Как Россия боролась с эпидемией холеры 1830-31гг

Чтобы не допустить массовой паранойи и расправ над врачами, вмешаться пришлось молодому императору лично

В 1830–1831 годах в Российской империи началась первая в истории масштабная эпидемия холеры. Болезнь бушевала два года, за которые преподнесла чиновникам урок о важности наблюдения за общественным мнением и раскрыла коррупционную бездну, до этого успешно прятавшуюся в государственном аппарате.

Севастопольские спекулянты

Холера ⁠распространяется ⁠между людьми орально-фекальным путем. Вызывающий ее микроорганизм – холерный вибрион ⁠– с продуктами жизнедеятельности носителя попадает ⁠в источники питьевой воды. Инкубационный период болезни чаще всего составляет ⁠один-два дня, после чего появляются ⁠первые симптомы – диарея и рвота, которые в тяжелых случаях приводят ⁠к критически опасной для здоровья дегидрации. Болезнь лечится с помощью обильного питья воды с добавлением смеси электролитов, необходимых для восстановления водно-солевого баланса организма. Без лечения, основные методы которого были разработаны после 1880 года, летальность болезни может достигать 50%.

Вплоть до начала XIX века холера была распространена исключительно в долине индийской реки Ганг. За пределы этого региона болезнь впервые выбралась лишь в 1817 году, когда случилась первая фиксируемая европейской наукой пандемия – болезнь распространилась на огромные территории от Таиланда до Греции. До России холера добралась весной 1830 года – скорее всего, ее занесли солдаты, возвращавшиеся из походов в Персию и Закавказье.

Первым очагом напряжения стал Севастополь, где с 1828 года регулярно то вводились, то отменялись карантинные меры, – в русской армии, которая в то время воевала с турками в Бессарабии и Закавказье, регулярно происходили вспышки чумы, которые могли перекинуться на город, а оттуда – на Черноморский флот и весь юг России.

Всех моряков с подозрением на чуму отправляли на карантин. Судя по всему, ни у кого из них ее не было – болезнь убивает человека за пару недель, однако «чумные» пациенты содержались на карантине по несколько месяцев. К ним имели доступ только избранные врачи под руководством главного врача севастопольского порта Петра Ланга. По свидетельству севастопольского врача Никифора Закревского, который работал вместе с ними, подчиненные Ланга получали до 10 рублей в день от руководства города за то, что записывали чуму причиной смерти пациентов, которые умирали от других болезней.

Врачи проводили «противочумные мероприятия», которые лишь ухудшали положение заболевших. «Кем-то из старших врачей изобретено было поздней осенью 1829 года, как предупредительная мера против заражения чумою, поголовное купанье в море! – писал через 30 лет после этих событий военный историк Сергей Сергеев-Ценский. – И это подневольное купанье продолжалось всю зиму, благо, вода в бухте не замерзала. Как же можно было не заболеть от этого всеми простудными болезнями! <…> Кроме чиновников, наживались на этом деле еще и “мортусы” – люди в просмоленной одежде, признанные необходимыми для борьбы с чумной заразой. Эти мортусы не только всячески обирали народ, пользуясь своей безответственностью, но еще и ускоряли смерть больных какими-то снадобьями, которые выдавались ими за лекарство, а в одном семействе они будто бы попросту придушили старушку, которая ни за что не хотела отправляться на Павловский мысок (где был расположен чумной госпиталь. – Republic)».

В марте смерть нескольких десятков карантинных пациентов и распространение холеры на Волге позволили руководству Севастополя объявить «всеобщее оцепенение» – жителей города и моряков обязали не выходить из дома. Продукты изолированным должны были продавать по твердым ценам или поставлять бесплатно лицензированные лавочники. На деле же торговцы, тоже связанные с властями города, могли действовать без ограничений. «Имея распоряжение выдавать бесплатно бедным жителям, имеющим коров, по 15 фунтов сена в день, они не только брали за него огромную по тем временам плату в 1,5 рубля за пуд (небольшая корова съедает пуд сена за два дня; до карантина пуд мяса на севастопольском рынке стоил четыре рубля. – Republic), но и вообще отказывались продавать его даже по такой спекулятивной цене, вынуждая отдавать им же за бесценок своих коров и лошадей», – писал Полканов.

27 мая карантин был снят во всем городе, кроме одного из беднейших его районов – Корабельной слободки, где без какого-либо резона ограничения продлили еще на две недели. 30 мая в слободку приехал генерал-губернатор города Николай Столыпин, который распорядился, чтобы ее жители в ближайшие дни собрали вещи и готовились переселиться во временный лагерь, чтобы военные могли провести окуривание домов можжевеловым дымом – эта бессмысленная процедура в то время использовалась как одна из главных мер против эпидемий.

