Поцелуй на поле. Перерыв 3. Глава 21
- Опять? И что на этот раз сказали?
- Снова сказали, что никаких проблем нет. Видимо, придется сменить больницу. Мне рекомендовали клинику в Гётеборге...
- Дорогая, куда бы вы ни обращались, всегда говорят, что проблем нет. Дети этого возраста часто бывают такими.
- Нет, но вы же знаете. Миша не такой, как другие дети...
- Это временное явление. Сколько раз я говорил, что не стоит так беспокоиться об этом...
- Ну конечно. Вы всегда говорите не беспокоиться. Так же и с Мишей, и с Лимой. Хотите, чтобы со стороны казалось, будто никаких проблем нет, да?
- Знаете, вы никогда не думали, что причина в вашей чрезмерной опеке?
- Говорю, что ваше навязчивое желание держать ребенка взаперти и заставлять его целыми днями заниматься ненужными уроками плохо на него влияет.
- Да. Еще год назад все было в порядке. Как вы думаете, может ли маленький ребенок выдержать такое обращение? Странно, что он еще не сломался полностью.
Миша тихо стоял, прислонившись спиной к стене из орехового дерева за дверью спальни. Это было единственное теплое место в доме, построенном полностью из камня. Никто из двоих в спальне не знал, что Миша стоит здесь.
- У вас нет права так говорить! Когда вы вообще интересовались будущим детей?
- Хватит. Оставьте Мишу в покое. Скоро все вернется в норму.
- В норму? Он ненормальный. Как вообще можно...
Раздался звук чего-то холодного и прозрачного, что резко ударилось и разбилось. Вибрация, сотрясающая даже воздух, гулко отдалась в стене, к которой прислонился Миша.
- ...А вы помните, когда Миша в последний раз плакал?
После слов матери в комнате за его спиной воцарилась тишина. Миша пытался сдержать непроизвольное движение своих ног, но это не получалось так хорошо, как он думал. Боясь, что шорох выдаст его, Миша тихо приподнялся на цыпочки и осторожно пошел по мраморному коридору. Белоснежный и красивый коридор был намного холоднее и тверже, чем деревянная стена.
Мать Миши не любит, когда Миша не плачет.
Точнее, сначала ей это нравилось, а теперь разонравилось. Не потребовалось много времени, чтобы похвала за раннюю зрелость, несвойственную его сверстникам, превратилась в подозрение в необычайной холодности и бесчувственности. Хватило 12 месяцев.
Мать, взяв Мишу за руки, сказала, что неспособность плакать - это болезнь, которую обязательно нужно лечить. Держа его за руки, она водила Мишу как минимум в восемь больниц, но более восьми врачей все говорили одно и то же с озадаченным выражением лица:
"Физически с ним все в порядке, возможно, проблема психосоматическая."
И этот ответ, похоже, совершенно не устраивал мать. Её аргумент заключался в том, что для того, чтобы Миша хорошо пел, необходимо уметь плакать. Её принцип состоял в том, что умение сочувствовать, проникаться чем-то и чувствовать от этого волнение является основой искусства.
Мать говорила, что когда болезнь Миши полностью пройдёт, она отправит его в крупную музыкальную школу Австрии или Франции. Она утверждала, что Миша проводит большую часть дня на частных уроках в Королевской академии именно ради этого. В течение учебного дня, длящегося более восьми часов, Миша постоянно сидел неподвижно на стуле, открывал рот и издавал звуки по чьему-то указанию или молча слушал пение других.
Его ежедневная рутина состояла в наблюдении за тенью покачивающихся под стулом ног от западной стороны комнаты до восточной. День Миши начинался и заканчивался в тесной комнате.
А отец в целом не имел особых возражений против таких решений матери. За ранним завтраком он лишь иногда произносил одно и то же приветствие из-за газеты: "Привет, Миша. Желаю тебе хорошего дня". Однако отец никогда не спрашивал, какие фрукты Миша ел вчера на обед или на чем он играл.
Прогуливаясь в одиночестве по тихому коридору, Миша размышлял, почему он заболел этой болезнью.
