства”, это может быть любой “доброй силой”, которая придает смысл моей жизни: как неким внешним воздействием, так и внутренней крепостью, определяющей мое бытие. Все остается открытым, сознательно открытым».

Собственно, сам Бонхеффер довольно точно описывает, что он подразумевает под «добрыми силами», в сопроводительном письме к этому стихотворению: «Это будут очень тихие дни в наших домах. Но я снова и снова переживал, что чем тише становилось вокруг меня, тем более отчетливо ощущал я мою связь с вами. Словно бы душа в одиночестве формирует органы, которые мы почти не знаем в наших буднях. Поэтому я ни одного момента не ощущал себя одиноким и оставленным. Ты, мои родители, все вы, все друзья и ученики на фронте, вы всегда совершенно рядом со мной. Ваши молитвы и добрые мысли, библейские цитаты, давно прошедшие разговоры, музыкальные произведения, книги обретают жизнь и реальность как никогда раньше. Это великое, незримое царство, в котором живешь и в реальности которого не можешь сомневаться. Если в старой детской песенке так говорится об ангелах: “те, что меня укрывают, те, что меня будят утром”, то это охранение добрыми, незримыми силами вечером и утром есть то, в чем мы, взрослые, сегодня нуждаемся не меньше, чем дети».

Используя подчеркнуто нерелигиозное выражение «добрые силы», Бонхеффер утверждает: речь идет о том, что на религиозном языке именуется «ангелами». Те, кого мы традиционно именуем ангелами или даже своими ангелами-хранителями, — не что иное как «молитвы и добрые мысли, библейские цитаты, давно прошедшие разговоры, музыкальные произведения, книги»! Именно они — а не какие-то мифологические сверхъестественные существа — хранят нас, оберегают и утешают в трудный час. Именно они — предвосхищая последнюю строфу, где вновь звучит этот мотив — дают нам силы спокойно глядеть в будущее. Интересно, что практически все комментаторы отмечают: несмотря на такой почти вызывающе нерелигиозный язык, в первой строфе имеются и очевидные языковые отсылки к тексту лютеровской Библии (а именно: к Пс. 138, 5 и Пс. 90, 11): «Сзади и спереди Ты объемлешь меня, и полагаешь на мне руку Твою» и «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих».

Помимо этого, «добрые силы» — еще и то общее поле, в котором заключенный в тюрьме Бонхеффер все равно остается единым со своими родными и близкими. Именно эти «добрые силы» преодолевают самые большие расстояния, пронизывают самые толстые стены. Это и есть конкретные проявления святого, божественного, трансцендентного; именно благодаря им мы ощущаем Божье присутствие в нашей жизни. Вернее (говоря на «безрелигиозном» языке), «молитвы и добрые мысли, библейские цитаты, давно прошедшие разговоры, музыкальные произведения, книги» и многое другое подобное этому, и есть то, что религиозные люди именуют на своем языке «ангельским» и «божественным» миром. По сути дела, в своем стихотворении Бонхеффер осуществляет радикальную «демифологизацию» традиционных религиозных понятий, причем делает он это максимально щадящим, внешне незаметным образом (любопытно, что песнопение “Von guten Mächten” довольно популярно и в самых консервативных, даже фундаменталистских кругах).

Трагически разъединенный со своими близкими в новогоднюю ночь, но все же единый с ними в том общем поле, которое создают «добрые силы», Дитрих Бонхеффер отдает себе отчет в том, что Новый, 1945 год станет последним годом его жизни: он был казнен нацистами 9 апреля 1945 г. в замке Флоссенбюрг… Показательно начало второй строфы: его сердце терзает не ожидание грядущей беды, а не дает покоя тяжесть прошедших дней старого года, того самого 1944-го, когда его разлучили с близкими — навсегда. Угроза, нависшая над Бонхеффером, — это угроза из прошлого. Будущее — какими бы ни были конкретные, внешние перспективы — это всегда пространство надежды, вернее сказать, пространство спасения, а еще точнее — пространство того, что обозначается немецким словом „das Heil“. Это важнейшее в немецком религиозном, поэтическом, политическом, да и в самом бытовом языке слово, к сожалению, невозможно однозначно перевести на русский. В религиозных текстах оно обычно стоит на тех местах, где в русских находится слово «спасение». Однако „das Heil“ означает не просто избавление от какой-либо беды или угрозы, а все то, что содержит в себе это слово: благополучие, блаженство, благо — в том числе и вечное.

