Как победить в войне памяти?
Глубокое вовлечение в войны памяти делает политика уязвимым и манипулируемым
Что происходит в наших (европейских) отношениях с прошлым? Почему обострились войны памяти – до уровня, вряд ли существовавшего в предыдущие эпохи? И что делать дальше? Мобилизовываться на эти войны, как предлагают некоторые коллеги? Есть ли другой выход?
Я вижу в этой проблеме несколько «слоев».
Национализм
Во-первых, надо исходить из того, что разговор о прошлом, ведущийся политиками – это дискуссия о современности, в которой история – всего лишь один из доступных языков.
Обострение споров вокруг прошлого стало частью консервативной волны в странах Европы. Разочарование в глобализации и ее откат привели и к снижению влияния либеральной идеологии, и к росту национализма. А одним из главных источников нациестроительства всегда было обращение к прошлому: к героям и жертвам, принесенным предками, и к жестоким внешним врагам, против которых нация сплачивалась в прошлом и должна сплотиться снова.
Подобные идеи всегда имеют своих сторонников, а в последние 10–15 лет они оказались особенно привлекательными. Во многих странах Европы – и, шире, в странах европейской цивилизации – к власти пришли партии и политики, эксплуатирующие национализм своих избирателей. Эти политики обещают «вернуть Америке величие», выводят Великобританию из Европейского союза, бередят обиды, нанесенные Трианоном и советской оккупацией, защищают память павших от попыток приравнять их к нацистам.
Главная цель этого обращения к истории – всегда укрепление влияния консервативных политиков внутри страны, но частью стратегии может стать и поиск союзников среди других международных акторов. Собственно, поддержка своей версии истории со стороны других стран или международных организаций и может быть единственной «победой» в войне памяти.
Однако опора на травмированную национальную память для достижения внутриполитических целей восстанавливает актуальность всех конфликтов и войн прошлого и приводит международные отношения в опасную ситуацию враждебности к соседям и значимым Другим, обнуляя работу забвения, только и делающего возможным сосуществование разных сообществ спустя поколения после конфликта.
«Конец истории»
Еще один аспект современности, способствующий войнам памяти – это переживаемый современными обществами «презентизм», «конец истории» как результат травмирующего опыта XX века. Европа все еще живет своими катастрофами, – общей трагедией Холокоста, национальными катастрофами Голодомора, репрессий, этнических чисток и оккупаций, – и это делает невозможным установление дистанции между современностью и прошлым, необходимой для исторического взгляда: прошлое не отпускает, остается частью настоящего. Если первое поколение, помнившее трагедию, стремилось забыть о травме, вытеснить ее из обсуждения, то следующее – нынешнее поколение европейцев и россиян – начало политизировать травмирующую историю, использовать ее для консолидации сторонников и маргинализации критиков.
Войны памяти разгораются в контексте общего похолодания в международных отношениях. Конфронтация между Россией и Европой, включающая борьбу вокруг расширения НАТО, аннексию Крыма, вмешательство в украинскую политику, актуализировала взаимные страхи и создала условия для демонизации взаимных образов, создавая непрерывный континуум угрозы с Востока (с Запада). Современная внешняя политика России дает активистам исторической пропаганды повод опрокидывать эту пропаганду в прошлое и возлагать на Россию ответственность за все старые войны. В свою очередь, российские политики заявляют, что после Брекзита «весь Европейский союз – это в прошлом гитлеровская коалиция или те, кто склонился перед ней». В такой системе координат диалог по острым международным проблемам невозможен – но многим политикам выгоднее списать отсутствие диалога на историю, а не на отсутствие политической воли ликвидировать настоящие причины конфронтации.
И все же, даже на этом фоне эскалация враждебной риторики со стороны президента Путина казалась сначала эксцессом. Президент объявил, что пишет статью на историческую тему, прочел лекцию об истории коллегам, а при описании прошлого не постеснялся использовать слова «антисемитская свинья» и «заткнем поганые рты». Оскорбительный тон требовал ответа, и польско-российский «исторический конфликт» вспыхнул с новой силой. Простое объяснение появилось уже через несколько недель, когда оказалось, что президент писал не статью об истории, а готовился переписать Конституцию страны. Ситуация защиты Родины (пусть от виртуальных нападок) обычно помогает правителям заручиться поддержкой. Кажется, на этот раз не вполне удалось – но впереди еще юбилей Победы.
