Следы затопления. Глава 13
- Меч или лук, с чего хочешь начать обучение?
Тан Иджэ продолжил говорить так, словно ничего не произошло. Сахён, делая вид, что ещё туже затягивает наруч на запястье, искоса взглянул на него, пытаясь прочесть его мысли. Ему было любопытно, о чём, чёрт возьми, они говорили с Ю Бэкху, что тот так взбесился, но если он спросит об этом, Тан Иджэ наверняка ухватится за это как за предлог, чтобы начать язвить и издеваться. Да и ничего хорошего не выйдет, если тот узнает о его стычке с Ю Бэкху.
Однако, если из-за сегодняшнего происшествия Ю Бэкху снова попытается навредить белому соколу, это станет проблемой. Сокол - умная птица, так просто его не поймать, но когда человек исполнен злобы, он не остановится ни перед чем…
- Где сейчас ваш сокол, господин?
- Наверное, где-нибудь наелся до отвала и дрыхнет. Его и моим-то не назовёшь. Он меня за хозяина не считает.
- На нём ваша метка, значит, это ваш сокол. Прошу вас, уделите ему немного внимания. Что вы будете делать, если кто-нибудь причинит ему вред?
Сахён ожидал, что тот фыркнет что-то вроде «Какой ещё вред?», но от Тан Иджэ не последовало никакого ответа. Вместо этого его тёплое дыхание на мгновение коснулось заледеневшей мочки уха Сахёна. Тот вздрогнул и инстинктивно вжал плечи. Чёрт возьми, с чего это он вдруг суёт своё лицо так близко?
- И то верно. Даже людей калечат в подворотнях, стоит лишь отвести взгляд, что уж говорить о бессловесной твари.
- Ты ведь «учитель восьмого принца», так что, можно сказать, тоже носишь мою метку, не так ли? И то, что вы оба не считаете меня хозяином, тоже вас роднит. Теперь я понимаю, почему эта тварь к тебе так тянется.
Сахён сощурился и в упор посмотрел на него. Ему очень хотелось возразить: «А почему я должен считать вас своим хозяином?», но он решил сдержаться. Даже белый сокол следует за Сахёном из благодарности за спасение. Наверное, и ему стоит проявить хоть толику уважения к драгоценному принцу, который соблаговолил собственноручно спасти его от опасности.
- Если хочешь забрать его и растить сам, я с радостью тебе его отдам.
- У меня нет денег даже на содержание лошади, как же я смогу содержать сокола? Не будьте так жестоки к несчастному созданию, позаботьтесь о нём как следует, прошу вас.
- Достаточно просто выпустить его, он сам о себе позаботится, охотясь. Конечно, может случиться так, что он разорит соседский курятник и придётся возмещать ущерб…
- Достаточно. Боже мой, держу пари, охотник он отменный.
Тан Иджэ весело щёлкнул пальцами, словно ему в голову пришла блестящая мысль.
- Мой «третий брат» проговорился, что скоро снимут запрет на охоту. А раз так, то наследная принцесса, которая особенно любит это дело, точно не останется в стороне. Чтобы наш мунхак Пэк мог к ним присоединиться, он должен быть в состоянии внести свою лепту, не так ли? Пожалуй, будет лучше сначала научиться стрельбе из лука.
Так вот оно что, зима на носу. Подумал Сахён. Сезон сбора урожая закончился, дрова на зиму заготовлены, так что действительно настало время собирать загонщиков.
Если охотничьи состязания устраивает сама Великая принцесса Тэджон, то на них съедутся все принцы и принцессы из дворца Унгёнгун, а также множество придворных, так что для Сахёна это определённо будет хорошей возможностью. Вот только это его «должен быть в состоянии внести свою лепту»… За кого он его вообще принимает?
Стрела, рассекая ветер, пронзила мишень. Вдалеке энергично взметнулся красный флажок, сигнализируя о попадании. Сахён опустил лук и с нарочитым видом повернул голову к Тан Иджэ. Тот ухмыльнулся, но сквозь улыбку проскользнула тень смущения. Сахён, довольный, улыбнулся в ответ, достал новую стрелу и наложил её на тетиву.
