Seayard. Глава 92
У мужчины было чувство, словно он вот-вот ослепнет. Словно он увидел Медузу, его голова окаменела, и, словно он проглотил яд, головокружение пронзило мозг.
- Скоро у вас, Ки Джунхёк-щи… день рождения, вот я и…
Пробормотал Ли Унхи голосом, мутным, как грозовая туча. Лежа под телом мужчины, он ссутулил плечи. Его прозрачные, как стеклянные шарики, глаза бесцельно блуждали. Точно как ребенок, ожидающий наказания.
Глядя на это, сердце мужчины начало бешено, яростно колотиться в груди. Словно яд наконец пронзил и грудь, казалось, сердце вот-вот пробьется сквозь толстые ребра и вырвется наружу.
- Обувь, что вы мне дали… она, должно быть, была дорогой…
Ядовитые алые губы двигаются. Всё, кроме них, окрашивается в угольно-черный цвет. Время будто остановилось. Казалось, в этих губах застыла сама вечность.
Застывший мир. В мире этого мужчины только Ли Унхи движется, обладая цветом и ритмом. Лишь он один живёт и дышит.
Вернись он в свои тринадцать лет, и попроси его арт-терапевт нарисовать мир, его белый холст был бы сплошь заполнен одним лишь этим лицом…
Мужчина, словно обнаружив сокровище морских глубин, завороженно смотрел на Ли Унхи, который, подобно русалке, краснел от стыда, будто впервые явив свое лицо миру.
Ли Унхи, глядя на мужчину снизу вверх, пошевелил пальцами ног. Босые ноги сжались, словно ему было невыносимо стыдно. Это крошечное движение выдавало его чувства раньше слов.
Взгляд Ли Унхи, тревожно блуждавший по сторонам, вдруг замер в одной точке. А затем его огромные глаза наполнились ужасом.
Вскоре его алые губы широко раскрылись. И взгляд мужчины, который старался не упустить ни одного мгновения из жизни Ли Унхи, и даже то, что попадало в поле его зрения, устремился вслед за ним.
Зеваки стояли поодаль. Но тут среди них, неуклюже переваливаясь, выбежал маленький ребенок. На его крошечном лице были широко раскрыты огромные глаза, и взгляд их был точно направлен на Ли Унхи. Маленькие ладошки беспомощно молотили воздух, словно звали его.
Вскоре, не сумев совладать со своим тельцем, ребенок покачнулся и резко упал. Виной тому была обувь, слишком большая для него.
Одежда на нем была порвана, а на лице читалась нищета. И только обувь была до неприличия роскошной.
Сзади выскочила женщина, по-видимому, мать, и тут же подхватила ребенка на руки.
Эта обувь была не чем иным, как той, что носил Ли Унхи.
Мужчина просто не мог её не узнать. Ведь всё, что касалось Ли Унхи, с головы до пят - что он носил, что ел, чем наполнял свою жизнь - всё до единой мелочи должно было пройти через руки этого мужчины.
И хотя он отдавал в руки Ли Унхи всё, жалкие бумажки были исключением. Он боялся, что тот может сбежать, и что эти деньги станут для побега подспорьем. А значит, Ли Унхи променял ту обувь на зажигалку. На эту паршивую зажигалку.
- Э-это... директор Ки... У меня не было денег.
Ли Унхи не сводил с ребенка растерянного взгляда. Его лицо пылало от беспокойства; казалось, он вот-вот бросится к ребенку, чтобы проверить, всё ли с ним в порядке.
Мужчина схватил его за подбородок и снова резким движением повернул к себе.
Затем он поднял Ли Унхи на ноги. Мужчина снял туфли, что были на нём, и резким движением отшвырнул их ногой.
Гладкие туфли, перекатываясь, покатились по грязной земле и испачкались. Затем мужчина резко развернулся и направился к круизному лайнеру.
При его движении толпа расступилась, словно Красное море.
Директор Ки, который выбрасывал в мусор одеяло после первого же использования и никогда не пил из одной и той же чашки, считая её грязной, теперь шёл босиком по улицам страны, где даже дороги не были толком заасфальтированы.
Навязчивая одержимость чрезмерной чистотой пересекается с социопатическими наклонностями... Хотя чёткой причинно-следственной связи может и не быть.
В основе этого лежала сама суть. Жажда контроля. Потребность ставить других на колени у своих ног, чтобы обрести покой.
Но сейчас для мужчины гигиена - вся эта чушь - была не важна. Система приоритетов в его голове давала сбой. Все выстроенные им до этого первостепенные задачи рушились.
Эмоции больше не были чем-то, что нужно изучать.
