«Чем больше вы идете на компромиссы, тем сильнее вас в****т в конце»
Редактор «Ленты.ру» — об антивоенной акции, работе под военной цензурой и будущем медиа и России.
Avtozak LIVE существует только благодаря вашей поддержке. Отправьте пожертвование, чтобы мы и дальше могли рассказывать о происходящем в России. Реквизиты тут.
9 мая на главной «Ленты.ру» появились десятки антивоенных публикаций, главная из которых — центральный текст под названием «Путин должен уйти. Он развязал бессмысленную войну и ведет Россию в пропасть». Ответственность за акцию взяли на себя руководитель отделов «Экономика» и «Среда обитания» Егор Поляков и редактор Александра Мирошниченко. Оба журналиста сейчас находятся за рубежом.
Корреспондент Avtozak LIVE встретился с Егором, чтобы выяснить, как он вместе с Александрой планировал громкое антивоенное выступление, как изменилась его жизнь после Дня Победы и каково это — работать в условиях военной цензуры.
Об акции на 9 мая
Егор, в глазах значительной части населения населения страны ты — предатель Родины. Это одно из очевидных последствий, с которыми ты столкнулся после своей акции. Прибавим к этому вынужденную эмиграцию, потерю работы — что еще тебе пришлось пережить за эти дни?
Начнем с того, что я себя никаким предателем Родины не ощущаю. Я, возможно, предатель для той части населения, которое не очень хорошо информировано о том, что происходит в нашей стране и в мире. Но сам себя предателем не ощущаю, клеймить других не намерен.
[Помимо эмиграции и потери работы, я столкнулся] с небольшим прессом. На следующий день [после акции] запустили троллей, но комментарии были совсем невразумительные, с нулевой аргументацией. Было даже как-то нелепо читать все это. Прессинга от правоохранителей жду.
Есть ли информация, планируют ли заводить на тебя уголовное дело?
Пока не завели, но есть информация, что такая вероятность весьма и весьма высока.
Антивоенные новости провисели на сайте «Ленты.ру» минут 40 минут, скриншоты разошлись по независимым СМИ и соцсетям. Твой план сработал, кажется, как надо. Как долго ты его вынашивал?
Давно. После начала войны у меня было несколько очень тяжелых недель, когда я, как и все адекватные россияне, пребывал в шоке и не знал, что делать. Меня бросало из стороны в сторону, не буду уточнять, из какой и в какую, потому что могу себя дискредитировать.
В один прекрасный день я проснулся и пришел к выводу, что то, что мы в итоге с Сашей сделали, это и будет самым действенным методом борьбы против пропаганды войны и за пропаганду мира. Пропаганда может быть и позитивной в данном случае. Пропаганда мира, пропаганда свободы, да и в конце концов человеческой жизни. Она должна быть сейчас.
В этот прекрасный день я понял, что я сделаю, когда я сделаю, и как я сделаю. Дальше оставалось собрать этот пазл воедино, воплотить в жизнь, что было весьма и весьма проблематично.
То, что акция прошла именно 9 мая, не совпадение?
Нет, конечно, это не совпадение. Все-все было намеренно.
Тебе не было стремно? Хотя празднование 9 мая извращено донельзя, День Победы все еще остается священным праздником и для большинства россиян, и для Кремля.
Да нет, наоборот. Мне кажется, ты правильно говоришь насчет того, что праздник извращен. Это такой средневековый шабаш ведьм, когда они собирались вокруг костра и читали заклинания. Апофеоз современной российской пропаганды.
Поэтому я не вижу здесь ничего такого. Наоборот, дата была выбрана ровно для того, чтобы лишний раз напомнить, что война это не праздник. И победа в войне и фраза «праздник со слезами на глазах» — это в первую очередь о слезах о потерянных жизнях. И праздновать что-то, когда сейчас умирают люди, уходят снова жизни, это просто кощунственно. Это просто апофеоз цинизма.
Утром 9 мая все пошло по плану?
Нет, мы чуть пр******сь по таймингам, немного сорвали собственные дедлайны. Все должно было быть чуть-чуть раньше (новости на сайте появились около 9:40 утра — прим. ред.). Но объективно, наверное, это моя вина, потому что материалов было много, а людей на их проталкивание было всего двое. Но в целом, я оцениваю, что на 80-90% все было выполнено. Как говорится, «вас заметили».
Десятки новостей и один большой текст, написать это — большая работа. Сколько вы их готовили? Ты спал вообще?
До 9 мая нормально было спать по 3-5 часов в день. При этом не забывай, что я еще оставался руководителем отделов, у меня были обязанности, пренебрегать которыми я никак не мог. Но действовать приходилось так, чтобы не привлекать к себе внимание. Поэтому было тяжко. В общей сложности, в одном документе было около 100 тысяч знаков, отдельно лежал текст.