Врачи обычно просили Мишу вспомнить, почему он перестал чувствовать грусть. Но в такие моменты Миша, словно кто-то стёр его мысли ластиком, совершенно ничего не мог вспомнить. Возможно, он просто недостаточно взрослый, чтобы искать причины. Единственное, что он помнил, - это белоснежные стены личной комнаты в Академии. Ведь Миша находился там с самого раннего детства.
Миша вошел в просторную гостиную. Дом семьи Аспплундов был в основном построен из белого, чистого, прямого камня без каких-либо узоров. В доме с однообразным интерьером, где детям особенно нечем было заняться, гостиная была единственным местом, где стоял телевизор.
Миша взял пульт с хрустальной консоли и сел на диван перед телевизором. Это был диван, слишком высокий для восьмилетнего ребенка, на который забираться приходилось довольно долго. Это также свидетельствовало о том, что данное место не предназначалось для Миши.
Сжимая в обеих руках пульт, который полностью заполнял его ладони, Миша нащупывал кнопку включения. Именно в этот момент кто-то осторожно выглянул из двери, ведущей в противоположную гостиную.
- Ты собираешься включить телевизор, Миша?
Пропела высоким голосом Лима Асплунд, его старшая сестра, которая была на два года старше.
- Если мама узнает, тебя накажут!
Синее платье затрепетало, приближаясь к дивану, но Миша, не удостоив её взглядом, нажал на кнопку и включил телевизор.
Голос Лимы, напоминающий жаворонка, поднялся еще на октаву выше.
- Мама говорила, что телевизор не приносит пользы. Она сказала, что он делает тебя глупым и бестолковым, что ты перестаешь правильно чувствовать радость и грусть. Она назвала его... "поверхностным средством коммуникации".
Старшая сестра смотрела Мише в глаза с улыбкой на лице. Вопреки её словам, в её очаровательном выражении лица читалось чистое удовольствие. Что вполне объяснимо, ведь Лима любила докладывать матери или отцу о каждом шаге Миши.
- Мы же договорились даже не прикасаться к нему. Я хорошо соблюдаю обещание.
- Интересно, кому мне следует рассказать? Папа, возможно, простит тебя, но мама может очень расстроиться.
- Что будет, если мама снова заплачет? Ведь ты такой плохой мальчик. Мне тоже будет очень грустно. Ты, наверное, забыл, каково это. Правда?
Лима закатила глаза, делая вид, что о чём-то размышляет. И тут же произнесла притворно задумчивым, но естественным голосом:
- А может, рассказать и маме, и папе?
Только тогда Миша повернул голову и поднял взгляд на Лиму. С лицом, полным неприкрытой радости, Лима смотрела на Мишу, одиноко сидящего на диване. Миша спокойно встретил её взгляд, а затем медленно поднял правую руку.
Глаза Лимы расширились до размера тарелок. Сразу после этого раздался громоподобный крик:
- Папа! Миша показал мне плохой палец!
С пронзительным воплем, эхом разносящимся по огромному особняку, Лима стремительно выбежала через противоположную дверь. Вокруг мгновенно воцарилась тишина, и в гостиной остался лишь тихий голос диктора, доносящийся из телевизора.
Только тогда Миша перевернул свою руку, которую направлял на Лиму. Это был оскорбительный жест, который он выучил, тайно смотря телевизор во время своего прошлого визита сюда. Хотя ему было сложно сформировать правильное положение руки, и он ещё не совсем овладел этим жестом, Лима узнала его достаточно хорошо, что означало успешное выполнение задачи. Миша испытал небольшое чувство удовлетворения.
Как только крики сестры затихли в дальнем конце коридора, из противоположной двери донеслись другие звуки. Это был приятный звук нескольких мягких лап, легко ступающих по полу. Вскоре в дверь вбежала собака и легко запрыгнула на диван, где сидел Миша.
Когда Лайка, виляя хвостом, прижалась к его боку, Миша резко наклонился в сторону. Несмотря на то, что собака, как и Миша, родилась относительно недавно, она уже выросла до размеров своего юного хозяина. Когда Миша погладил её пушистую пятнистую спину, Лайка с энтузиазмом начала лизать его лицо влажным языком.