Заявление Столыпина вызвало взрыв недовольства – слобожане договорились о вооруженном восстании и начали в открытую формировать и тренировать боевые отряды. 3 июня вспыхнул бунт. Толпа слобожан двинулась к центру города, по дороге уничтожая военные патрули. К взбунтовавшимся присоединились многие моряки, которые из-за карантина потеряли возможность подрабатывать на сельскохозяйственных работах в пригородах. Толпа ворвалась в дом Столыпина и растерзала его. К вечеру город был в руках восставших. Бунтовщики убивали, избивали и истязали чиновников, купцов и офицеров, которые, по их мнению, наживались на карантине, – их список был составлен заранее. Подавить восстание удалось лишь 7 июня, когда бунтовщики поддались увещеваниям адмирала Александра Грейга и сдались окружившим город войскам.

Московский локдаун

В сентябре 1830 года эпидемия холеры добралась до Москвы. «Все трепетало страшной заразы, продвигавшейся по Волге к Москве, – писал Александр Герцен, в ту пору 18-летний студент Московского университета. – Преувеличенные слухи наполняли ужасом воображение. Болезнь шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть “Холера в Москве!” разнеслась по городу».

Московские власти подошли к предотвращению эпидемии очень серьезно. После того, как были зарегистрированы первые случаи смерти от холеры среди студентов, Московский университет, а за ним и все остальные публичные заведения и торговые точки были закрыты на карантин. Генерал-губернатор города Дмитрий Голицын организовал специальную комиссию по борьбе с эпидемией. Градоначальник распорядился ежедневно выпускать бесплатный информационный бюллетень, в котором публиковались приказы властей, свежие новости о борьбе с холерой, а также разоблачения опасных слухов.

Властям города удалось мобилизовать на борьбу с болезнью богатейшие московские семьи, многие из которых вложили огромные суммы в помощь больным, а также привлечь тысячи простых людей к волонтерской работе. «Купцы давали даром все, что нужно для больниц, – одеяла, белье и теплую одежду, которую оставляли выздоравливавшим, – писал Герцен. – Университет не отстал. Весь медицинский факультет, студенты и лекаря en masse, привели себя в распоряжение холерного комитета; их разослали по больницам, и они остались там безвыходно до конца заразы. Три или четыре месяца эта чудная молодежь прожила в больницах ординаторами, фельдшерами, сиделками, письмоводителями – и все это без всякого вознаграждения и притом в то время, когда так преувеличенно боялись заразы».

Впрочем, многие менее храбрые москвичи уехали из города или самоизолировались. «Волковы и Леонтьевы заперлись у себя в домах, обеспечив себя закупкою съестных припасов и живут как в осажденной крепости, – писал своей подруге москвич Фердинанд Кристин. – У иных предосторожность до излишества: две старые барыни заперлись и в течение суток выпили три бутылки дегтярной воды, от чего с ними сделалась страшная рвота, которую они приняли за холеру и начали кричать в окно, чтобы их спасли, и, разумеется, никого по докричались».

Москвичи практиковали и более опасные методы самолечения – например, дезинфицировали колодцы хлором, что часто приводило к отравлениям. Впрочем, даже врачи все еще очень плохо понимали, как нужно лечить холеру. Медики часто тратили свои силы на бессмысленные процедуры – окуривания, кровопускания, лечение травами и дезинфекцию помещений, когда дезинфицировать нужно было руки, воду и посуду. Врачи понимали, что болезнь может вызывать плохая вода, однако часто с этим было невозможно ничего сделать – во многих городах еще не было водопроводов, и значительной части населения приходилось набирать воду в реках и каналах.

Несмотря на все меры московских властей, очевидцы писали, что среди москвичей активно распространялись слухи и панические настроения. Однако в отличие от других городов, в Москве они так и не привели к волнениям – возможно, благодаря тому, что в конце сентября в город приехал император Николай I. Царь очень не хотел повторить ошибки своей бабки Екатерины II – в 1771 году она слишком поздно отреагировала на эпидемию чумы, поразившую Москву. Ужасное руководство градоначальника Петра Салтыкова, который приказал лечить болезнь крестными ходами, а сам заперся в загородном имении с артиллерийской батареей, тогда довело город до крупного бунта с убийствами и погромами.

Появление государя стало неожиданностью даже для Голицына и воодушевило город. «Надобно было видеть, как народ как бы невольно повергался в землю везде, где государя встречал он на улицах, повторяя: “Ах! Ты отец наш! И мор-то тебя не устрашает! Буди с тобою благодать Господня!” – писал московский почт-директор Александр Булгаков. – Надобно было видеть Кремлевскую площадь, покрытую бесчисленным множеством народа, стекавшегося отовсюду, чтобы хотя бы издалека видеть своего царя. Никакая полиция, ни пушки не в силах были бы удержать жителей московских, стремившихся к нему навстречу: домашние обязанности, занятия и самая холера – все было забыто в сии дни радости».

