History
April 27, 2019

Забытый герой 1813 года. Как «властитель слабый и лукавый» превзошел Наполеона

В советских учебниках была только Отечественная война. Заграничный поход Александра I считался прихотью – и зря

Сцена заграничных походов русской армии 1813-1814 гг. Неизвестный автор

В декабре 1812 года остатки Великой армии Наполеона покинули территорию Российской империи, перейдя Неман. В декабре 1813 года потрепанные французские войска отступили за Рейн. Между этими датами уместилась грандиозная, превзошедшая по своим масштабам Отечественную войну кампания, ныне в России почти забытая. Это странно, – как если бы историческая память народа о Великой Отечественной обрывалась на Сталинграде, – но это факт. Может быть, поэтому император Александр I до сих пор остается самым, пожалуй, недооцененным персонажем российской истории последних двух веков.

Ненужная война

В школьном учебнике «История СССР» Заграничному походу русской армии 1813–1814 годов посвящалось два абзаца на фоне трех полновесных глав о 1812 годе. 90% советских работ по наполеонике следовали заданному Львом Толстым в «Войне и мире» канону, решительно обрываясь на декабре 1812-го. Школьникам, желавшим почитать «продолжение», внушалось, что Заграничный поход – прихоть императора Александра, бросившего русские войска проливать кровь за чуждые России интересы вопреки мнению Кутузова. «Михаил Илларионович все время твердо держался одного убеждения: сильного врага, нагло вторгшегося в Россию, надо только выбросить за ее пределы. Незачем жертвовать русскими людьми и непременно добивать его тут же в угоду Англии», – сообщала, к примеру, беллетризированная биография (1960) фельдмаршала пера Леонтия Раковского.

Эта традиция была задана раннесоветской историографией. Интересный момент: переиздание в 1942 году книги Евгения Тарле «Нашествие Наполеона на Россию» вызвало серьезное беспокойство де Голля. Не потому, что речь в ней шла о войне с французами, а из-за таких пассажей: «И не только трудно и опасно было, по мнению Кутузова, затевать новую войну с Наполеоном, но и вовсе это не нужно. Русский народ отстоял себя, победил непобедимого, добыл себе бессмертную славу. Зачем освобождать и усиливать этим англичан и немцев, соседей, а потому возможных опасных врагов в будущем?» Зная, что ключевые исторические концепции не появляются без санкции Сталина, де Голль потребовал у своих представителей в Москве осторожно навести справки: не собирается ли СССР исправить эту «ошибку 1813 года», остановившись в этот раз на границе?

Надо сказать, ⁠что ⁠не Тарле и не Сталин были авторами этого тезиса. Великий ⁠князь Николай Михайлович в своем труде ⁠«Александр I» издания юбилейного 1912 года писал ровно то же: «Будущее ⁠показало весьма скоро, что России ⁠последующие войны [1813–1814 годов] принесли мало пользы, а скорее даже ⁠вред… Освобождение Германии от наполеоновского ига было вполне ненужным для русских интересов». И очень понятно, почему сиятельный историк был столь скептичен. К этому моменту итоги Отечественной войны и Заграничного похода были радикально пересмотрены, «освобожденная Германия» превратилась в опасного геополитического конкурента, а Франция, наоборот, в верного союзника. До Первой мировой оставалось всего два года…

Еще интереснее, что подобные мысли не были лишь плодом кабинетных размышлений историков. В конце 1812 года в России существовала весьма влиятельная партия «изоляционистов» – достаточно сказать, что в нее входили министр иностранных дел Румянцев, московский губернатор Ростопчин, госсекретарь адмирал Шишков, отвечавший за идеологию (это он в 1812-м был автором всех царских манифестов).

Войну нужно завершить на Немане, настаивали они. Теперь, когда страна больше не находится под прямой угрозой, жертвы за освобождение Европы не найдут понимания в народе и подорвут выкованное в горниле 1812 года единение государя с его подданными. И потом, главным бенефициаром разгрома Наполеона станет Англия, а истинные интересы России, лежащие на Востоке, в разделе Османской империи, окажутся забытыми. Шишков в своих «Записках» привел свой диалог с Кутузовым на сей счет:

– Зачем продолжать войну, когда она кончена? Можно ли предполагать, что Наполеон, сидя в своем Париже, сможет сделать нам зло?.. Для чего не остаться нам у себя в России, предлагая утесненным державам, чтобы они воспользовались удобностью случая освободить себя из-под ига Франции?
– Я сам так думаю, – отвечает фельдмаршал, – но Государь предполагает иначе, и мы пойдем далее. Он смотрит на это с другой стороны, которую также совсем опровергнуть не можно…

Что ж, давайте и мы посмотрим на дело с этой «другой стороны».