Да, звонил, я не буду говорить о содержании этого диалога — это как минимум неэтично. Диалог прошел на повышенных тонах, мы очень быстро друг друга поняли. И также я осознал, что на этом наше сотрудничество окончено. Это был ожидаемый финал.
Получал ли ты какие-либо сообщения, звонки от коллег из редакции? Не от руководства?
Больше поддержки или непонимания?
Сплошная поддержка. Все кто не поддержал, я подозреваю, либо не осмелились, ну, либо не стали. Не написали те, кто поддерживает российские власти, войну.
О том, зачем все это
Ты продолжал работать, уже запланировав акцию, которая поставит под удар и тебя, и всю редакцию. Как ты жил с этим?
Было сложно совмещать, нужно было следить за своей речью. Для меня это было главной проблемой. Исполнение плана мне было понятно. Главной задачей было не допустить ошибку в элементарных вещах, а для меня это свойственно.
В отдельные моменты я не мог сопоставить риски и последствия, безусловно меня одолевали сомнения – это человеческий фактор. Но все же я был уверен, что это нужно делать. У нас был Сашей договор, что если я начну в чем-то сомневаться, то она мне покажет нужные кадры, и мои сомнения уйдут.
Если мы сопоставим судьбу всего издания и тысячи невинных жизней, то для меня выбор в пользу второго очевиден. Извините, дорогие коллеги, за то, что вы останетесь без работы. Но это не сравнимо с тем, что люди могут потерять жизни своих близких, свои собственные, свои дома.
Выступать против войны открыто людям не дает страх. Страх часто благородный и оправданный: не за себя, но за родных, близких, коллег. Как ты его поборол?
Вероятно, страх не ушел полностью, пока мы не сделали, то, что задумали. Когда я дал отмашку о готовности, меня трясло, до этого я не мог нормально есть.
Этот поступок кардинально поменял мою жизнь и, думаю, еще поменяет. Но это ощущение, когда ты можешь без стыда смотреть в зеркало, бесценно. Оно действительно освобождает от оков страха. Ты это сделал и тебе уже ничего не страшно.
Мы начали рассуждать о мотивации со слов о твоих коллегах. А я не могу не спросить о родственниках, о твоих близких людях, потому что как показывает практика, внимание правоохранительных органов может быть приковано в том числе и к близким активистов. Собственно, обсуждал ли ты с ними вероятность того, что репрессии в той или иной степени могут коснуться их?
Я пока также не буду вдаваться в подробности, потому что это упростит работу правоохранительным органам. Лично я допускаю такое.
Проблема в том, что я не могу сказать, что мои родственники полностью поддерживают то, что я сделал. Но нашей власти все равно, кого забирать на митинге — могут даже человека с буквой Z увести. У них [правоохранительных органов] есть задание. Возможно, некоторым родственникам столкновение с этой властью не по телевизору, а в реальности откроет глаза. Я бы, конечно, не хотел, чтобы глаза открывались таким способом, но если другого способа нет…
Мне было тяжело взвесить это в голове, но почему судьба моих родственников должна быть в приоритете перед невинно убитыми людьми?
Кажется, что ты отчасти распоряжаешься судьбой своих родственников, не спрашивая их об этом.
Я не считаю себя вершителем судеб. Но стоит вернуться к нашему тексту. Если вы 20 лет не брали на себя ответственность за то, что происходит в вашей стране, то будьте готовы столкнуться с последствиями.
Все должны нести ответственность за все, что сейчас происходит. Коллективная ответственность остается, как бы кто-то не пытался от этого уйти.
О работе в условиях военной цензуры
9 мая — 75-й день войны. Два с половиной месяца ты работал на СМИ, которое по сути выполняло заказ государства, напавшего на соседнюю страну. Как ты себя ощущал?
«Да как ты сейчас говоришь крамольные для власти слова, ты же недавно работал на нее?» Я готов ответить, готов к ушатам говна.
Я выпустился из универа в 2013 году. В начале ты без раздумий берешь ту работу, которую дают, если ты не божий помазанник. У меня это был инвестиционной холдинг «Финам», у них был сайт, и я там начал первые заметочки писать. Проработал я там полтора года, захотелось чего-то нового. Я попал в «Газету.ру» — уже после Крыма.
Тогда началась первая волна этой адовой цензуры — с разгоном старой «Ленты.ру». Но давайте не забывать, что давлению подверглась не только «Лента.ру». Было уничтожено такое издание, как «Русская планета». Очень много изданий подвергались нереальному давлению за свои заметки о Крыме, о Восточной Украине. Я мелких [изданий], наверное, уже не вспомню, но я помню, что такого парня, как Паша Никулин, сильно прессовали за репортажи из Крыма. Я помню, как разносили РБК в том числе за расследование про то, кто и как финансирует сопротивление на Донбассе. Я помню, что разгонять редакции начали до того, как я встал на ноги [в журналистике].