Он глубоко вдохнул. Задержав дыхание, он спокойно устремил взгляд в ту сторону, куда указывал наконечник стрелы. Красный круг на мишени, которого стрела достигнет, описав дугу. Будь это охотничьи угодья, там стоял бы напуганный зверь, в панике прибежавший на крики людей, а будь это поле боя…
Безымянный вражеский солдат, отчаянно борющийся за жизнь среди бесчисленных копий и мечей.
Он отпустил туго натянутую тетиву. Струна царапнула кончики пальцев и с силой вытолкнула стрелу. Ещё до того, как он успел убедиться в попадании, красный флажок взметнулся снова. Лишь тогда Сахён протяжно выдохнул, всё это время затаив дыхание.
- Где ты научился стрелять из лука?
Голос Тан Иджэ вклинился в заложившую уши тишину. Сахён, теребя древко лука, невозмутимо ответил:
- Когда-то давно я недолго жил в доме одного охотника. Тогда и научился.
Тан Иджэ взял в руки стрелу. Сахён смерил его неприязненным взглядом, словно говоря: «Ну давай, поглядим, насколько ты хорош, раз так рвался меня учить».
Лёгкий жест, которым он натянул тетиву, небрежно направив лук в небо. Плавное движение, которым он нацелил на мишень изящно изогнутую, словно полумесяц, спинку лука. Все его движения и выражение лица были настолько спокойными, что, если бы не синие вены, вздрагивавшие на тыльной стороне его ладони, можно было бы и не заметить, что он вообще прилагает усилие.
Тан Гён говорила, что в стрельбе из лука лучше всех пятый принц, Тан Е.
А Тан Иджэ, что она о нём говорила?
Что он неплох, но время от времени… промахивается.
Стрела, в мгновение ока сорвавшаяся с его руки, задрожала в самом центре мишени. Сахён переводил взгляд со своих стрел, которые хоть и попали в красный круг, но торчали вразнобой, на его стрелу, вонзившуюся точно в середину, и на его лице появилось кислое выражение. «Ну да, он же вырос у великого полководца, конечно, его натаскивали до седьмого пота».
Тан Иджэ взял ещё несколько стрел. На этот раз он даже не стал особо целиться. Он просто легко натягивал и отпускал тетиву.
И вот уже в центре мишени торчали две стрелы.
Сахён тоже достал новую стрелу.
- Да. Он спас мне жизнь, когда я заблудился и блуждал в горах.
- Это было до того, как ты стал учеником учёной Чхэ?
- Сразу после событий в Мэчхоне.
Он прицелился в самый центр. Он был уверен, что попадёт, но из-за внезапно налетевшего ветра стрела снова прошла мимо середины. Он искоса взглянул на мишень Тан Иджэ. Число стрел в центре увеличилось до четырёх. Хотя нет, одна стрела расколола другую… значит, пять?
- А где сейчас этот твой благодетель?
Тан Иджэ повернул голову. Сахён, стараясь выглядеть невозмутимым, пожал плечами.
- Его утащил тигр. Когда я пришёл, там остался лишь один его окровавленный башмак.
Воспоминания о том дне нахлынули снова, и сердце заколотилось в груди. Сахён, до боли прикусив нижнюю губу, наложил на тетиву новую стрелу.
- Господин, вы знаете, куда нужно целиться при охоте на хищника?
- Хм. Наверное, в шею, чтобы перебить дыхание?
Сахён глубоко вдохнул. С силой подавляя сердцебиение, отдававшееся в кадыке, он сосредоточил всю силу в кончиках пальцев, натягивающих тетиву.
- Шкура хищника прочная и толстая, стрелой её так просто не пробить, чтобы остановить дыхание. Поэтому, говорят, нужно целиться в межбровье. Глядя прямо на несущегося на тебя зверя, имея лишь один-единственный шанс…
Стрела, рассекая воздух, устремилась вперёд. Минуя бесчисленные стрелы, уже торчавшие в красном круге, она остро пронзила чёрную точку в самом центре. От спавшего напряжения рука, державшая лук, мелко задрожала. Сахён, прерывисто дыша, опустил оружие.
- Говорят, нужно пробить жизненно важную точку между бровями.