Резоны Александра

«Разве кто-нибудь осмелится еще раз переступить наши границы?» – этот вопрос, который в декабре 1812-го задала Александру I фрейлина Роксандра Стурдза, вертелся тогда на языке у всех и выглядел сугубо риторическим. Лишь несколько человек, допущенных к секретным сведениям о состоянии русской армии, могли ответить на него уверенным «да!». А состояние это было таково, что в штабе Кутузова точные численные данные скрывали даже от собственных офицеров.

К концу года форсированные марши по морозу укатали не только Великую армию. Преследуя отступающих французов, русские потеряли порядка 200 тысяч человек. На границу пехотные полки выходили, имея в строю 200–400 штыков, – две роты штатного состава. Людские потери Наполеона в 1812 году если и превосходили таковые у русской армии, то не на порядок. При этом французская военная машина восстанавливалась куда быстрее: население Франции тогда равнялось населению Российской империи, плюс к ее услугам были союзные германские государства.

В 1813 году Наполеон мобилизовал более 700 тысяч человек – больше, чем состояло в Великой армии на начало вторжения в Россию. Четыре рекрутских набора, объявленных Александром I, теоретически давали 400 тысяч. Но дело не только в общей численности. Обладая превосходством почти во всех видах ресурсов, Франция быстрее вооружала и ставила солдат в строй. Единственное преимущество русских заключалось в развитом коневодстве, и французский император в свойственной ему циничной манере сожалел о потере 175 тысяч лошадей в России больше, чем о людях.

Парадокс, не осознаваемый русским обществом ни тогда, ни позже, заключался в том, что после небывалого в анналах военной истории успеха в 1812-м Россия практически гарантированно проигрывала единоборство с Францией в 1813-м. Уже к весне Наполеон снова превосходил русских по числу боеготовых дивизий.

Конечно, можно было бы, как призывали Шишков и Ко, заключить почетный мир на условиях статус-кво. И Наполеон готов был на него пойти. Но как прозорливо замечал Александр: «Это будет не мир, а перемирие». (Интересно, знал ли маршал Фош, что дословно воспроизводит эту фразу, когда комментировал подписание Версальского мира в 1919-м: «Это не мир, а перемирие на 20 лет»?) Ведь ни одна из причин, вызвавших в войну 1812 года, не была устранена по ее итогам. Что помешало бы Наполеону, обладая всеми ресурсами Европы, повторить попытку – и не через 20 лет, а уже через пару? Вполне хватало, чтобы, учтя печальный опыт первого похода, лучше подготовиться.

Весна на Одере

Оставалось рискованное, но единственное спасительное, с точки зрения Александра I, решение: идти вперед – к Одеру и Эльбе, идти любой ценой, голодными, раздетыми, в лаптях, босыми. Только выйдя к Берлину, можно было получить нового союзника со свежей армией, склонить нерешительного прусского короля Фридриха Вильгельма, – ненавидевшего, но и боявшегося Наполеона, – разорвать союз с ним и выступить против французов.

Риск был громадный, несмотря на то что немецкие эмигранты единодушно уверяли, что вся Пруссия как один поднимется на французов. Сама прусская армия представляла собой величину неизвестную. В кампании 1806 года она мгновенно развалилась под ударами французов, затем по требованию Франции была сокращена до минимума. Правда, пруссаки тайно создали «скрытый кадр», который мог быстро удвоить ее, но какова ценность этого кадра? Смогут ли прусские полки достичь уровня французских и русских?

Но две армии в любом случае были лучше одной. И, прибыв в ставку Кутузова, Александр I взял управление войсками на себя и двинул их вперед. Фельдмаршалу, как писал генерал Ермолов, император «оставил громкое наименование главнокомандующего и наружный блеск некоторой власти. В распоряжение армиями входил сам».

Тут надо сказать, что вопреки написанному о Кутузове в советское время, он не был принципиальным противником Заграничного похода. Фраза «я сам так думаю» в его разговоре с Шишковым – это фраза умудренного царедворца, умеющего не противоречить влиятельному собеседнику. Другое дело, что Кутузов настаивал перед Александром на оперативной паузе для приведения армии в порядок: «Месяц отдыха и хорошие квартиры поставят ее на ноги. Только это решит вопрос и привлечет Германию на нашу сторону». «Самое легкое дело идти теперь за Эльбу, но как воротимся? С рылом в крови!» – делился он сомнениями перед доверенными офицерами.