Потому что это чудовищное нечто пыталось поглотить его целиком… Он до хруста сжал зажигалку в кулаке.
Сзади послышался отчаянный зов, но мужчина ни разу не обернулся. Но он знал. Этот хлюпающий, влажный звук шагов по земле. Было очевидно, что тот бежит следом, топча грязную землю своими белыми босыми ногами.
Он и сам был босиком. Мужчина, сам того не осознавая, усмехнулся. Идти босиком по голой земле вместе с Ли Унхи... оказалось не так уж и плохо.
Вскоре он поднялся на борт, с грохотом захлопнул дверь и скрылся в каюте.
Унхи смотрел на закрытую дверь. Он был там уже полдня - за это время ночь за окном успела смениться днём, и теперь коридор заливал яркий солнечный свет. Унхи поднял кулак, но тут же опустил.
За что и с чего ему вообще начинать извиняться? За то, что, пообещав не сбегать, он снова сорвался с места, как пёс без поводка? За то, что зажигалка, которую он приготовил в подарок на день рождения, была слишком дешёвой? Может, подарок был слишком неподходящим для того, у кого, казалось, даже каждая ресница была от люксового бренда? К тому же, разве он купил её не на деньги, вырученные за обувь, которую тот мужчина ему и подарил…
Унхи пошевелил пальцами ног. В скользких кроссовках пальцы Унхи извивались. Словно щупальца отрезанного кальмара. В конце концов, он вернул ту обувь.
Конечно, поскольку у него не было ни гроша, пришлось занять денег. И не у кого-нибудь, а у того самого официанта.
Унхи осторожно окликнул официанта, который как раз выражал сильное беспокойство из-за того, что мужчина не выходил из каюты.
«Да, если вам что-нибудь нужно, пожалуйста, не стесняйтесь говорить. Мы всегда ставим удобство наших гостей на первое место…»
И это он так любезно говорил до тех пор, пока…
«Случайно… не могли бы вы одолжить немного денег?»
Как только Унхи заговорил о деньгах, официант тут же скривился, будто проглотил что-то мерзкое. А затем смерил Унхи с ног до головы подозрительным взглядом.
«Вы на эти деньги сбежать хотите или…»
Купив обувь поменьше, он нашёл того ребёнка, которого видел вчера, и отдал ему её вместе с деньгами. А потом вернул эту обувь. Ту самую, что купил ему тот мужчина.
Раньше он не был из тех, кто так долго сомневается или уклоняется от чего-либо. Если он понимал, что должен извиниться, то сразу же делал это. Он всегда считал, что избегать проблем - удел трусов...
Он и сам не понимал, почему так колеблется. Унхи охватил необъяснимый страх. Смутная тревога: а что, если мужчина его отвергнет?
Он топтался на месте, думая, что один лишь его вид может разозлить того ещё больше.
Но тут дверь распахнулась изнутри.
На какое-то время повисла тишина. Да, именно такие у них были отношения. Отношения, в которых не нужно было стучать или открывать дверь, чтобы почувствовать присутствие друг друга.
Унхи не смел посмотреть ему в глаза.
Это было то самое лицо, от которого он так отчаянно хотел сбежать, но от которого так и не смог. Увидев белую птицу, он вспомнил взгляд мужчины, жаждавшего лебедя. Его голос эхом отдавался в голове, не давая сделать и шагу.
Они были вместе всего два месяца...
Насколько же сильно он окажется привязан к этому человеку за оставшиеся два месяца? Если уже сейчас в нём поселился страх быть отвергнутым.
Мужчина, преградивший путь в дверях, смотрел ледяным взглядом, и вся его поза, казалось, была предупреждением. Не пересекай черту. Если есть дело - говори прямо здесь и убирайся.
- Вы... всё ещё злитесь? - осторожно начал Унхи.
Ему было невдомёк, что именно так спровоцировало мужчину, но было очевидно, что со вчерашнего дня он изменился.
Вот и сейчас, посмотрите, он ведь ничего не говорит. Под светом лампы кожа под глазами мужчины была красноватой. Казалось, будто он пытается что-то скрыть, или, может, подхватил простуду...
Да что с ним такое? Разве это не тот самый человек, что всегда высокомерно играл чужими чувствами и мыслями, лениво усмехаясь? Но сейчас его глаза дрожали. Взгляд, устремлённый на него, был странно неуверенным, а пальцы бесполезно сжимали дверной косяк.
Словно он и сам был в растерянности, не зная, как справиться с этой эмоцией.
В это было невозможно поверить, но почему-то казалось, что он даже смущён.