- Тот охотник с этим не справился.
Сахён молча смотрел на стрелу, вонзившуюся в центр мишени. Даже она, которая сбивала бесчисленных лесных зверей одним выстрелом и тренировалась так усердно, что нарисованная на мишени морда тигра каждый день превращалась в лохмотья, не смогла использовать тот единственный шанс.
А что же Сахён? Ведь целиться приходится не только в тигров.
- Говорят, когда-то их семья состояла из пяти человек. Был овдовевший отец, муж и две дочери. Отец и муж тоже были охотниками, они построили в деревне небольшой дом и, пока кто-то присматривал за детьми, по очереди ходили на охоту.
Но однажды к ним явился местный магистрат и сказал: «Все звери, на которых вы охотитесь, принадлежат государству, так что две шкуры, которые вы платите сейчас, не покрывают их стоимости. Если впредь не будете сдавать по десять шкур, вас сурово накажут за расхищение государственной собственности».
Они оставили двоих детей у соседей и стали охотиться усерднее прежнего, но никак не могли собрать десять шкур. Когда они с трудом набрали восемь и принесли их, магистрат страшно разгневался и бросил её старого отца в тюрьму. Когда она, всю ночь проблуждав в горах в поисках зверя, принесла недостающие две шкуры, её отец уже скончался после пыток.
У супругов не было времени даже на скорбь - их снова выгнали в горы. Ведь в следующем месяце нужно было снова добывать десять шкур. За это время ребёнок, оставленный у соседей, умер от сильного жара. Магистрат избил мужа, принёсшего лишь пять шкур, и отправил его обратно. И тогда она, забрав мужа и оставшегося ребёнка, ушла в горы.
В горах не было магистрата, требовавшего с них налоги. Не нужно было без счёта убивать зверей, которых можно было бы и не трогать, ради шкур. Это была мирная жизнь, где можно было добывать зверя лишь для пропитания и брать шкур ровно столько, сколько нужно, чтобы одеться. Так они счастливо прожили три года. Пока тигр не утащил их дочь, игравшую одну перед домом.
Муж, обезумев от горя, поклялся отомстить тигру и ушёл в горы. Лишь с большим трудом он отказался от этой затеи, вернулся домой, похоронил в земле одежду дочери и долго оплакивал её. А всего год спустя он снова пошёл на охоту и погиб, унесённый тигром.
Она нашла Сахёна примерно через полмесяца после смерти мужа. Он сбежал из Мэчхона, бесцельно блуждал по горам, пока не упал без сил, умирая от истощения. Она принесла его к себе домой и выходила. Сахён прожил с ней там полгода. На его вопрос, почему она не вернётся в деревню, ведь тигр может прийти снова, она ответила так.
«Тигр убивает сразу, а государь сушит человека до смерти. Я могу убить тигра, но не могу охотиться на государя».
В «тот самый день», пока она была на охоте, Сахён пошёл проверять расставленные поблизости силки. В одну из петель попался фазан и бился в ней. Он поймал птицу, сунул её в сетку и пошёл осматривать другие ловушки, как вдруг раздался звук, от которого, казалось, содрогнулись все горы и реки.
Он никогда в жизни не слышал такого звука, но точно знал, что это было.
Бросив сетку, он опрометью кинулся в ту сторону, откуда доносился звук. В руке он крепко сжимал лук, который она ему сделала. Уверенности в том, что он сможет убить тигра, не было никакой. Была лишь одна безосновательная вера в то, что он увидит распростёртую тушу тигра со стрелой, вонзившейся в межбровье. С этой мыслью Сахён бежал, не помня себя.
А на том месте, куда он прибежал…
…одиноко лежала лишь одна рука, перевязанная красным кожаным ремешком, который, по её словам, когда-то был лентой для волос её маленькой дочери.
Он рухнул на землю в отчаянии и долго выл, но тигр так и не появился.
Сахён принёс её руку и похоронил в семейной могиле за домом. Это была скромная могила, один холмик, в котором покоились лишь палец мужа, одна нога дочери и её рука.
- А вы, господин? Вы уверены, что, встретившись с тигром, сможете попасть ему в межбровье?