Важно, крайне важно, что мольба об этом спасении или вечном благе, с которой Бонхеффер обращается к Господу в конце второй строфы, является не итогом, а предпосылкой двух последующих строф. Это вечное спасение/вечное блаженство способно включать в себя и то и другое: и ведущие к смерти страдания, и возможность избавления от этой опасности, а также обычную человеческую радость о «мире и свете его солнца». Фактически размышления о двух возможностях, с которыми может столкнуться заключенный в будущем, обрамляются двумя взаимосвязанными высказываниями: во-первых, мольбой о спасении/вечном благе, во-вторых, отдачей своей жизни в ее целостности в руки Господа.

Слова о «полной страданий чаше», которую мы готовы принять из рук Господа, могут показаться обычной благочестивой и патетической банальностью. Однако, при чуть более внимательном рассмотрении, они могут вызывать чувства предельного неудобства и сомнения. Очевидно, что в них находит отголосок история моления Иисуса Христа о чаше в Гефсиманском саду. Однако в словах Христа не было ни капли благочестивого энтузиазма и пафоса. Он молил как раз с дрожью в голосе и даже с кровавыми слезами. Во всяком случае, о благодарности там речи не было. Может ли обычный верующий человек оказаться в похожей ситуации «благочестивей» и тверже самого Господа? Насколько искренне такое утверждение Бонхеффера? Мне кажется, Бонхеффер осознанно формулирует эти строки так, чтобы они звучали не как религиозная, а как любовная лирика. Слова о «благой/доброй и любимой руке» хотя и не кажутся вовсе уж экзотическими в религиозном контексте, они гораздо лучше вписываются в рамки именно любовной лирики.

Пятая строфа буквально дышит адвентско-рождественским настроением: зажженные свечи — непременный элемент домашнего убранства в это время года. В стихотворении Бонхеффера именно они — уютные и домашние (можно было бы сказать: почти мещанские) — символизируют тот свет, который приносит в нашу жизнь Бог. Его сияние — не всегда ослепительно-свято, оно может, а порой и должно быть очень простым, домашним. И еще — в этой строфе содержится единственный во всем стихотворении восклицательный знак. Он стоит после фразы: «Господь нас навсегда соединил» (досл.: «Если можно, соедини нас снова!»). И возможно слова эти образуют, на первый взгляд, неочевидный центр всего произведения, его внутренний смысл: отчаянная мольба о новой встрече с близкими людьми. Именно в этом случае Бонхеффер не может сдержать своих эмоций, именно здесь прорываются его глубочайшие чувства. Ничто не может заменить того неповторимого чувства, когда держишь в своей руке руку близкого человека, вместе смеешься, молишься, разговариваешь друг с другом, рядом друг с другом ешь, пьешь, спишь. В конце концов, это и есть глубочайший смысл божественной реальности — опыт человеческой любви, близости и тепла.

Особый интерес в этом стихотворении представляет шестая строфа. Она начинается со слов о тишине, распространяющейся вокруг самого Бонхеффера и его близких. Это и тишина тюремных ночей, это и тишина предрождественских настроений, это и внутренняя тишина души пред Богом. Впервые мотив тишины звучит уже в самой первой строчке, досл.: «Верно и тихо окруженный добрыми силами», но особенно ярко всплывает в шестой строфе. Можно предположить, что речь в ней уже идет не столько о фактической, сколько об эсхатологической тишине. В этой тишине — и предчувствие собственной гибели, и предвестие великого избавления.

И именно в многослойной тишине можно услышать полнозвучье того мира, который незримо раскрывается вокруг нас. Это, конечно, в первую очередь тот незримый мир, о котором речь идет в Символе веры; мир, недоступный нашим земным органам чувств. На это указывают почти все комментаторы. Но для меня важно другое: ежели многослойная тишина вокруг нас, то и этот мир нельзя сводить лишь к одной трансцендентной сфере. Это гораздо более сложная реальность. Достаточно вспомнить, что обычный, обыденный мир расстилался вокруг самого Бонхеффера лишь незримо, был недоступен ему за тюремными стенами. Так мы еще раз видим, как религиозные, трансцендентные реалии сливаются в этом стихотворении с самыми обыденными, образуя с ними единое поэтическое целое. И то пение, которое наполняет этот мир, соединяет в себе и ангельское пение, библейское «Слава в вышних Богу», и обычное рождественское пение верующих в церквях и дома и неслышное звучание тех самых «добрых сил», которые и есть истинно ангельская реальность.

