Идeaлизм кaк глaвный пoлитичeский кaпитaл Poccии
Модель Горбачева для России – по-прежнему утопическая, но она же, одновременно, и самая реалистическая. Когда все, казалось бы, разрушено, остается сделать ставку на «человеческий капитал», на лучшее в человеке
Писать юбилейное о Горбачеве (2 марта ему исполняется 90 лет) – почти верная гарантия банальности. Все мы – неважно, поклонники или противники М.С., застали перестройку или нет – продолжаем жить в глобальных последствиях его, Горбачева, времени. Попробуем, что ли, снизить пафос – представить себе такую компьютерную игру, стратегию: «Стань генсеком СССР за 54 хода» (Горбачев как раз в 54 года пришел к власти). Правила простые: неверный шаг – пропускаете ход или два, пять, десять лет – все, как в политике.
Если игра умная, то она учитывает особенности советского проекта. Вопреки мифу о равенстве возможностей для победы важны исходные данные – то самое священное «социальное происхождение». Если вы «из рабочих» – это стартовый капитал, сразу 10 ходов преимущества. Брежнев, чье село Каменское в 1900-е лишь превращается в город благодаря заводу, пишет: «Я из семьи потомственного рабочего» («Воспоминания: жизнь по заводскому гудку», 1981). Насчет потомственного, конечно, преувеличение, но понятно, зачем – это идеал по советским меркам.
А теперь медленно вчитайтесь в другое известное происхождение, попробуйте представить эту фразу в виде цельного образа: село Привольное, Медвеженский район, Ставропольский округ, Северо-Кавказский край, РСФСР, СССР. Не гегемон, конечно – зато от него веет патриархальней надежностью. Такая же точно печать «привольности» почти у каждого из генсеков: Хрущев – село Калиновка, Дмитриевский уезд, Курская губерния; Андропов – станция Нагутская, Ставропольская губерния; Черненко – село Большая Тесь, Минусинский уезд, Енисейская губерния… Происхождение советского вождя из самых низов – на самом деле страховка системы от случайности, от сбоя. Однако с Горбачевым система просчиталась. Виной всему, как считает биограф Горбачева Уильям Таубман, – годы учебы в МГУ (1950–55), «облучение» универсальными ценностями; все важнейшее – нравственный переворот, если угодно – случилось во время учебы и сразу после.
Продолжим играть в нашу стратегию: к какому социальному типу принадлежал Горбачев в ставропольское время, еще до высоких чинов? «Человечный» – так, наверное, это формулировалось в народе. Толковый, с образованием – и не подлец. «Мне повезло – у меня оказался хороший командир, руководитель, заведующий», – это часто можно встретить в воспоминаниях советских людей. Отрицательный отбор в духе «Зияющих высот» Зиновьева в 1960-е работает уже вовсю. Встретить на партийном, хозяйственном посту человека с высокими нравственными качествами – удача, везение. Исключение. Это в плюс идет в нашей стратегии или в минус? С одной стороны, такой чиновник у непосредственных начальников вызывает подозрение: целеустремлённый, язык подвешен, нравится людям, чего-то хочет и не скрывает. А ну как меня подсидит? С другой – высокому начальству, также по случайности не лишенному чувства перспективы (Андропову, например, политическому крестному отцу Горбачева), наверняка приходила в голову эта мысль: а вдруг? Вдруг там, впереди, наконец-то маячит настоящий советский человек, «без барства и спеси» (это словосочетание из материалов расследования Новочеркасского расстрела 1962 года; именно неспособность местной знати к диалогу с рабочими и стала спусковым крючком трагедии)?
И вот он – культурный и образованный, скромный и деловой. Ведь такой примерно и был обещан при коммунизме! Так, может быть, это он и есть – «село Привольное, Медвеженский район, Ставропольский край, Горбачев Михаил Сергеевич»? Человек нового времени (кстати, единственный из генсеков, кто родился не «по старому стилю» и не в российской империи). Почему бы не дать такому дорогу – ведь ради этого, в конце концов, и боролись?
Ненавистники Горбачева много лет ищут доказательства его вербовки американцами чуть ли не со школьной скамьи. Но в том, что Горбачев сделал успешную советскую карьеру, нет загадки. Тут как раз все закономерно. Дело в том, что Горбачев и есть – настоящий, «правильный» советский человек, каким его в книгах описывали и на картинах рисовали. Он действительно верил в преимущества советского строя. При этом знал и обратную сторону «коммунизма» в деревне (оба деда Горбачёва в 1930-е годы были репрессированы). Но это его не испортило, «не озлобило» – а наоборот побудило стремиться «сделать мир лучше». Исправить, где возможно.
Так настоящий, а не рисованный идеалист оказался в итоге на вершине советской власти. То, чего советская система одновременно и страшилась, и хотела – поскольку ей самой к тому времени уже требовался аппарат искусственного дыхания, срочный глоток воздуха, обновление. Приход Горбачева – закономерность; человеческая же случайность – то, что к 1985 году он сохранил свой идеализм, веру в лучшее в человеке – при всей трезвости и политических инстинктах, конечно.
Ставка на меньшинство
В истории с перестройкой есть один парадокс: выражаясь сегодняшним политологическим языком, Горбачев сделал ставку не на большинство, а на меньшинство. На интеллектуалов-специалистов, широкую интеллигенцию – аналог советского среднего класса. С советской точки зрения – прожектерство и риск. Но трезвый идеалист Горбачев сделал ставку на таких же, как он, идеалистов – и не прогадал.