Тан Иджэ снова наложил стрелу на тетиву.
- Сейчас не могу сказать. Однако…
Лук, только что нацеленный на мишень, внезапно взметнулся в небо. Послеполуденное солнце повисло на кончике его стрелы. Слегка ослабленная тетива медленно вытолкнула стрелу. Взлетев к ослепительному солнечному свету, стрела описала длинную дугу и упала.
- Как тот, кто не смог одолеть даже тигра, сможет одолеть кого-то ещё?
В тот день Сахён дал обещание перед её могилой.
«Я не охотник, поэтому не смогу убить для вас тигра. Но однажды я обязательно поймаю того «государя», который сделал это с вами».
В свои юные, безрассудные годы он надавал слишком много обещаний, которые не мог сдержать.
Может, поэтому? Тяжесть, давившая на грудь, никак не отпускала.
Словно его стрела, что взмыла к небу, а затем бессильно рухнула на землю.
Решительно заявил Сахён, обернувшись к Тан Иджэ, который медленно плёлся за ним.
Конечно, он ожидал именно такого нелепого ответа.
- Тогда сначала скажите, куда вы идёте выпивать.
- Кажется, на том же постоялом дворе, где ты остановился.
Сахён сощурился, словно говоря, что дальнейшие вопросы бессмысленны. Тан Иджэ, вместо того чтобы смутиться, лишь фыркнул и пожал плечами.
- Ты самовольно заявился в место, куда я хожу постоянно, а теперь ещё и пытаешься запретить мне туда вход? Даже у пришлого камня, вытесняющего осёдлый, есть свои пределы.
- Да почему, скажите на милость, такая знатная особа, игнорируя все приличные заведения, приходит пить в подобное место?
- В приличных заведениях слишком много знакомых лиц, не так ли? А там лучшее место, чтобы напиться, ни о чём не беспокоясь.
- Неужели вам так нравится выпивка?
- Хотя да, ты ведь так легко пьянеешь, что, скорее всего, отключаешься, не успев даже познать всё удовольствие.
Сахён хотел было тут же возразить, но, прикусив нижнюю губу, проглотил слова. К чему хорохориться перед пьяницей? Никто не станет тебя уважать больше лишь за то, что ты умеешь пить.
- Только не опоздайте завтра на утреннее занятие.
- А, можно просто провести занятие на том постоялом дворе. Какое значение имеет место на пути к знаниям?
- Господин, я лицемер, поэтому для меня крайне важны формальности. Я хотел бы проводить уроки в подобающей одежде, сидя в чистой комнате, так что будьте любезны посодействовать мне в этом.
- Хозяйка постоялого двора расстроится, если услышит. Она ведь каждый день всё метёт и протирает.
Пока они шли к воротам дворца, он чувствовал на себе взгляды людей, сопровождаемые шёпотом: «Что он, чёрт возьми, сделал, чтобы этот негодяй, восьмой принц, так любезно его провожал?» Вот и хорошо, пусть лучше слухи расползутся повсюду и дойдут до ушей короля. Тогда он из любопытства хотя бы вызовет меня во дворец Чонхангун.
Конюх как раз вовремя вывел лошадь. Это был белоснежный конь с блестящей, как шёлк, шерстью. Сахён решил, что лошадь, должно быть, сначала подадут Тан Иджэ, и стал смирно ждать, но конюх вдруг протянул поводья прямо ему.
Сахён с сомнением посмотрел на поводья и попятился, словно спрашивая: «Зачем вы мне это даёте?»
- Господин, вы разве не за своей лошадью пришли?
- Ах, я забыл сказать заранее. Мне стало жаль твою лошадь, которую ты так мучил, так что я решил на время отдать её в хорошее место на лечение. А пока можешь ездить на этой.
Так вот почему он увязался за ним так далеко.
Сахён хотел было возмутиться этим нелепым обвинением - мол, лошадь с самого начала была больной, и ему было так жаль это хилое создание, что он толком на ней и не ездил, а половину пути шёл пешком, какая уж тут мука.
…Но новый конь был слишком прекрасен.