Наконец, седьмая, самая известная строфа стихотворения. На первый взгляд она кажется предельно простой. И в ней вновь поэт говорит о «добрых силах». Но теперь они не просто окружают, но и оберегают нас. Это действительно силы. Их присутствие позволяет нам спокойно смотреть в грядущее, поскольку их присутствие и есть знак и выражение того, что Бог сопровождает нас. Их присутствие — это присутствие Бога. Какая бы участь нас ни ждала, Бог будет с нами досл: «и вечером, и утром, и, конечно, каждый новый день!»

Аксель Денеке отмечает, что это выражение «новый день» можно понимать сразу на нескольких уровнях: это и просто новый день, следующий за вчерашним ушедшим, и новый день в радикальном эсхатологическом смысле — как вечная жизнь, и первый день каждой новой человеческой жизни, и момент всякого нового начинания или поворота в нашей судьбе. Ни один новый порог в нашей жизни не будет слишком высок для Бога!

Юрген Хенкис обращает внимание на слово «чудесно» („wunderbar“). Он подробно пишет о том, какое значение для Бонхеффера в заключении приобрело духовное песнопение Готфрида Арнольда „So führst du doch recht selig, Herr, die Deinen“. Это песнопение Дитрих подробно обсуждал и в своей переписке с невестой. При этом в данном песнопении (как и во многих других) пути, которыми ведет нас по жизни Бог, обозначаются словом „wunderlich“, то есть «странные, причудливые». Имеется в виду, что они, по крайней мере на первый взгляд, нам непонятны. Не исключено, что и в своем стихотворении Бонхеффер использует слово „wunderbar“ не только и не столько в смысле «чудесно», сколько в значении «непостижимо». То есть речь идет о том, что «добрые силы» оберегают нас отнюдь не очевидным образом, что их сила открывается, как учил Лютер sub contrario, то есть «под видом противоположного», что неудачи и катастрофы на жизненном пути ни в коем случае не означают, что Бог нас покинул.

Мне же бросается в глаза, что Бонхеффер в этой строфе прямо говорит о том, что Бог сопровождает нас утром, днем и вечером. Но слово «ночь» здесь отсутствует. Случайно ли это? Мне кажется, за этим стоит глубокий личный опыт: ночь — это время, когда демоническое, злое, чуждое берет верх. Есть ситуации, когда Бог действительно оставляет нас. Страшный опыт. Через сколько таких ночей пришлось пройти самому Дитриху Бонхефферу? Через сколько таких ночей прошли миллионы и миллионы других людей? Но, не пройдя через ночь, не встретишь и утра. Такой опыт богооставленности, при всей своей тяжести, необходим. Это то самое tentatio, Anfechtung , о котором Лютер писал как о необходимом элементе христианской духовной жизни: «Tentatio, искушение — это испытание, которое учит тебя не только учить и знать, но и (по-настоящему) переживать то, насколько праведно, насколько истинно, насколько сладко, насколько драгоценно, насколько могуче, насколько утешительно Божье Слово, мудрость сверх всякой мудрости <…>. Ибо как только Слово Божие начинает проповедоваться тобой, тебя сразу же посещает дьявол, чтобы сделать тебя подлинным доктором и научить тебя через свое искушение искать Слова Божьего и любить его».

Да, стоит согласиться с Акселем Денеке: есть что-то неправильное в том, что столь личный текст стал столь широко распространенным песнопением, своего рода церковным «шлягером». Но, если вспомнить то, что мы говорили в самом начале о родстве поэзии и музыки, которые преодолевают границы нашего мира и способны, пусть лишь на мгновение, дать нам прикосновение к самому Божеству, то не приходится удивляться, что в данном случае поэзия соединилась с музыкой, а слова Дитриха Бонхеффера звучат теперь не только в глубине сердец, но благодаря многочисленным мелодиям наполняют собою нашу церковную и повседневную жизнь, вновь и вновь давая нам ощутить новые грани божественного Откровения.

Антон Тихомиров, доктор теологии.

Оригинал — https://bogoslov.ru/event/5672283 (с сокращениями)