widow's fire
Чан умер вечером. Не досмотрел последние двадцать минут фильма. Хёнджин знает, потому что поставил на паузу, чтобы быстро метнуться до уборной. А когда вернулся...
Чан сгорел быстро. С момента, когда у него обнаружили болезнь прошло не больше шести месяцев. Диагноз: онкология и безразличие к собственному здоровью. Знаков было много и задолго до первого МРТ, и Хёнджин не раз ворчал, что Чану стоит больше себя беречь.
Первыми посыпались волосы. Потом попортились зубы. Чан винил плохую наследственность, улыбался только губами и никуда не выходил без шапки. А когда Чана впервые вырвало кровью, Хёнджин взял вопрос его здоровья в свои истерично дрожащие руки.
Месяцы бесконечных белых коридоров, кабинетов, процедурных. За это время Хёнджин научился всегда улыбаться, беззвучно плакать, чутко спать и просыпаться от малейшего шума. Он научился готовить и делать уколы. Он постоянно читал, изучал, планировал наперёд, находил себе занятия даже когда Чан спал, набираясь сил.
Сейчас Хёнджин плохо понимает, что ему делать. Он действует по указке. Принимает доставки курьеров, расставляет еду в зале для гостей, убирает мусор, общается с теми, кто пришли попрощаться. И снова по кругу.
Завтра всё должно закончиться.
От знакомого голоса всё сжимается.
— Минхо-хён? — Хёнджин обнимает его быстрее, чем успевает подумать об этом, — Ты успел…
— Да, чудом добрался, — Минхо обнимает крепко, массируя лопатки сквозь ткань пиджака, — не ожидал, что смогу билет купить.
Хёнджину всегда было сложно общаться с Минхо. Он плохо понимал его шутки, ворчал на колкости и жаловался Чану, что его лучший друг его буллил. Но сейчас он рад его видеть.
— Ты уже был у… в том зале? — почему-то язык не поворачивается сказать “у Чана”.
Хёнджин не может поднять опухшие от слёз глаза. Он улыбается слабо и ведёт Минхо к столам с угощениями.
— Ты тут уже как хозяин, — Минхо улыбается, пытаясь поддержать, и принимает тарелку из рук Хёнджина.
— Опять ты издеваешься, — Хёнджин ворчит, но не выглядит обиженным.
— Я не шучу! Ты так тут вертишься, так стараешься. Чану очень повезло с тобой. Я рад, что свои последние дни он провёл с тобой.
Хёнджин закрывает руками лицо. Ему внезапно не хочется ни горевать, ни плакать, ни суетиться. Ему хочется улыбаться, потому он и прячется.
Всё это время он делал то, что должен. Менял Чану одежду, мыл его, перекладывал с бока на бок, чтобы не был пролежней. Даже на матрас специальный почти накопил. И всё это время он только и слышал, что не должен этого делать. От Чана, от его семьи, от своей мамы. Его просили не посвящать себя заботе о больном. И сейчас он, кажется, впервые слышит похвалу.
Хёнджина вдруг поняли. Он впервые счастлив.
Хёнджин, не дожидаясь ответа, берёт пару рюмок и несколько бутылок соджу и ведёт Минхо к свободному столу.
Они долго разговаривают, вспоминая былые времена. Минхо рассказывает самые нелепые истории о Чане, которых за время студенчества накопилось немало. Хёнджин смеялся, вытирая слёзы, ведь в каждой этой истории он так отчётливо видел своего весёлого, иногда наивного, иногда слишком серьёзного, но неизменно любящего Чанни.
Когда гости начинают расходиться, к Минхо и Хёнджину подсаживается мама Чана.
— Веселитесь? — она слабо улыбается, а в её голосе нет осуждения, — Это хорошо. Чан был бы рад видеть вас в хорошем настроении. Нальёте и мне?
Хёнджин тут же поднимается за ещё одной рюмкой, едва не теряя равновесие от выпитого ранее, и благодарно улыбается подхватившему его Минхо. Вернувшись, он ставит рюмку и сам разливает соджу старшим.
— Спасибо, Хёнджин-и, — мама Чана улыбается и пьёт залпом, немного поморщившись.