Лайка была самой любимой собакой Миши в этом доме. Впрочем, собака была всего одна. Бабушка брата и сестры, живущая в особняке в Йокмокке, вручая маленькую Лайку Мише, сказала, что Лайка принадлежит к породе, представители которой вырастают очень большими. Поскольку собаки растут гораздо быстрее людей, Лайка, несомненно, станет взрослой раньше, чем Миша.
Ощущая тёплое тело Лайки на своих коленях, Миша переключал каналы с помощью пульта. На телевизоре в гостиной можно было смотреть всего около 5 каналов, а все каналы с двузначными номерами показывали только мерцающие, как песок, экраны. Миша остановился на одном из пяти каналов и положил пульт рядом с ногой.
По телевизору шла спортивная трансляция. Миша рассеянно смотрел на слово, чётко отображавшееся в левом верхнем углу экрана.
[Чемпионат мира по футболу U-14, 1/16 финала - Швеция, Республика Корея]
Это были слова, которые он смутно понимал. Должно быть, это был турнир, где играли в футбол игроки примерно четырнадцати лет. Судя по тому, что люди, гораздо больше маленького ребенка, как Миша, но значительно меньше взрослых, одетые в одинаковую форму, бегали вдоль и поперек большого поля, предположение Миши, казалось, было верным.
Футбол... Миша знал о футболе. Он знал не только о футболе, но и о бейсболе и хоккее. Это были известные виды спорта с большим количеством поклонников. Однако он ни разу не держал в руках мяч ни для одного из этих видов спорта.
В более раннем детстве бабушка дарила ему игрушечный мяч, но как только они вернулись в Стокгольм, мать сразу же спрятала его где-то, а отец не проявил никакого интереса к его поискам.
Не прошло и нескольких минут после переключения канала, как матч завершился. Со счетом 3:0 победила Швеция.
Снова взяв пульт, чтобы выключить телевизор, Миша подумал, что, пожалуй, хорошо, что программа совсем не заинтересовала его. В любом случае, скоро кто-нибудь прибежит в эту комнату, услышав донос Лимы. Теперь Мише оставалось только вернуться в свою комнату и лечь в постель до того, как они, прекратив ссору, ворвутся сюда. Обычно, если он притворялся больным, родители оставляли его в покое.
Однако прямо перед тем, как выключить телевизор, Миша был захвачен взглядом кого-то на экране.
Первое, что привлекло его внимание, были волосы цвета лакричных конфет. Влажные, пропитанные потом волосы, метавшиеся по экрану, словно вороны, представляли собой необычное зрелище. Но то, что по-настоящему захватило сердце Миши, была вторая причина.
Слезы. Одетый в форму необычного цвета, он плакал всем телом, лежа на зеленом поле. Черные брови, искаженные горем, и дрожащие губы были четко видны даже издалека. Среди хаотично движущихся людей он один безудержно рыдал с невыносимо мучительным выражением лица.
С его лица, заполнявшего весь экран, капали бусины слез. Сверкающие слезы, оставляющие бесчисленные следы на сморщенных щеках. Миша, положив палец на кнопку питания пульта, молча наблюдал эту картину.
Он не мог оторвать глаз, словно прилипших к экрану. В огромном кадре, то приближающемся, то отдаляющемся, этот человек существовал как единственный полноценный главный герой. Хотя на поле плакало еще несколько человек, только слезы этого незнакомца удерживали Мишу.
Хотя Миша знал, что слезы могут появляться и от радости, он понимал, что слезы человека на экране происходили от печали.
Печаль. Чувство, когда сердце полностью раздавлено, как будто растоптан лист или разрушен замок... Миша определенно испытывал это, когда услышал, что ему придется ехать в Австрию одному, и когда исчез мяч, подаренный бабушкой. Он все еще помнил отголоски этого чувства, которое теперь исчезло, не оставив даже следа.