История как «пятая колонна»
Печальное следствие войн памяти – падение уровня исторических знаний о прошлом у всех участников. «Мифы важнее фактов» – этот слоган поддержат политики-мифотворцы в разных странах. Факты – не главное, «главное – их трактовка, угол зрения и массовая пропаганда», как когда-то писал новый советник президента России по историческим и гуманитарным вопросам. Надо, однако, понимать, что тот, кто ставит мифы выше фактов, лишается аргументов в споре с мифотворцами, создающими неприемлемые для него нарративы. Добившись победы в домашней пропаганде, мифотворцы неизбежно проиграют в международном споре – чужая пропаганда окажется сильнее на собственном поле, а против фактов мифы бессильны.
Глубокое вовлечение в войны памяти делает к тому же политика уязвимым и манипулируемым. Польские политики и Путин могут «троллить» друг друга резкими заявлениями, на которые «нельзя не ответить», используя таким образом друг друга, – ведь ответы представляются своим группам поддержки как доказательство злонамеренности оппонента. Но вот приходят новости о том, что на форуме памяти Холокоста правительство Израиля поддержало российскую версию исторической правды о войне лишь потому, что «Израилю это “не навредит, а для Путина очень важно”, – и этот “шаг доброй воли” поможет освободить Нааму Иссахар». Уступка в символической сфере, вскоре дезавуированная, нужна для достижения политической цели «в реальном мире».
Кажется, впрочем, что ситуация войн памяти представляется вполне комфортной для политиков-националистов. Войны памяти не то же самое, что территориальные претензии к соседям: при всем их накале и при взаимном обмене резкими высказываниями, основной их «потребитель» находится внутри собственного общества. Похоже, политики нашли способ возгонки патриотизма без серьезной угрозы военного столкновения.
Основные пострадавшие от войн памяти – вовсе не соседи. Войны памяти ведутся со внешним миром, но они имеют внутриполитическое эхо. Таким эхом стали в России гонения на общество «Мемориал», арест хранителя Сандармоха Юрия Дмитриева, все более смелая сталинизация городов и весей (в которой лидируют коммунисты, не встречающие теперь сопротивления со стороны властей). В самом деле, мнемонические акторы, продвигающие альтернативные нарративы, оказываются политическими угрозами в ситуации войн памяти. Внешний конфликт по поводу интерпретации прошлого предполагает внутреннюю консолидацию вокруг «государственной версии» истории. Историки-профессионалы и люди, работающие с трудной памятью общества, начинают рассматриваться государством как «пятая колонна».
Возможна ли альтернатива?
Начнем с того, что история знает примеры консолидации обществ на другой основе. Либеральная идеология обычно не обращается к прошлому, опорой политиков из этого спектра являются идеалы и образы лучшего будущего. Именно либеральные государственные деятели способны преодолеть войны памяти – но сегодня явно не их час. Будем надеяться, что они работают над привлекательным образом будущего.
Важным условием улучшения исторического климата в Европе должно стать снижение военно-политической конфронтации (не берусь в рамках этой статьи объяснять, как этого добиться). Но внутри собственно поля исторической памяти можно сделать очень многое.
Если «победой» в войнах памяти считать поддержку собственной версии исторического нарратива в международном масштабе, то надо не создавать мифы, а делать доступными факты. Нет никакой необходимости защищать сталинские репрессии для защиты памяти павших в Великую Отечественную. Государству пора найти силы открыть, наконец, архивы (а не «подобрать документы» из них), прекратить преследовать «Мемориал».
Открытие архивов и честный разговор о преступлениях советского режима нужен самой России, независимо от того, одобряют или осуждают его соседи. У многих соседей есть свои «скелеты в историческом шкафу», но вряд ли дело России как государства указывать им на эти скелеты. Здоровая национальная память предполагает расколы и дискуссии вокруг документов, а не защиту или продвижение мифов. Надо только рассматривать ее как прежде всего внутреннее дело, а не часть международных отношений.
Активистам же «исторической политики» из стран Восточной Европы будет намного сложнее привлекать симпатии граждан других стран к своей позиции, если россияне не будут выглядеть защитниками сталинизма, репрессий и раздела соседних стран. Рискну сформулировать это так: если бы лицом российской исторической политики был «Мемориал», конфликтности в отношениях было бы меньше.
Компромиссный вариант рассказа о прошлом, с которым согласятся все участники «мнемонического конфликта» – утопическая цель, но это не единственная альтернатива борьбе за победу собственной версии. Другим вариантом может стать признание несогласия и отказ от его политического использования.
Историкам же не надо пытаться говорить от имени государства. Они профессионально понимают, как конструируются и чем поддерживаются исторические нарративы, и хорошо бы применить это знание для деконструкции политического использования прошлого всеми сторонами. Существует пример Франции, где историки сумели заблокировать принятие «мемориального закона», объяснив парламентариям, какой вред он причинит стране.
И да – хорошо бы политики обратились наконец к собственному языку и вернули прошлое историкам.