Хёнджин знает, что ей было тяжело их принять. Было проще, когда они жили отдельно. Можно было не общаться с ней и не обращать внимание на то, что о них говорят. Однако, когда болезнь стала брать своё и бить тяжелее, они решили переехать. Общее горе сплотило Хёнджина с мамой Чана. Не сразу, конечно, но постепенно и маленькими шагами они становились ближе. Иногда они вместе пили чай. Сидели молча, слушая тишину, и стыдливо думали о том, чтобы это горе закончилось, прекрасно понимая, что о магическом выздоровлении не могло быть и речи.
И сейчас все трое молчат. Думают о своём, принимая грустную правду: что бы они ни сделали, они бы не спасли Чана.
Мама Бан подпирает голову кулаком, борясь со сном. Последние два дня она почти не спала, и Хёнджин рад, что хотя бы сейчас она может расслабиться и обрести душевный покой.
— Тётушка, давайте мы вас проводим, вам нужно поспать, — Минхо встаёт и подхватывает женщину под руку, поднимая её, — Хёнджин, помоги мне.
Они ведут её на второй этаж. Мама Чана едва передвигает ноги, её всегда быстро брал алкоголь. Хёнджин пыхтит и сдувает чёлку со лба. В костюме ужасно жарко. Он косится на Минхо и тут же отводит взгляд, смутившись его тяжёлого дыхания, пьяного румянца и блеска вспотевшей шеи. Что за мысли вообще лезут?
Минхо помогает маме Чана улечься и снимает с неё обувь. Она тут же мычит что-то невнятное и устраивается поудобнее.
— Пусть отдохнёт, она много пережила, — шепчет Минхо. Они выходят, закрывая за собой дверь, — ты тоже иди спать, я приберусь внизу и—
Хёнджин не даёт Минхо договорить. Переполненный невыразимой благодарностью, он вдруг притягивает его к себе и, сжимая крепко его плечи, утыкается сухими губами в уголок рта. Чужие руки тут же оказываются на талии, то ли отталкивая, то ли прижимая ближе к себе.
— Я не понимаю, я… — Хёнджин прячет лицо в плече Минхо, сотрясаясь от испуга и внезапного всплеска возбуждения, — я просто подумал… я вдруг подумал, что я так хочу жить. Хочу продолжать чувствовать, хочу смеяться, есть вкусную еду, понимаешь? Я так хочу спастись.
Они стоят в коридоре уже какое-то время. Хёнджин чувствует, что Минхо о чём-то думает. Сам же он замер, цепляясь за плечи и жмурясь, словно это напряжение поможет ему не расплыться лужей стыда. Что это на него нашло? Откуда внезапно такое невыносимое желание? Хёнджин чувствует ужасную вину, но в то же время возбуждение. Будто низменная близость, предательство, измена спасёт его, вытащит из этого состояния.
Шёпот падает поцелуями на влажную шею, разбегаясь мурашками. Хёнджин хнычет и льнёт ближе. Ему так хочется, но так стыдно. Минхо сильнее сжимает руки на его талии и делает рывок вперёд, зажимая Хёнджина у стены.
— Мы сейчас всех разбудим, — шепчет Хёнджин, подставляя шею под новые поцелуи. Он шарит рукой по стене и находит ручку двери в комнату Чана, — давай сюда.
Хёнджин сам утягивает Минхо в комнату, обвивает шею и ловит его губы в жадном поцелуе. Руки Минхо ныряют под пиджак, сминая спину, талию, толкают вперёд. Минхо напирает и валит Хёнджина на кровать. Здесь Чан провёл свои последние дни. Хёнджин только этим утром решился сменить постельное бельё, в свежесть которого его сейчас вжимают. Минхо не даёт отвлекаться. Он давит на его пах бедром и нависает сверху, снова целуя шею и ключицы в вороте расстёгнутой рубашки. Его руки мнут, щиплют, дёргают одежду, берут то, что им хочется. Хёнджин хнычет и ёрзает, раздвигая ноги.
— Нет, — снова перебивает его Хёнджин, — у нас давно не было.
Минхо не останавливается. Он быстро расправляется с ремнём и ширинкой Хёнджина, грубо стягивая брюки вместе с бельём лишь для того, чтобы освободить едва возбуждённый член. Он снова целует Хёнджина, и того трясёт от аккуратных мнущих движений на члене.
— Постарайся никого не разбудить, хорошо? — Минхо смотрит прямо в глаза.