Слезы, стекающие по его подбородку, одна за другой падали на траву. Кап. Кап. Каждый раз маленькое сердце Миши, застывшее в его груди, стремительно падало глубоко вниз, оставляя долгое эхо внутри тела. Как будто он плакал вместо Миши. Ощущение было одновременно освежающим, словно что-то отпустило, но странным образом болезненным.
Миша наклонился и прислонил щеку к спине Лайки. Он ощущал теплую температуру тела вместе с щекочущим прикосновением шерсти, легкое дыхание и движение мышц. Лайка медленно повернула голову и прижалась влажным носом ко лбу Миши. Любовь и дружба. Самые фундаментальные эмоции, пульсирующие вместе с сердцем, были даже у собаки. Хотя у Миши их не было.
Чувствуя частое дыхание Лайки на своих волосах, Миша подумал, что, возможно, человек на экране сейчас был самым живым человеком из всех. Возможно, его яркие слезы, выражавшие всю глубину его печали, были сущностью жизненной силы и доказательством жизни.
Издалека, из коридора за дверью, послышались шаги взрослого. Миша быстро выключил телевизор и свернулся калачиком на диване. Стадион, заполненный множеством людей и украшенный разнообразными флагами, исчез в мгновение ока, словно никогда и не был таким ярким.
Глядя на теперь уже черный экран телевизора, Миша тихо размышлял.
Если бы я мог увидеть эти рыдания, эти слезы, своими глазами. И точно услышать, что он чувствует в тот момент. Может быть, тогда и мои сломанные, не работающие слезы снова ожили бы и потекли.
С этой маленькой, незначительной надеждой на черном, жестком экране мерцали лишь смутные остаточные образы, не дававшие ответа.
Не прошло и двух месяцев после этого, как Лайка умерла от болезни. Единственный друг и учитель Миши, застывший в недоразвитых детских воспоминаниях, был навсегда похоронен в заднем саду поместья Аспплундов. И даже в тот момент Миша не смог заплакать.
Девять из десяти обедов или посиделок за выпивкой команды "Винчестер Юнайтед" проходили в "Рыжей бороде". Маленький местный паб на внутренней улице центральной окраины города. Большинство игроков выбирали это место для короткого отдыха после игр или тренировок, и сегодняшний выбор после завершения предсезонного товарищеского турнира клуба не стал исключением.
Восемь игроков уже заняли свои места за угловым столиком, который стал практически закрепленным за игроками. Причина, по которой собралось всего восемь игроков, заключалась в том, что после сегодняшнего матча, закончившегося поражением, мало кто мог с радостью участвовать в послематчевых посиделках.
- Лирой, перестань плакать... Я тоже начинаю впадать в депрессию.
Сидя на стуле в глубине зала, Джуд Ингрэм бросил полушутливый упрек Лирою Хьюстону. Лирой начал всхлипывать за две минуты до конца матча, закончившегося со счетом 1:2, и после большого приступа рыданий теперь икал, все еще охваченный отголосками плача.
- Да... Конечно, обидно, что не взяли кубок, но ничего не поделаешь. Честно говоря, все в последнее время слишком заняты матчами национальных сборных. Это был непосильный график - успевать ещё и на предсезонный товарищеский турнир. Откровенно говоря, странно, что нас вообще включили в основной состав в это время...
- Верно, и сколько еще матчей впереди запланировано, а ты уже так плачешь? У нас ещё и лига, и Лига чемпионов...
Салфетку Лирою, который не мог перестать всхлипывать несмотря на искренние утешения нескольких товарищей, протянул Юн Чахён, сидевший рядом с Джудом. Он серьезно посмотрел в лицо Лироя, вытиравшего лицо протянутым ему куском ткани, и молча похлопал его по плечу. Лирой вскоре перестал плакать и, казалось, успокоился, смирившись с красными опухшими глазами. Словно пытаясь освежить атмосферу, Алоис Фуни поднял бокал.
- Давайте сегодня хорошенько выпьем и забудем обо всём!
Миша опрокинул стакан вместе с другими футболистами, которые уже вовсю пили, не дожидаясь друг друга. При этом он скосил глаза на Юн Чахёна, сидящего напротив, вдалеке.
