30 лет после падения Стены
Бывшая ГДР своим электоральным поведением медленно, но верно преобразует ФРГ
9 ноября 1989 года Берлинская стена перестала существовать как граница между Западной и Восточной Германией. Праздничные мероприятия, посвященные 30-летию падения Стены, начались еще месяц назад. И как раз в разгар празднеств произошло событие, показывающее, что до вожделенного «внутреннего единства» Востоку и Западу очень далеко.
Тюрингский кризис
«Безумие!» – в отчаянии восклицает генеральный секретарь ХДС Пауль Цимяк. Мир рухнул. Результаты выборов 27 октября в бывшей гэдээровской, а теперь без года 30 лет как германской федеральной земле Тюрингия невообразимы. Левые и правые с 30% и 23,4% голосов так потеснили старые партии центра, что при желании смогли бы образовать «лево-правое» правительство. Но внутрипартийная инициатива 17 тюрингских консерваторов, желающих создать земельное правительство с правопопулистской «Альтернативой для Германии» (несмотря на решение декабрьского съезда не блокироваться ни с АдГ, ни с Левой) – это дно, это нарушение принципов. Думал ли канцлер Гельмут Коль, обещая ГДР тридцать лет назад «цветущие ландшафты», что цветы эти принесут ядовитые для наследия боннской демократии ягоды? А вот Конрад Аденауэр это предвидел, предпочтя в свое время маленькую прозападную республику со столицей на Рейне существованию в одной стране с Пруссией. Бывшая ГДР своим электоральным поведением медленно, но верно преобразует Германию.
Но почему? Что помешало ей раствориться в рейнской демократии, в которую стремилась она в ноябре 1989 года, заявляя: «если марка ФРГ не придет к нам, то мы придем к ней»? Чем недоволен Восток?
Ведь экономически все обстоит не так плохо. Уровень безработицы, который еще в начале 2000-х (19%) был почти вдвое выше западного, сегодня почти сравнялся с ним (6,1% и 4,6%). Валовый внутренний продукт, составлявший в 1991 году лишь 43% западного, достиг 75%. Он выше, чем у многих восточноевропейских членов ЕС.
Национальные интересы
Думается, что тикающей бомбой для той политической системы, о которой в своей знаменитой книге «Такой Германия не была еще никогда!» в восторге говорил Курт Зонтхаймер и к верности которой призывали философы – «конституционные патриоты» от Штернбергера до Хабермаса, стал сам процесс воссоединения и «внутреннего единения» – в том виде, в каком его запустили боннские стратеги. Новая Германия, большая и суверенная, мощно рванулась в мировой процесс, на все лады склоняя мантру о своей «вновь обретенной внешнеполитической нормальности», с досадой вытесняя на задний план свои внутриполитические ненормальности.
Под разговоры о преемственности боннской внешнеполитической традиции страна спешно начала утверждаться как центральноевропейская сила. С неимоверной быстротой падали внешнеполитические табу боннской республики. Ее рабочая внешнеполитическая концепция (как сформулировал Эрнст-Отто Чемпиль: цивилизованная и цивилизующая гражданская держава), порожденная вынужденным отсутствием суверенности, но пропагандистски изображавшаяся уникальным достоинством «постнациональной немецкой демократии», по умолчанию сдвигалась в прошлое. Если в 1994 году бундестаг еще страдал, эмоционально обсуждая в дебатах, можно ли немецким солдатам участвовать в акциях ООН по умиротворению на Балканах, то в 1998 году сомнений в вопросе о том, можно ли помочь американцам без санкции ООН умиротворять Сербию с воздуха, уже не возникало. Правда, в те годы Германия еще искала этическое оправдание своей политике, называя сербского президента Милошевича «новым Гитлером» и подчеркивая, что борьба с «гитлерами» входит в сферу «новой германской ответственности».
В «эру Меркель» эмоции во внешней политике отставлены. Германия трезво и спокойно рассуждает о своих национальных интересах. В Европе, начиная с кризиса 2008–2009 годов и по сей день, Германия думает в первую очередь о себе, не заморачиваясь вопросами своей исторической вины. «Северный поток» выгоден Германии, значит, он будет. В оси «Париж – Берлин» перевес на стороне Берлина. Подминая под себя ЕС, Германия одновременно подчеркивает «европейское измерение» своей внешней политики, будь то ее инициативы по умиротворению ситуации в Донбассе или же позиция по вопросу конфликта в Сирии. А в отношениях с США в эпоху Трампа Германия окончательно перешла к холодной прагматичности.