Прямая шея, длинные, стройные, но крепкие ноги, которыми он уверенно ступал по земле. Серебристая грива и пышный хвост, развевающиеся, словно перья бессмертного. Даже когда учёная Чхэ пользовалась в Хахёне почётом, равным королевскому наставнику, он никогда не видел столь легендарной стати.
Сахён втянул губы, крепко сжав их, и осторожно погладил гриву коня. Белый конь, моргнув кроткими глазами, принюхался к Сахёну, а затем вильнул хвостом. Разве лошади умеют вилять хвостом?
- Раз уж вы сделали это из добрых побуждений ради несчастного животного, то я, что ж, ничего не могу поделать.
- Поистине, твоя забота о животном достойна всяческих похвал. Я непременно верну её, как только закончу лечение.
Когда мне вернут старую лошадь, этого белого коня придётся отдать, верно? Но это не значит, что я, привязавшись к нему за несколько дней, стану желать, чтобы та лошадь никогда так и не поправилась…
Предаваясь этим бессовестным мыслям, Сахён похлопал коня по крупу.
- Надеюсь, ты умеешь ездить на больших лошадях? Если нет, я могу достать для тебя осла.
И, словно в ответ на его ехидство, Сахён наступил на стремя и ловко вскочил в седло.
Слова Тан Иджэ были отчасти правдой. Он впервые сидел верхом на таком крепком коне. Уровень его глаз резко поднялся, до такой степени, что на мгновение у него даже закружилась голова. Однако он тут же пришёл в себя, выпрямил спину, и улицы Ёнджу как на ладони открылись его взору. Может, поэтому и говорят, что когда садишься на доброго коня, на душе становится так легко и свободно? Для Сахёна лошадь всегда была лишь средством передвижения, позволяющим пройти чуть дальше, но на таком коне ему захотелось ощутить, каково это - с ветерком пронестись по полю.
Но вот что странно. Может, оттого что он оказался так высоко, и слух его обострился, но до него донёсся голос, которого здесь быть не должно.
Сахён, крепко вцепившись в поводья обеими руками, стал оглядываться по сторонам. Из толпы снующих перед дворцом людей вдруг вынырнул О Гван, который был на целую голову выше остальных.
- Что... хён, вы-то что здесь делаете…?
- Восьмой принц разрешил мне прийти в это время. А в остальное, как ты и велел, я к этому месту даже не приближался, так что не волнуйся!
С какой стати он вообще просит разрешения у Тан Иджэ? Сахён с требованием объяснений во взгляде резко обернулся туда, где только что стоял Тан Иджэ. Но тот, словно испарился, не оставив после себя и следа.
Тем временем О Гван подбежал к Сахёну. Одетый в простую одежду, как рыночный торговец, а не как подобает учёному, он суетливо спешил.
- Это господин принц тебе подарил? Ай-ай, такой же белоснежный, как и ты, Хён-а.
Не успел Сахён прочитать ему нотацию в духе: «Нужно же сохранять достоинство ученика учёной Чхэ!», как О Гван естественно перехватил у него поводья. И без лишних слов повёл лошадь под уздцы.
- Какая смирная лошадь. А помнится, когда я вёл коня нашей наставницы, он, бывало, заскучает в дороге и давай мне волосы на голове жевать. Обернёшься, бывало, на хруст, а он твои чёрные волосы жвакает - ну до чего же противный был.
- Да остановитесь же! Как я могу сидеть в седле, пока вы, хён, ведёте мою лошадь? Давайте лучше пойдём вместе!
- Сиди с достоинством. Ты теперь наставник принца, разве нет?
Наставник принца, или кто бы то ни было, - если уж на то пошло, О Гван - первый ученик учёной Чхэ.
Если бы Сахён не прятал его, О Гван, благодаря своему статусу «первого ученика учёной Чхэ», наверняка смог бы получить неплохую должность. Конечно, конец был бы печальным. О Гван был слишком доверчив, и людям стоило лишь перекинуться с ним парой слов, чтобы понять, насколько легко его использовать в своих целях.
Поэтому Сахён и решил прятать его до тех пор, пока у него самого не появится достаточно сил, чтобы его защитить. Он думал, что так будет лучше для О Гвана.