Но Александр сумел выйти за рамки оперативных соображений Кутузова, щедро сдобренных нежеланием фельдмаршала еще раз встречаться с Наполеоном в генеральной баталии. Император усвоил максиму «война есть продолжение политики» еще до того, как Клаузевиц, кстати, служивший в те дни полковником в русской армии, ее чеканно сформулировал. Стратегия требовала привлечения Пруссии, в одиночку Россия не вытягивала новую кампанию, и решать вопрос надо было быстро, пока французы не восстановились после российского анабасиса. (А вот Наполеон, как писал советский историк Манфред, «в 1813 году будто шоры надел; он не видел ничего, кроме узковоенных, точнее, чисто оперативных вопросов».)

Русские корпуса двинулись вперед. 4 марта был освобожден Берлин, а за пять дней до этого прусский король заключил в Калише военную конвенцию с Александром. Как признавали в штабе Кутузова, «в переговорах с ним придавали нам большой вес часто получаемые известия об успехах передовых наших войск, уже подходивших к Эльбе».

Непобедимая коалиция

В частной переписке Кутузов вполне признал правоту императора. «Я согласен, что отдаление от границ отдаляет нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в 1807 году. С Пруссиею бы союзу не было, вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами, в том числе и Австрия», – успокаивал он одного из своих родственников. Упоминание 1807 года тут очень кстати: в 1806 году русская армия не успела на помощь пруссакам к Эльбе, а попытка развертывания на Висле окончилась в итоге разгромом под Фридландом и вынужденным Тильзитским миром.

Теперь Александр успел буквально в последний момент. Наполеон восстановил армию после катастрофы в России так быстро, что даже с помощью проявивших великолепные боевые качества пруссаков удержать фронт по Эльбе русским не удалось. Динамику наращивания противниками сил хорошо показывает их соотношение в двух первых крупных сражениях кампании в мае 1813 года: под Лютценом 100 тысяч французов дрались против 75-тысячной русско-прусской армии, под Бауценом – уже 150 тысяч против 96 тысяч.

Бауцен был серьезным поражением союзников, но недостаток кавалерии у Наполеона (вот когда сказалась потеря лошадей в России!) не позволил ему организовать преследование и добить противника в своем старом стиле. Два генеральных сражения подряд так и не решили исход кампании, союзники устояли на ногах. Такого с Наполеоном, раньше побеждавшим нокаутом не с первого, так со второго удара, еще не случалось. Это стало решающим аргументом для присоединения Австрии к антифранцузской коалиции: Бонапарт уже не тот!

План Александра сработал. Да, с Эльбы воротились «с рылом в крови», зато к августу 1813 года союзники имели в первой линии 175 тысяч русских, 170 тысяч пруссаков и 130 тысяч австрийцев, и Наполеон потерял численное превосходство. В октябре в четырехдневной грандиозной битве под Лейпцигом – самом масштабном сражении наполеоновской эпохи – это позволит коалиции одержать решительную победу.

Отныне Германия будет для Наполеона потеряна, а с нею ресурсы, с помощью которых он только и мог одновременно противостоять сразу четырем крупнейшим державам Европы (не забудем англичан, оттянувших на «второй фронт» в Испании часть французской армии). Отброшенная за Рейн, Франция продержалась в новом 1814 году всего два месяца – уже в марте союзники триумфально вошли в Париж.

Автор «Большого решения»

Два стратегических решения русского командования предопределили крах Наполеона: решение отступать к Москве в 1812-м и наступать в Германию в 1813-м. И если первое было принято под давлением необоримой на тот момент силы Великой армии, то второе являлось результатом свободного выбора. Причем, в отличие от 1944 года, когда Красная армия переходила границу в ситуации уже достигнутого превосходства союзников над Гитлером, Заграничный поход изначально был прыжком на превосходящего противника. Историк Сергей Соловьев писал, что «решение не останавливаться [в 1813 году] на границах представляло великий подвиг, больший, чем решение не прекращать борьбы внутри России».

Остается пожалеть, что о человеке, который это решение принял, из школьной программы в памяти обычно остается лишь «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой…» Хотя у Пушкина есть и другие строки, посвященные Александру I:

Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.

Что же до так понятных постсоветскому человеку сетований великого князя Николая Михайловича на неблагодарность «освобожденных немцев» и прочих европейцев, то ищет он не там, где потерял. В самом освобождении Европы еще не было заложено грядущих конфликтов, свидетельством чему стал почти столетний мир на западной границе империи (кстати, считающийся «советским» лозунг «Миру – мир!» появился на торжествах в Москве по случаю взятия Парижа).

Беда была в идее «отодвинуть Россию на 50 лет от того, что готовят ей теории», четко сформулированной и творчески реализованой уже в следующее царствование. Теории готовили России модернизацию, индустриализацию, отмену крепостного права. Отодвинув все это, освободители скоро начали отставать от освобожденных. А те, в свою очередь, тяготиться освободителями. С тех пор эта коллизия повторится в истории России еще не раз.

Константин Гайворонский Военный историк