Эпидемия, которая то вспыхивала, то утихала, продолжалась в Москве до осени 1831 года. За это время от холеры в городе погибло около 4 тысяч человек – примерно 1,5% от всего населения.

Холерные бунты

Холера продолжала свое шествие по стране до конца 1831 года. Осенью 1830-го появились и начали стремительно разноситься слухи о том, что болезнь распространяется благодаря чьему-то злому умыслу. Летом 1831 года майор Гейкинг сообщал начальнику 2-го (московского) округа Корпуса жандармов из Владимира: «с недавнего времени <…> распространилась общая молва, будто холеру везде производят люди злонамеренные, подкупленные поляками, французами и турками, кои, отравляя колодцы и съестные припасы, производят смертность под видом холеры. От чего в народе усилилась недоверчивость к лечению медиков, кои самые, кажется, подают к сему повод беспрерывными своими спорами о прилипчивости и неприлипчивости холеры».

В нескольких городах эти слухи привели к погромам. Так как турок, французов и поляков под рукой почти никогда не оказывалось, народный гнев изливался на врачей и чиновников. В ноябре 1830 года толпа разгромила больницу в Тамбове и чуть не растерзала губернатора. В Старой Руссе озабоченные эпидемией и недовольные институтом военных поселений мещане и солдаты бунтовали на протяжении двух недель, за которые линчевали около сотни офицеров, чиновников и врачей.

В июне 1831 года холера добралась до Санкт-Петербурга. Из-за аномальной жары болезнь ударила по столице гораздо сильнее, чем по Москве, – на пике эпидемии в день от нее умирало по 600 человек. Губернатор Петр Эссен ввел в городе карантин, однако, в отличие от Голицына, не сумел сдержать вспышку паники и наладить эффективную работу медицинских служб. «В городе недовольны распоряжениями правительства, – писал государственный цензор Александр Никитенко в своем дневнике. – Лазареты устроены так, что представляют лишь переходное место из дома в могилу. <…> Присмотр за больными нерадивый. Естественно, что бедные люди считают себя погибшими, лишь только заходит речь о помещении в больницу. Между тем туда забирают без разбора больных холерою и не холерою, иногда и просто пьяных из черни, кладут их вместе. Больные обыкновенными болезнями заражаются от холерных и умирают наравне с ними».

Все это, по словам Никитенко, приводило к массовой паранойе. «Народ ропщет и по обыкновению верит разным нелепым слухам, как, например, будто доктора отравляют больных, будто вовсе нет холеры, но ее выдумали злонамеренные люди для своих целей, и тому подобное. Кричат против немцев, лекарей и поляков, грозят всех их перебить. Правительство точно в усыплении: оно не принимает никаких мер к успокоению умов». Другой очевидец этих событий, отставной поручик Федот Гагаев, попавший под воздействие слухов, писал приятелю: «Это, видно, Польша подкупила докторов так морить». Обвинения против поляков были особенно популярны – национальная революция в Польше, жестоко подавленная николаевскими войсками, совпала по срокам с эпидемией.

22 июня в столице начался бунт. Разгневанная толпа, стихийно образовавшаяся на рынке на Сенной площади, разнесла несколько лазаретов и пошла громить центральную холерную больницу. Остановить их смогли лишь солдаты, которые были загодя стянуты к площади. Вскоре к неутихающей 5-тысячной толпе без охраны вышел сам император – за неделю до этого холера убила его родного брата, цесаревича Константина. Точные слова Николая I неизвестны, однако толпа упала перед ним на колени, а затем успокоилась и разошлась.

Согласно официальной версии, которую транслировали представители органов власти, например глава жандармерии Александр Бенкендорф, император призвал народ покаяться перед богом, которого своим выступлением они «жестоко оскорбили», попросил не уподобляться в своем бессмысленном бунтарстве полякам и французам и пообещал привести их к порядку и наказать виновных.

Впрочем, были совсем другие трактовки. Сатирик Николай Лейкин со слов своего отца, который был в толпе, писал, что царь покрыл бунтовщиков отборной площадной бранью. Другая свидетельница рассказывала, что царь выпил залпом целую склянку лекарства от холеры, несмотря на то, что лечащий врач предупреждал его, что от этого у него могут выпасть зубы.

Эпидемия начала постепенно сходить на нет во второй половине 1832 года, а окончательно исчезла лишь к 1838-му. За все это время заразилось холерой 466 тысяч человек, а умерло от нее – 197 тысяч. Болезнь вернулась в Россию уже в 1846 году, когда поразила Закавказье, а в 1848 году вновь бушевала в Санкт-Петербурге. С тех пор вспышки холеры происходили каждые 10–15 лет, но постепенно становились все менее смертоносными благодаря развитию гигиены и санитарии.

История

Александр Артамонов