Но сейчас, глядя на его спину - на то, как он, в своём скромном одеянии, так запросто ведёт под уздцы лошадь, на которой сидит его младший по ученичеству брат, - Сахёна охватило чувство вины. А что, если его поступки, которые он считал защитой, на самом деле заставили О Гвана считать себя ещё более ничтожным..?
- Хён-а, помнишь? В детстве ты много дней и ночей плёлся пешком за повозкой наставницы, еле волоча ноги, но когда я предлагал тебя понести, ты смотрел на меня так, будто я собираюсь тебя съесть, и говорил, что всё в порядке. А потом, кажется, это было в землях Ки, у тебя подкосились ноги, и ты рухнул на землю.
- Я же сказал, что меня змея укусила.
- Ага, полоз, у которого и яда-то нет. В общем, в тот день я впервые нёс тебя на спине, и сегодня мне вдруг это вспомнилось.
Когда здоровяк О Гван вёл под уздцы белоснежного коня, люди сами расступались, освобождая дорогу. Даже повозки торговцев, которые раньше подолгу не уступали путь, когда он в одиночку ковылял на своей хилой лошадёнке, и пьяницы, что шатались и хихикали с раннего утра, - все они теперь, искоса взглянув на Сахёна, отходили в сторону.
- Знаешь, в тот день я впервые в жизни почувствовал себя нужным.
- Что за вздор вы говорите? В доме нашей наставницы, сколько всего пошло бы наперекосяк, не будь вас, хён.
- А ты знаешь? Ты был единственным, кто называл меня там «сахён». Остальные ученики звали меня «Чанхён» (старший брат) или «Охён» (брат О). Даже наставница не признавала меня своим учеником. Я был всего лишь работником, выполнявшим чёрную работу. Но каждый раз, когда ты называл меня «сахён», мне казалось, будто я и вправду стал учеником наставницы.
(Прим.: В оригинале Сахён обращается к О Гвану «сахён» (사형). Чтобы упростить чтение и избежать путаницы, в переводе используется более знакомое обращение «хён». Однако разница между этими терминами критически важна для понимания диалога:
Сахён (사형) - дословно «старший брат по обучению». Это обращение подчёркивает, что они ученики одного мастера. Для О Гвана слышать это слово — значит получить подтверждение своего статуса «ученика», а не просто старшего товарища или работника.
Чанхён (장형) - «старший брат по возрасту». Уважительное обращение, которое использовали другие, но оно указывало лишь на возраст О Гвана, игнорируя его принадлежность к школе.
Охён (오형) - «брат О» (по фамилии). Ещё более формальное и отстранённое обращение, создающее дистанцию.)
- Это пустые мысли. Наставница так дорожила вами. До самой своей смерти она только о вас и беспокоилась.
О Гван, видимо, растроганный воспоминаниями об учёной Чхэ, шмыгнул носом и вытер глаза рукавом.
- Я знаю. Я знаю, что наставница заботилась обо мне сверх всякой меры. Но не как об ученике. Это была, должно быть, привязанность к человеку, который долго был рядом. Сахён-а, я до сих пор не дочитал даже второй том «Малого учения». Когда я рос в храме, я не выучил ни единого иероглифа из священных текстов и целыми днями только и делал, что подметал двор. И когда наставница нашла меня в том храме и начала учить грамоте, я выучу одно - забуду другое, на следующий день смотрю на выученное - и всё как в первый раз… Я прекрасно знал, что я не из тех, кто способен к наукам, но мне так хотелось пойти за наставницей, что я солгал, будто смогу усердно учиться. А наставница поверила и забрала меня с собой. Назвав своим первым учеником.
О Гван был подкидышем, оставленным у ворот храма. Учёная Чхэ, в молодости случайно остановившаяся в том храме, взяла в свои первые ученики послушника, который особенно к ней привязался. Честно говоря, Сахён не верил в рассказы о том, что в детстве О Гван был так умён, что учёная Чхэ обманулась и взяла его в ученики. Зная характер наставницы, он скорее предполагал, что ей просто нужен был мальчик на побегушках, но платить за него она не хотела, а потому под предлогом ученичества приманила крепкого на вид послушника.