Конец стабильности
Сегодня Германию уже не назовешь внешнеполитическим карликом. Однако, приветствуя «возвращение к нормальности национального государства», власть, в интересах стабильности, внутри страны стремилась сохранить западногерманский пост-национальный расклад. Тот, что был так же продиктован статусом побежденной державы, как и вынужденное внешнеполитическое воздержание. Жители ГДР, рвавшиеся в западный потребительский рай с лозунгом: «Мы – народ!», столкнулись с обществом, где слово «народ» считалось визитной карточкой ультраправых сил и где даже для того, чтобы при реставрации рейхстага восстановить посвящение «немецкому народу», требовались широкие дебаты. Потому что критическая общественность требовала заменить «народ» – «населением». Восточным немцам предстояло перенять не только политическую культуру Запада, но и его специфические заморочки. На Востоке начали работу филиалы федерального центра политобразования, развернули свои офисы партийные фонды, на кафедры гуманитарных наук были направлены западные профессора. Ведомство Гаука (Йоахим Гаук в 1990–2000 годы был управляющим архивами бывшего Министерства госбезопасности ГДР. – Republic), названное так по имени своего руководителя, бывшего священника-диссидента, занявшись обработкой актов «штази» и выявлением сексотов, лишило работы тысячи преподавателей, чиновников, учителей. Начались покаяния, судебные процессы, жертвы заговорили о «юстиции победителей».
Под лозунгом структурной перестройки западными фирмами в ГДР приватизировались, а затем санировались или же закрывались предприятия. Усилилась безработица, особенно женская, так как текстильная промышленность исчезла почти полностью. К концу 1994 года (завершение приватизации) 4 000 госпредприятий были уничтожены, 10 000 проданы, иной раз по частям, большинство из них впоследствие ликвидировано недобросовестными инвесторами. На Западе, жители которого несли тяготы «Пакта солидарности» и платили «налог на солидарность», социальная ситуация ухудшалась постепенно. Субсидии, выделяемые для подъема экономики бывшей ГДР, вели, например, к тому, что западные предприятия уходили в новые федеральные земли.
«Социальное рыночное хозяйство», дитя боннского порядка, умерло на берлинском ветру. Переход от западногерманского общества солидарности к неолиберальному обществу индивидуальной ответственности ударил по «нивелированному обществу среднего сословия» (как называл его социолог Гельмут Шельски), гаранту демократической стабильности.
Конец иллюзий
Между тем политическая система Германии с ее «народными партиями» ХДС/ХСС и СДПГ нуждалась в таком обществе. Его расслоение породило и укрепило партии флангов. Левая партия (восточногерманская ПДС и левые социал-демократы) возникла в 2007 году. «Альтернатива для Германии», основанная в 2013-м как национал-либеральная партия евроскептиков, получив поддержку на Востоке страны, быстро раскрутилась в успешную правопопулистскую силу.
Миграционный кризис 2014–2015 годов, когда страна в короткий срок приняла и социально обеспечила массы беженцев с Ближнего Востока, открыл путь к возможному объединению части правых и левых сил на базисе защиты немцев в деле приоритетного социального обеспечения. Пример такому объединению – движение Сары Вагенкнехт «Поднимайтесь». Его успешнейший старт прошлой осенью продемонстрировал мощный электоральный потенциал, на который могла бы опереться гипотетическая право-левая партия. Скорее всего, именно поэтому Левая от него дистанцировалась и оно зачахло. Однако это лишь первая попытка национализации социальной идеи слева и справа.
На днях в дискуссию о том, блокироваться ли тюрингской ХДС с АдГ, вмешалась наконец Меркель, предложив своей партии обратиться… к Бодо Рамелову, ее давнему знакомому и лидеру тюрингской Левой. Пока не в целях коалиционных переговоров, а «просто узнать, сможет ли он организовать правительство». Опросы показывают, что 78% по Германии и 91% по Тюрингии приветствовали бы такой вариант.
Меркель в который раз оказывается на высоте, легко перешагивая старые, «боннские» табу там, где это подсказывает ей ее здоровый прагматизм. «Только не торопитесь, – спокойно предупреждает она однопартийцев. – Может, Рамелов еще и не захочет с нами разговаривать…»
Глава же тюрингских христианских демократов Майк Моринг пока что держится за идею правительства меньшинства из «партий центра»: «Для тех, кто стоит на краях, у нас места нет!» – заявляет он. Но потенциальные партнеры не в восторге от его предложения. «Кто исключает возможность сотрудничества с Левой, тот не знает Тюрингии», – говорит зеленый политик Михаэль Кельнер. Для западных федеральных земель Левая – может быть, чужая партия, но почему западные партийцы хотят навязывать свою волю в земле, где Левая – своя и где большинство избирателей отдали ей свои голоса?
В 1990-е годы страна была озабочена тем, как стать внешнеполитически нормальной, а внутриполитически единой. Теперь, тридцать лет спустя, ее настигла, наконец, стихийная внутриполитическая нормализация. Суть ее в понимании того, что внутриполитического единства быть не может – а там, где оно есть, нет демократии.