Идеализм как политическая стратегия оказался вполне действенным. Каждому из нас присуще желание хоть раз в жизни сделать что-то «по-настоящему»; принести реальную пользу обществу, стране. На словах советская власть декларировала общий идеализм (причастность к «большому делу», «завтра будет лучше, чем вчера» и т.д.) Парадокс в том, что реальность – в школе, в армии, на производстве – очень быстро скашивала, лишала советского человека любых иллюзий, веры и перспективы. И превращала в циника такого пошиба, что куда там акулам капитализма. Советский человек очень быстро понимал, что с одной стороны есть «слова», лозунги; а с другой – вяжущая реальность, в которой нужно, по меткому наблюдению Владимира Сорокина, «хлебать говно». И это считалось единственной жизненной нормой.
У просвещенного же меньшинства – той социальной страты, прослойки, на которую сделал ставку Горбачев, – именно трещина, прореха между тем, что говорилось, и реальностью порождала уже в 1970-е нравственное бессилие, ощущение моральной пустоты, экзистенциальной дыры. Об этом хорошо пишет в своей новой книге Павел Палажченко, нынешний ближайший помощник Горбачева, а в 1970-е – дипломат. Перестройка была проектом, рассчитанным на малую группу идеалистов, в историческом смысле – но она победила именно благодаря все перевешивающему желанию людей «жить, а не существовать».
Поначалу свой идеализм Горбачев хотел употребить на вполне массовые и понятные вещи. Он хотел наполнить экономическую и политическую систему «реальным содержанием». Хозрасчет, ведущая роль советам, «сделать социализм работающим» – реальным. Но очень скоро он понял, что проблема не столько даже в инерции системы, не в кадрах – но, вероятно, именно в том, что эта система никогда и не была рассчитана на… реальность? Он хотел руководствоваться здравым смыслом. И вновь понял, что здравомыслие, рациональность противоречат советским догмам. И настоящая интеллигентность им противоречит. Горбачев хотел возвращения к общечеловеческим ценностям в рамках социализма – но на каком-то этапе столкнулся с тем, что и «общечеловеческое» противоречит, опять-таки, сути социализма.
Единственное, к чему хоть как-то был применим идеализм (то есть где сходятся его советское и универсальное значения) – это борьба за мир на внешнем контуре, а на внутреннем – человеческий прогресс. Попросту говоря, поощрять лучшее в человеке – а не худшее (когда началась перестройка, автор этого текста учился в школе и буквально сразу почувствовал, что «быть хорошим» стало социально поощряемой нормой). Кто скажет, что горбачевский идеализм был витанием в облаках?.. Напротив, он оказался прекрасной работающей стратегией. А главное – этот идеализм теперь не навязывался насильно, не вбивался сапогом. Горбачев вернул идеализму человеческое лицо, вернул его на полку универсальных понятий. Но этот же идеализм в итоге и привел Горбачева к отмене советского проекта. Недаром бывший помощник Горбачева Анатолий Черняев сравнивает его с Лениным. Символично, что настоящий, «без балды», ленинист и закрыл ленинский проект спустя 70 лет. За исчерпанностью, несовместимостью. За неэффективностью. Ввиду несовпадения с человеком.
MeToo – это Горбачев сегодня
Нынешний популизм строится на противоположных тезисах – на том, что человеческая природа неисправима, что человек непоправимо порочен и плох, на вере в худшее, а не в лучшее. И эта антивера тоже охотно находит своих поклонников: дело в том, что эта концепция предлагает, в отличие от идеализма, отказ от нравственного и любого усилия. «Ничего не менять в человеке», а оставить все как есть и восхищаться этим «концом истории». Мы и сами с радостью затоптали в 1990-е свой идеализм, забыв о свободе под ударами экономических испытаний. Но в мире идеализм, вера в лучшее в человеке продолжают работать и приносить плоды. Это мало кому приходит в голову, но мультикультурализм, MeToo, толерантность, новая этика в Америке и Европе – это все и есть отголоски «нового мышления» Горбачева, общего «вочеловечивания мира», начатого им в 1980-е. В отличие от нас, Запад (который Горбачева всегда лучше понимал) сохранил этот идеализм в качестве работающей модели (ну, или как минимум страхующей). «У меня есть мечта» – фраза, которую повторил Обама вслед за Мартином Лютером Кингом – это очень «по-горбачевски»; без идеализма невозможно построить ни Америку, ни Европу. Без мечты о лучшем будущем ничего не работает. И без веры в человека, как ни банально, никакая экономика не сдюжит (вопреки Марксу).
Но именно в России сегодня идеализма – минимум, он находится в низшей точке. Всем предложено отказаться от заоблачных мечтаний, а по сути – не верить ни во что. Кремль боится на самом деле любого подлинного идеализма (поэтому и сам никогда не формулирует ни будущее, ни даже желательное настоящее, предлагая всем жить «в моменте», как в песне поется: «есть только миг, за него и держись»). Почему все сегодняшние патриотические клише опираются, условно, на «застывшее прошлое»? Просто в Кремле прекрасно помнят, какой мощной силой является подлинный идеализм. Сегодня Горбачеву было бы, наверное, даже труднее. Но и у нас постепенно становится понятно, что без мечты, без опоры на лучшее в человеке двигаться дальше невозможно. Выросло даже новое поколение политиков-идеалистов, правда, все они сейчас, как рок-музыканты в 1980-х – в андеграунде. Даже Алексей Навальный заговорил на языке универсалий – с отсылкой к христианским, общечеловеческим ценностям.
И в социальном, и даже в экономическом смысле сегодня без мечты никуда. «Либерализм – это идеализм», так сегодня можно было бы перефразировать известный тезис Сартра. Модель Горбачева для России – по-прежнему утопическая, но она же, одновременно, и самая реалистическая. Когда все, казалось бы, разрушено, остается сделать ставку на «человеческий капитал», на лучшее в человеке. Идеализм вновь – наша главная надежда. И, как всегда, опять последняя.