- Когда наставница оставила попытки меня учить, я впервые почувствовал облегчение. Хён-а, мне сейчас так хорошо на моём месте. Я боюсь ездить верхом, не люблю этого. Мне просто нравится вот так вести лошадь под уздцы и в душе думать: «Смотрите, этот выдающийся парень - мой младший брат по учению». Так же, как в тот день, когда я впервые нёс тебя на спине.
За поворотом показался фонарь, освещавший вход на постоялый двор. О Гван медленно остановился.
- Поэтому не думай рекомендовать меня на должность. От одной мысли становится дурно и страшно. Я не мог заговорить об этом, боялся, что ты рассердишься, но восьмой принц так и сказал. «Разве не естественно, что сосновый шелкопряд, брошенный на тутовое поле, умрёт с голоду?» Он сказал, что ты, Хён-а, должен знать, что я знаю своё место. Тогда ты не станешь меня останавливать, даже если увидишь, что я ползу обратно в сосновый лес.
Почему-то казалось, что эти слова были предназначены не только для О Гвана. Неужели Тан Иджэ советовал и самому Сахёну вернуться в «сосновый лес»?
- А когда вы встретились с восьмым принцем?
- Кажется, два дня назад. В тот самый день, когда ты скатился с лестницы и вполз внутрь.
Ему стало интересно, о чём он думает сейчас.
Или же тутовый шелкопряд, хранящий в себе шёлк?
В любом случае, до того, как сплести кокон, было ещё далеко.
Небо на востоке начало тонуть во тьме.
Прохладный дух зимы, смешанный с едким запахом гари. Терпкий, прелый аромат, сочащийся из сухой древесной коры. Зелёный дух сосновой смолы, срывавшийся с дрогнувших на ветру ветвей. И даже едва уловимый аромат благовоний от одежд придворных и запахи еды, что плыли вместе с дымом очагов.
Но все эти многообразные запахи, что касались кончика носа и проникали в самую глубь лёгких, один за другим угасали, поглощённые чудовищным зловонием, которое хлынуло вместе с тьмой.
Внезапно подступившая тошнота заставила его остановиться. Он приоткрыл губы и долго выдыхал отвратительный воздух. Он плотно зажмурился и попытался задержать дыхание, но отвратительный запах, исходящий от разлагающегося трупа, казалось, просачивался через каждую пору его кожи.
Говорят, работники, что всю жизнь таскают нечистоты, так привыкают к зловонию, что перестают его чувствовать.
Но почему же этот смрад, который чувствовал один лишь Тан Иджэ, никак не становился привычным?
Напротив, словно в расплату за недолгое освобождение, он нахлынул с новой силой, ещё более ужасный и отвратительный...
Он схватился за лоб от раскалывающейся головной боли. Сквозь затуманенный взор он увидел, как кто-то подбежал к нему и склонил голову.
- Приветствую восьмого принца. Пятый принц сегодня вечером…
От неразборчивого бормотания боль, сдавившая виски, лишь усилилась. Поднявшаяся волна нестерпимого раздражения заставила Тан Иджэ грубо оттолкнуть говорившего. Дворцовый слуга с криком «Ай!» растянулся на земле.
- Гляди-ка, вроде затихло на время, а теперь опять приступ безумия.
- Жаль только нового господина хранителя. Он ведь ничего не знает и придёт завтра на урок.
- Лишь бы ничего не случилось. В прошлый раз господин из управления ритуалов чуть под нож не попал.
За его спиной, пока он быстрым шагом направлялся к павильону Камчхондан, следовал шёпот слуг, но, к счастью или к несчастью, ни одно слово не достигло ушей Тан Иджэ.
Как только Тан Иджэ, пнув дверь, вошёл в Камчхондан, крупный слуга понизил голос и торопливо пробормотал приказ. Другие слуги, казалось, привыкшие к этой ситуации, с плотно сжатыми губами разошлись по павильону, чтобы собрать всё необходимое.
Самый младший слуга, подползший на коленях, начал гасить один за другим огни, ярко освещавшие комнату. И без того мрачный вид павильона Камчхондан, где все колонны и полы были покрыты чёрным лаком и даже днём царил полумрак, в мгновение ока растворился во тьме.