На тот момент я еще не до конца понимал, как все устроено. Мне было комфортно с людьми, которые работали там. И уровень свободы, который давали в 2014 году, был большой. Очень большой. Я столкнулся в 2014 году только с некоторыми блок-темами. Я понимал, что это плохо, но получив работу, ты принимаешь правила этой игры.
На тот момент казалось, что это вполне нормально, но при этом на подкорке мне уже тогда показалось, что чем больше вы идете на компромиссы, тем в конечном итоге сильнее вас въ**ут. Ровно эту ситуацию мы наблюдаем в 2022 году. Все эти 8 лет российская власть планомерно давит все медиа, которые критикуют ее. Ну и просто вычистили все поле.
Возвращаясь к камню в мой огород. Сейчас прозвучит эта ху***я фраза, но так сложились обстоятельства, что мой карьерный путь не сложился с… Не хочется говорить нормальными СМИ…
Давай скажем независимыми СМИ.
Да, не сложилось. Уходя из «Газеты.ру», я выбирал между ТАССом и еще одним изданием, которого уже не существует. Я выбрал ТАСС, потому что этот опыт мне показался более интересным, и, честно говоря, не жалею. Опыт, который я получил, в дальнейшем мне сильно помог.
Побывав там, я понял природу власти внутри. Пафосно прозвучит, но [я понял] природу запретов и механизмы отработки этих запретов. По каким каналам они идут, с кем это обсуждается и как это насаждается в редакции. Это был адский стресс, мне не хотелось это принимать. Но в ТАССе тебя еще и ломают. Твое мнение там никого не еб*т. Там как в армии. Тебе сказали — ты делаешь.
Я ушел оттуда в «Ленту» в 2017 году, и на фоне ТАССа это было самое свободное медиа из крупных в России. Потому что я и мои ребята писали просто до**я заметок, критикующих действующую власть. Самый яркий пример — это текст, в котором мы сравниваем всю российскую экономику с одним из штатов в США, с Калифорнией, если мне память не изменяет.
После пенсионной реформы и после 2020-го стало очевидно, что наше сотрудничество с «Лентой» закончится. В 2020-м мне дали бюджет и сказали: «Попробуй сделать что-то интересное». Но чем дальше мы работали, тем очевиднее было, что в существующих условиях делать это невозможно. Условно, у тебя падает фондовый рынок, а тебе просто запрещено писать про это. Иногда тебе запрещено писать о падени конкретных компаний. Думаю, кто на рынке работают долго, догадываются, о каких компаниях идет речь.
В таких условиях работать невозможно. У тебя есть жесткий KPI, по которому ты должен чуть ли не каждый месяц устанавливать рекорд, но при этом [публиковать] часть объективной инфы тебе запрещено. И что ты в это ситуации будешь делать?
В общем, в 2020-м году мне стало очевидно, что я уйду. Со своими сотрудниками я тоже это обсуждал, а с началом войны стало понятно, что это надо делать быстрее. При этом у меня было несколько очень серьезных разговоров с начальством, в которых я давал понять, что в таких условиях работать лично мне невозможно. Мне кажется, что мой месседж можно было услышать, но этого не случилось. В итоге мы получили что получили.
Скажи, работать в условиях военной цензуры, когда твое государство бомбит другое, это вообще каково?
Пи***ц! Я думаю, это сейчас общий рефрен у тех, кто продолжает это делать. Просто пи***ц. Большинство журналистов, которые умеют работать, умеют искать источники — они же видят все каждый день. Куча контента появляется с мест. Это сейчас любят называть фейками. Но вы же можете просто найти это видео в аккаунтах людей и понять, что это запись с места событий. Война идет в режиме онлайн. Отрицать тот факт, что здесь был город, а через две недели от него остался один фундамент, и говорить, что это какое-то освобождение… Бл***ь, наверное, освобождение от цивилизации. Потому что раньше у вас был водопровод, а теперь у вас нет ни**я.
Для меня это было невыносимо, для Саши тоже. Наверное, эта мысль нас и притянула, потому что мы сошлись достаточно случайно. Я просто почувствовал ее настроение, мы провели небольшой диалог и начали работать над тем, что в конечном итоге сделали.
Уйти можно не так, как это сделали мы. Можно просто сказать «Нет» или «Я не буду этого делать». Если все люди из крупных медиа, кто не поддерживает войну, просто поднимут свою задницу и уйдут, власть не найдет им замену. Потому что столько компетентных людей в стране нет. На поиск новых придется потратить время, деньги, много денег. А ресурсов у системы остается все меньше и меньше. И мне хочется верить, что их будет еще меньше в связи с действиями цивилизованных стран и компаний.