Совершенно не замечая взгляда, искаженного прозрачной деформацией бокала, Юн Чахён пил неизвестный алкоголь и непринужденно беседовал с товарищем, сидящим рядом. В то же время он вертел пальцами длинный металлический язычок от крышки бутылки. Это была его странная привычка, которую он проявлял каждый раз, открывая бутылку. Хотя Миша не пропустил ни одного его матча, узнать о таких мелких привычках было невозможно без подобных посиделок.
Миша начал наблюдать за Юн Чахёном с близкого расстояния сравнительно недавно. Примерно столько же времени, сколько он состоит в "ФК Винчестер" - чуть больше трех месяцев.
Впервые увидев эти иссиня-чёрные волосы так близко, не на трибуне и не на экране, Миша прежде всего ощутил восторг от собственного достижения. Такое чувство он испытывал впервые в жизни. Он, никогда ни к чему не стремившийся по-настоящему, не прилагавший никаких усилий, впервые получил то, чего хотел, - и это было почти незнакомое, радостное чувство.
Наконец-то я добрался до этого момента.
Охваченный этим удовольствием, Миша, сам того не понимая, очень крепко сжал его руку, протянутую для рукопожатия. Однако тот, ничуть не смутившись, ответил еще более крепким рукопожатием. Настолько сильным, что руки побелели. Достаточно сильным, чтобы оставить след надолго после того, как он вышел из лобби центра после первой встречи. Поэтому неудивительно, что Миша до сих пор отчетливо помнит это твердое прикосновение и теплоту, хотя прошло уже 3 месяца.
В тот день Миша впервые за свои двадцать два с небольшим года почувствовал нечто близкое к возбуждению. Наконец-то он сможет стоять совсем рядом с ним и наблюдать его живую печаль с самого близкого расстояния. Желание, сопровождавшее его с того момента, как он впервые нашел его на экране 10 лет назад, и до нынешнего времени. Для Миши это стало чем-то вроде давней мечты.
Однако не потребовалось много времени, чтобы радость от достижения цели после долгого терпения рассеялась впустую. И причина была только одна: рядом с ним уже обосновалось не один и не два человека.
Миша поднял взгляд и осмотрел шумную компанию, сидевшую за столом. Это были товарищи по команде, с которыми ему предстояло провести вместе как минимум год. Это были также люди, которые были с Юн Чахёном ещё до того, как Миша присоединился к клубу. Однако они составляли лишь малую часть огромного множества людей, окружавших Юн Чахёна.
Вокруг Юн Чахёна было много людей. Слишком много. В лиге, где он играл, были его нынешние товарищи по команде, бывшие товарищи и товарищи до них, а количество персонала в его команде легко превышало сотню. Каждый раз, встречая официальных лиц английской лиги, с которыми Миша еще не был знаком, Юн Чахён с радостью обменивался приветствиями. В этой улыбке, полностью исключавшей Мишу, присутствовало далекое прошлое и множество обстоятельств, которых он не знал.
Это была ошибка. Только теперь Миша горько пожалел, что его целью было всего лишь стать «членом той же команды», что и Юн Чахён. Чтобы понять его по-настоящему, выйти за рамки простого наблюдения, Мише нужно было стать для него отдельной личностью.
Но, как ни парадоксально, для этого самому Мише нужно было стать частью этой компании. Потому что Юн Чахён не был из тех великодушных людей, которые готовы выделить кому-то особое место рядом с собой. Он был одинаково приветлив со всеми, ко всем относился ровно и доброжелательно.
Поэтому Мише оставалось только принять роль "коллеги номер n". Юн Чахён относился к окружающим его людям в основном одинаково, но был немного более терпимым к товарищам по команде. Мише нужно было научиться довольствоваться отведенным местом и вести себя скромно.
Положение Миши рядом с ним было похоже на круглый стол паба "Рыжая борода", за которым они сейчас сидели. Хотя он находился на крайне удаленном краю, все же это была неоднозначная позиция - часть одного и того же круга.
Однако, оставаясь в этих рамках, иногда случалось, что Юн Чахён сам подходил к Мише первым.