Тан Иджэ, шатаясь, поднялся в беседку. Сейчас ему не хотелось тёплого воздуха. Он лишь желал, чтобы жестокий ночной ветер заморозил всё до основания и разбил вдребезги. Сколько он так простоял, прислонившись лбом к колонне? Подбежавшие на цыпочках слуги поставили рядом с ним жаровню и длинную трубку, плотно набитую Ёнхвачо, и удалились.
Разве воскурение благовоний заставит этот запах исчезнуть?
Однако каждый раз, когда густой ароматный дым Ёнхвачо пробивался сквозь смрад и едва касался его, Тан Иджэ заново осознавал, что этот гнилостный запах, мучающий его, не был реальным.
И каждый раз, когда он брал в рот мундштук длинной трубки и втягивал дым, ужасная боль, обжигавшая язык, с трудом удерживала его ускользающее сознание.
Эта боль - доказательство того, что он стоит на этой земле.
Словно это было бесконечным напоминанием.
Вместе с протяжным вздохом распространился густой белый дым. Тан Иджэ наконец поднял веки, которые до этого были плотно закрыты.
Тёмная, как смоль, зимняя ночь. Тени деревьев, что тянули к небу свои оголённые, иссохшие ветви. Чёрная беседка, неотличимая от тьмы.
В зеркальном пруду не отражалась тень павильона. Кто-то, наверное, мог бы разглядеть подо льдом мечущиеся души мертвецов.
В тот день, когда предыдущая правительница назначила нынешнего короля своим наследником и приняла «решение» во имя будущего королевства, её мужья, прижимая к себе своих детей, укрылись здесь, в павильоне Камчхондан - самом глубоком и уединённом месте дворца Унгёнгун.
Той зимой, когда свирепствовала лютая стужа, правительница приказала запечатать все стены и ворота Камчхондана, где рыдали её некогда любимые супруги и дети, рождённые из её же чрева, и запретила кому-либо входить или выходить. Запасы еды и дров иссякли всего за четыре дня, и вскоре плач детей стал постепенно затихать. Говорят, днём и ночью изнутри доносились вопли, в которых невозможно было разобрать, были ли то крики ужаса или полные скорби рыдания.
А месяц спустя, когда в небе кружили лишь вороны, правительница лично открыла ворота Камчхондана. Рыба в пруду давно была съедена. Посреди луж крови, что скапливались и гнили в павильоне и его залах, в живых, как говорят, остались лишь супруг Тэсан, бывший в прошлом воином, и его дети. Они сидели и с хрустом жевали кроваво-красное мясо неизвестного происхождения.
Супруга Тэсана и его отпрысков выволокли, словно зверей, и повесили за убийство членов королевской семьи и осквернение их тел. Остальным, погибшим ужасной смертью, посмертно вернули их статус и захоронили вместе в королевской усыпальнице Чхамнын, а все колонны и полы Камчхондана, запятнанные этой трагедией, покрыли чёрным лаком, чтобы стереть все следы. С тех пор Камчхондан десятилетиями стоял заброшенным, не находя себе хозяина.
До тех пор, пока его не отдали Тан Иджэ, который поздно прибыл во дворец Унгёнгун, как «один из пустующих павильонов».
Некоторые дворцовые слуги шептались, что «безумие» Тан Иджэ - это проклятие неупокоенных душ. «Неудивительно, что призраки могли ошибиться, - говорили они, - ведь новый хозяин, как назло, обладает такими же „глазами“, как и та правительница».
Напротив, именно в таком месте Тан Иджэ мог хоть как-то удержать свой угасающий рассудок. Этот павильон, где уродливые следы покрыли лаком, пытаясь всё стереть, сделать вид, будто ничего не случилось. Эти пятна, пропитанные гнилой кровью и трупной жидкостью, которые, как говорили, не исчезали, сколько бы слуги их ни терли и ни мыли.
Когда он был здесь, этот гнилостный запах казался не наваждением, а самой сутью этого места.
…на душе становилось гораздо спокойнее.
Шум ветра, проносившегося сквозь голые ветви деревьев, отдавался эхом, подобно стонам мертвецов.