А дождавшись вразумительного кивка Хёнджина, он отстраняется, чтобы встав коленями на пол, направить мягкий член себе в рот. Он берёт его полностью, туго обхватывает губами, пускает побольше слюны и уверенными движениями возбуждает Хёнджина, который стонет в скомканное в руке одеяло. Напряжение в теле быстро нарастает, и Хёнджин нетерпеливо толкается навстречу. Обычно он так не делает, но как же сейчас плевать. Не хочется оттягивать момент, наслаждаться близостью. Ему нужна быстрая разрядка, мгновенный экстаз. Утолить эту внезапно возникшую жажду.
И Минхо так хорошо ему с этим помогает. Он принимает уже возбуждённый член так глубоко, как может, помогает рукой, надрачивая, пока сам ласкает красную блестящую головку. Он насаживается ртом, двигает головой быстро и ритмично, а потом, отстранившись, кладёт свободную руку Хёнджина себе на затылок.
— Давай, Хёнджин-и, я знаю, что ты хочешь этого.
Хёнджин выпрямляется. Минхо выпускает ещё слюны на член и опускается ртом до конца, утыкаясь носом в волосы на лобке и расслабляя горло. Смотрит снизу вверху уверенно и кивает головой.
Хёнджин толкается на пробу и видит, как в уголках глаз Минхо блестят слёзы. Его брови сведены, плечи дёргаются, а рукой он усиленно давит на собственную промежность И выглядит он так невозможно красиво и пошло, что Хёнджин не может сдержаться. Он толкается снова, ощущая, как хорошо рот Минхо принимает его, а головка упирается в горло, проскальзывая глубже. Ужасно дико и горячо. Хёнджин снова двигает бёдрами, уже не стесняясь трахая послушно подставленный рот друга его мёртвого парня. Это так неправильно, но так хорошо, так нестерпимо хорошо.
Хёнджину достаточно сделать ещё пары движений и ощутить стонущую вибрацию горла, чтобы кончить прямо в него, мелко толкаясь и продлевая ощущения. Перед зажмуренными глазами вспышки, в ушах — белый шум. Хёнджин падает на спину, жадно вдыхая влажный воздух. Кажется, он впервые дышит так легко.
— Отдыхай, — голос Минхо сипит, когда он ложится рядом, целуя влажные скулы.
— А ты? Тебе же тоже нужно кончить, — Хёнджин сам себе удивляется, как просто говорит об этом.
— Я кончил, не переживай, — и увидев непонимание на лице Хёнджина дополнил: — Ну, эти руки не для скуки, знаешь? Мне бы теперь переодеться и брюки замыть.
Оба замерли. Упоминать сейчас Чана казалось таким неуместным.
— Ты же тоже чувствуешь вину, да? — губы Хёнджина дрожат от накатывающей паники.
— Да, конечно, — Минхо обнимает Хёнджина, прижимая к груди, — но вместе с этим я чувствую облегчение.
Вслушиваясь в мерное сердцебиение, Хёнджин закрывает глаза. На душе и правда легко, и эта самая лёгкость парадоксальным образом взывает к вине. Наверное, и правда нет ничего такого в том, чтобы быть живым, когда близкий человек уже нет?
Хёнджин не помнит, как провалился в сон. Помнит только мягкие ладони на лице, тёплые объятия и успокаивающую смесь парфюма Минхо и средства для стирки, которым пользовался Чан.
А потом наступило пасмурное утро. Минхо и Хёнджин ничего не говорят друг другу. Молча собираются, приводят комнату в порядок и закрывают за собой дверь.
— Мальчики, нам нужна ваша помощь, — говорит мама Бан за завтраком, — по традиции гроб должны нести родственники-мужчины, а папа и брат вдвоём не управятся.
Нести закрытый гроб странно. Ещё более странно осознавать, что в нём лежит человек, которого Хёнджин любил последние несколько лет. Да и до сих пор любит.
Хёнджин задумчиво смотрит на Минхо. Он тоже выглядит угрюмо. Кусает губу и неотрывно смотрит на чёрную гладь дерева. Потом поднимает глаза на Хёнджина и робко, совсем несвойственно для себя улыбается.
Хёнджин улыбается в ответ и крепит к крышке гроба букет белых лилий.
Их с Минхо общая вина ещё долго их не отпустит. Но, может, всё же нет вины живых перед мёртвыми в том, что они живые?