Когда в начале его карьеры в клубе они неожиданно оказались за ужином вместе, он с искренним выражением лица сказал Мише, который избегал его взгляда:
- Можешь называть меня Юан. Все так делают.
Мише было совершенно безразлично, как его называют другие. Но, услышав этот голос, ничуть не смущённый его равнодушием, Миша посмотрел Юану в лицо.
- Все говорят, что не хотят называть меня по фамилии, но не могут произнести имя. Поэтому решили использовать только последний слог. Хотя и это не совсем правильное произношение...
"Ну что поделаешь? Я тоже не могу произнести их имена правильно". Глядя на его улыбку, сопровождавшую эти слова, Миша внезапно осознал нечто. Это было сомнение в том, не является ли этот человек совсем другим, чем тот, кто все время существовал на экране Миши.
После нескольких последующих ужинов и периодических выпивок Миша чувствовал, как его мысли постепенно превращались в уверенность. Серьезное, но непринужденное поведение, вдумчивый, но игривый голос - все это он никогда не видел на экране. Миша постепенно убеждался: он стал гораздо более сильным человеком, чем в детстве.
Это означало, что он не был таким эмоциональным, как надеялся Миша. Именно слезы Юн Чахёна привели Мишу сюда, но тот больше не плакал на поле. По крайней мере, не в последние несколько лет.
Почему? Что заставляло его плакать раньше и что перестало заставлять его плакать сейчас? С того дня, когда ему было восемь лет, Миша просмотрел все матчи и видео с его участием, почти выучив их наизусть, но в реальном человеке по ту сторону экрана было слишком много пробелов, которых Миша не знал. Многочисленные истории и процессы, наслоившиеся подобно жестким геологическим пластам.
Однако у Миши не было права требовать ответа на вопрос, почему он больше не плачет при поражении и почему он не был так расстроен в тот день... Юн Чахён снисходительно относился к внезапно появившемуся юному товарищу по команде, и Мише следовало считать удачей, что ему позволили находиться где-то на периферии его окружения. Нельзя было проявлять жадность.
Поэтому Миша решил называть его так же, как и все остальные. Хотя он не мог неправильно произнести имя, которое бесчисленное количество раз проговаривал про себя.
Миша вздрогнул от неожиданности и поставил качающийся бокал. Рядом с ним уже сидел сам Юн Чахён, который незаметно приблизился. Половина стола уже гудела от разговоров пьяных товарищей, обсуждавших матч, а другая половина опустела.
- Что, ты тоже в депрессии из-за поражения? Жалеешь, что подписал контракт?
Юн Чахён сказал это с поддразнивающей улыбкой. Миша не ответил, но Юн Чахён никогда не чувствовал неловкости в таких ситуациях.
- У всех слишком напряженное расписание, так что не придавай слишком большого значения товарищескому матчу. Мне тоже немного жаль, что твой дебютный матч после трансфера закончился так...
Миша смотрел на стол, но Юн Чахён повернулся к его лицу:
- В следующий раз сыграешь лучше.
Слова вырвались непроизвольно. Вопрос, который все время накапливался и оставался невысказанным, наконец вырвался после недавних воспоминаний. Услышав неожиданный вопрос, Юн Чахён выглядел немного озадаченным.
- Да, тебе не хочется плакать? Как Лирою.
Миша кивнул. Юн Чахён на мгновение замолчал, а затем ответил с очень серьезным и внушительным выражением:
- Зачем мне плакать? Я не плачу.
Ложь. Он бесчисленное количество раз плакал, когда проигрывал в полуфиналах или финалах различных соревнований. Встретившись с очевидным взглядом Миши, Юн Чахён с некоторым смущением поправился:
- Ну, кажется, я плакал от расстройства примерно до 16 лет…
Это ложь. Последний раз он плакал 6 лет назад во время полуфинала молодёжного чемпионата мира U-20 в Аргентине, когда ему было ровно 20 лет. Миша даже помнит, на какой минуте первого тайма Юн Чахён забил первый гол и на какой минуте второго тайма соперник сравнял счёт. Юн Чахён ненадолго погрузился в раздумья, а затем с откровенным лицом признался.