Каждый себе должен задать вопрос: что он может сделать, что он готов сделать? Необязательно вылетать на улицу и махаться. Это можно сделать тихо, но это будет не менее больно для системы, чем публичное заявление.
Но умалять публичных заявлений тоже не нужно. Если кто-то на это способен и готов, это тоже нужно делать: каждое публичное заявление — это небольшой гвоздик в гроб системы власти. Чем больше этих гвоздиков будет, тем лучше.
Ты понял, что означает денацификация, демилитаризация и все прочие «де-», которыми оперирует пропаганда?
У меня же образование политолога, так что я понял. Обосновать их позицию с точки зрения смыслов я могу, но я не буду это делать, чтобы не упростить им жизнь.
Проблема в том, что они не смогли разжевать собственные тезисы своей аудитории. Об этом свидетельствует смена риторики власти в течение двух месяцев. Сперва, значит, мы хотели что-то там денацифицировать — слово-то какое выбрали, что половина россиян его выговорить с первого раза не может! Демилитаризация, в принципе, понятна — превращение вооруженных сил Украины в некое подобие пепла.
Но основная цель, которую изначально преследовали, — это смена власти на территории Украины. Об этом косвенно свидетельствуют даже всплывшие из ниоткуда Янукович, Азаров, Царев и прочие адепты старой власти — политические трупы. И это показывает уровень подготовки к этой самой «спецоперации». То есть у людей не то что плана «Б» не было — у них план «А» был, мягко говоря, не очень хорошо подготовлен.
А все эти «де-» — это тот новояз, который уже давно использует российская власть, российская пропаганда, пытаясь хоть как-то обосновать свое существование, свою изысканную уникальность. Реальных смыслов и новой идеологии она не создает.
Цензуру в редакции «Ленты» называли цензурой?
Внутри редакции я никогда не стеснялся называть вещи своими именами. Цензура — это и есть цензура. Мы делаем говно — мы делаем говно. Мы пи***м людям — мы пи***м людям, да. Мы не договариваем — мы не договариваем.
О будущем — своем и России
Акцию ты провел уже из-за рубежа. Уезжая из страны, ты думал о том, что домой можешь не вернуться вообще никогда?
Конечно. Это очень неприятное ощущение. Я очень люблю свой ху***й родной район в Москве — Метрогородок. Я ему передал большой привет в тексте, своей бывшей директрисе передал там же привет.
Готовясь к отъезду, я случайно оказался на Красной площади, даже сделал себе фотографию на память.
Символично. Что именно ты чувствовал?
Грусть, конечно. Потому что я не увижу пацанов, с которыми я каждую неделю играл в футбол. Я не посрусь с мамой по очередной фигне. Я не поборюсь с тараканами, которые приперлись ко мне от соседа, любителя выпить. Ты сам видишь, что нарратив в основном негативный, да? Но тем не менее, это мой родной негатив, и мне жалко его терять. Ну вот такая у меня сейчас х**ая страна, но это же не значит, что я ее должен бросать и не любить.
Конечно, думал о том, что я не вернусь. Скорее всего, пока власть не изменится, ноги моей не будет в стране.
Да, иначе я бы не писал ничего. Месседж был в том числе к россиянам: нам надо что-то менять. Мы ни**я не делали 20 лет, передавали свои избирательные права в руки людей, которые цинично ими распоряжались в своих интересах.
Российская власть не есть Россия. Владимир Владимирович пытается захватить монополию на будущее России. Его надо лишить этой монополии, потому что Владимир Владимирович — это не есть будущее России. История доказывает, что после всех таких ребят, задержавшихся у власти, обычно происходит другая «де-». Была десталинизация, будет и депутинизация.
Депутинизация — часть будущего России. Какой ты представляешь себе страну, когда вернешься?
Ноль идей. Я могу тебе лишь сказать, в какую страну я хочу вернуться. Мне хотелось бы, чтобы это была страна, которая отрефлексировала свои проблемы. Которая отказалась от суперпрезидентской Конституции в пользу, на мой взгляд, парламентской. По примеру Германии или по примеру Штатов — с сильной региональной независимой властью. Потому что такой огромной страной невозможно управлять из одного центра. Это просто неэффективно.
Мне хочется, чтобы Россия показала другую свою сторону — что здесь по-прежнему много умных и образованных людей, которым есть что дать миру, кроме танков в соседней стране. [Хочу, чтобы развивались] науки, как это было в советское время, как технические и математические науки, так и гуманитарные.
Но, к сожалению, уверенности в том, что так произойдет, у меня нет.
Кто умрет первым: независимые или государственные СМИ?
_________________________________