- Если честно, я много плакал, просто ненавижу проигрывать. Ты поверишь, что в детстве я плакал больше, чем Лирой?
Это правда. Когда он начинал плакать, то совсем не мог остановиться. Из-за слёз он часто не мог подняться на пьедестал или давать интервью.
Юн Чахён с немного покрасневшим от алкоголя лицом медленно продолжил говорить. Миша невольно затаил дыхание. История, которая начиналась сейчас, по-видимому, содержала информацию, неизвестную Мише, достоверность которой он не мог проверить.
- С возрастом я изменился. Проигрыш в футболе в любом случае означает, что мяч попал в наши ворота. Тогда разве не найдётся кто-то, кому по-настоящему больно?
Сказав это, Чахён слегка кивнул головой в сторону стола напротив. Там вратарь Лу, выпивший всё, что было, спал глубоким сном, уткнувшись головой под прямым углом в стол. Это молчаливый товарищ, который ни разу не выразил возмущения, пока Лирой рыдал в три ручья.
Юн Чахён заговорил чётким голосом, выпрямившись за столом. Его взгляд был направлен прямо на Мишу. Его чёрные зрачки, настолько тёмные, что их трудно было различить, мягко блестели.
- Я больше не хочу выглядеть слабым. Когда выхожу на поле и стою впереди всех.
Лицо Юн Чахёна было серьёзнее, чем когда-либо. Миша не мог оторвать от него взгляд.
- ...Но знаешь, что говорит Джуд, когда я рассказываю такое? Что у меня зашкаливающее самомнение.
Сказав это, Юн Чахён внезапно рассмеялся, словно что-то в нём рухнуло. Его глаза и брови, которые всегда казались воплощением непоколебимой воли, лишь немного изменили свой угол, и лицо стало мягким. Эта улыбка, в которой не осталось и следа серьёзности, ошеломила Мишу, словно удар по голове.
В тот момент в его груди зародилось то же чувство, которое он испытал, глядя на маленького Чахёна на экране, сидя на диване в гостиной стокгольмского особняка много лет назад. Ощущение, будто бабочка заперта в груди, и сердце трепещет.
Чувствуя, как это маленькое, но всеобъемлющее ощущение снова распространяется изнутри рёбер, Миша тихо осознал: то сердцебиение росло вместе с ним и теперь, подобно большой птице, постоянно сворачивалось в его груди, затаив дыхание.
Ах, возможно, это чувство, наверное...
Глядя на единственного человека перед собой в шумном пабе, Миша испытал головокружение, словно падая с обрыва. Чахён, улыбавшийся сам себе, внезапно повернулся к Мише и сказал, словно вспомнив:
- Точно... Ух ты, ты действительно ещё ребёнок.
- Да ладно, ты практически вчера родился.
Юн Чахён снова подпёр подбородок рукой и на этот раз протянул руку, слегка взъерошив волосы Миши. У него была привычка поправлять одежду товарищей по команде, особенно когда они были моложе его. Поэтому возраст Миши давал ему небольшое преимущество перед другими. Юн Чахён слегка улыбнулся и продолжил:
- Тебе можно ещё немного поплакать.
Миша моргнул. Вероятно, для него никогда не наступит день, когда он сможет объяснить историю своих слёз. Хотя на протяжении многих лет он хотел встретиться с ним и увидеть, как он плачет, странным образом теперь всё это потеряло значение.
Вместо этого новый смысл обрёл его улыбающийся облик. Он был прекрасен, погружённый в свою страстную печаль, но насколько же ослепительнее он становился, когда устремлялся за её пределы.
Мишу внезапно охватил страх. Если он был так очарован его самым слабым моментом, то неизбежно его притянет и сила Чахёна. Однако, чтобы оставаться рядом с ним, нельзя переступать черту. Будучи товарищем по команде, новичком, о котором нужно заботиться, посторонним на периферии. Стоя на краю круга, что окружал Юн Чахёна, Миша напомнил себе, что ему навсегда запрещено выходить за его пределы.
Конец 2 тома
На кофеёк: 5469070012308728 (сбер)
Boosty