Подлинная история предательства и выдачи Колчака
Представители русского образованного класса были убеждены: спасти Россию должен кто угодно – только не они сами
Исторические легенды похожи на отстреливаемые самолетом тепловые ловушки, их цель – вывести из под удара истинных антигероев, подставив вместо них ложную мишень. Классический пример – гибель адмирала Колчака.
15 января 1920 года бойцы Чехословацкого корпуса с согласия французского генерала Жанена передали Верховного правителя России восставшим против него в Иркутске эсерам. Жить ему после этого оставалось три недели. Дело вроде очень ясное: вот жертва неслыханного предательства, вот «иуды союзнички», остальные персонажи исторической пьесы сугубо второстепенны. Именно так, к примеру, снят фильм (и сериал) «Адмиралъ», окончательно закрепивший в массовом сознании «черную легенду» о чешской измене.
Реальная история, однако, многократно сложнее кино. И если разматывать клубок факторов, приведших Колчака к расстрельной полынье, чехи будут далеко не главным.
Честолюбие Сахарова
4 ноября 1919 года Колчак отправил в отставку командующего фронтом Дитерихса, заменив его генералом Сахаровым. Причина? Дитерихс настаивал на сдаче колчаковской столицы Омска ради сохранения армии. Сахаров, поддакивая Колчаку («Немыслимо сдать – с потерею Омска все потеряно»), обещал отстоять город.
Первым делом он остановил эвакуацию из столицы. Поэтому, когда ее благополучно сдали через 9 дней, на всех желающих уехать в последний момент не хватило ни вагонов, ни паровозов. А армейские штабы всех уровней превратили эвакуацию в хаос.
«Не полагаясь на возможность управлять своими полностью деморализованными частями, они хотели только одного: как можно скорее оказаться в безопасности, – писал голландец Луи Грондейс, переживший эпопею белой армии в Сибири. – Каждый с собственным поездом, каждый со свитой и большим багажом, грозя оружием, забирал паровоз и уголь и заставлял начальников станций останавливать все другие поезда». Семь эшелонов, на которых Колчак с охраной и золотым запасом покинул Омск вечером 12 ноября и которых приказано было пропускать вне очереди, тоже водворению порядка не способствовали.
К 23 ноября Колчак добрался до Новониколаевска (сегодня Новосибирск), где, по свидетельству генерала Петрова, «ген. Лохвицкий настойчиво советовал адмиралу торопиться в Иркутск». Колчаковский Совет министров успел проскочить туда в полном составе. Но адмирал, пишет Петров, «остался в Новониколаевске на десять дней до 3 декабря под влиянием сахаровских “резонов”».
Сахаров убеждал Колчака оставаться рядом со штабом фронта «в целях безопасности». На деле это не Сахаров обеспечивал безопасность адмиралу, а наоборот. Ненависть к генералу в войсках дошла до такой степени, что командующий 1-й армией попытался арестовать Сахарова прямо на глазах Колчака. Легко представить, что бы случилось с ним вне поля зрения Верховного правителя.
А к моменту, когда Колчак снова двинулся на восток, он уже успел вконец рассориться с чехами.
Ярость чехов
Белая государственность в Сибири держалась на тоненькой ветке Транссибирской магистрали, по которой шло снабжение армий Колчака Антантой. А Транссиб охранял Чехословацкий корпус, сформированный в России в годы Первой мировой и предусмотрительно не вывезенный союзниками после ее окончания. Только благодаря этому колчаковцы смогли провоевать весь 1919 год.
Дело в том, что лучшие их кадры ушли на фронт, деятельность же «героев тыла», по признанию самого адмирала, «представляла собой сплошное преступление». Массовые порки, расстрелы, сожжение деревень – белые вели себя хуже любой оккупационной армии, спровоцировав массовое партизанское движение. При этом реальная боеспособность тыловых частей Колчака была близка к нулевой, поэтому на охрану Транссиба и пришлось ставить чехов.
И вот фронт под Омском рухнул, колчаковские штабы покатились по железной дороге на восток, туда же пешком двинулись свернувшиеся в походные колонны остатки белых армий. Чехи сообразили, что между ними и красными скоро никого не останется, а на войну с регулярной Красной армией они, только и мечтавшие поскорее вернуться на родину, не подписывались.
Между тем из-за устроенного Сахаровым коллапса график движения полетел в тартарары, железнодорожники и рабочие, не получавшие зарплат три месяца, разбегались, на станциях не было ни угля, ни воды, десятки паровозов стояли замороженными в депо. В итоге чехи решили спасать в первую очередь себя, перестав пропускать сначала воинские, а затем вообще любые русские эшелоны, пока не эвакуируют свои.
Так своим стремлением стать калифом на час Сахаров погубил сотни безымянных жизней и одну вполне конкретную – в Красноярске отказали в паровозах самому Колчаку. Даже император Николай II во время войны довольствовался двумя поездами, на два чехи еще соглашались, но Колчак требовал пропустить все семь. А получив отказ, пригрозил взорвать туннели вдоль Байкала, что заблокировало бы Транссиб наглухо.
Угроза была нешуточная, и после долгих переговоров 22 декабря стороны пришли к компромиссу: чехи пропустили три эшелона, включая «золотой». Через два дня адмирал был в Нижнеудинске, до Иркутска оставалось 500 км.
Мятеж гарнизонов
Как только Колчак покинул Красноярск, гарнизон во главе с его начальником поднял мятеж, требуя отречения Верховного правителя и созыва Земского собора, который смог бы заключить мир с большевиками. Заодно была прервана связь адмирала с отступающей пешим порядком армией. А 24 декабря, возглавленный эсеровским Политцентром, восстал гарнизон Иркутска. Пошла цепная реакция, Нижнеудинск тоже оказался в руках повстанцев за исключением железнодорожной станции, охраняемой чехами.
Для Колчака началось двухнедельное «сидение в Нижнеудинске». Чехи боялись пропускать его поезд, чтобы не подливать масла в огонь – одно имя Колчака к тому моменту действовало на Сибирь как красная тряпка на быка. О том же их просили и соратники адмирала из Иркутска, «беспокоясь за адмирала, который может прибыть сюда в разгаре восстания».
Тут Колчак вспомнил об атамане Семенове, который контролировал Забайкалье и располагал вполне, казалось, боеспособными казачьими частями. Раньше Омск конфликтовал с не желавшим подчиняться ему Семеновым, но тут выбирать не приходилось: Колчак по телеграфу назначил атамана «главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока» и приказал подавить иркутское восстание.
Измена правительства
Быстро выяснилось, что у семеновцев тоже хорошо получается только измываться над безоружными обывателями, а не воевать с настоящим противником. Белые держались за счет воспитанников Иркутского военного училища. «Если бы вы видели этих защитников, – вспоминал очевидец, – все те же юнкера и кадеты, юнцы с пушком на губе, розовые, славные, цветущие – сердце старого офицера разрывалось… когда этих мучеников привозили в госпиталь с раздробленными руками и ногами… И ни одного слова, сжатые губы, спокойный взгляд».
Но их оказалось слишком мало против восставших полков Иркутска, подкрепленных рабочими. 3 января Колчак получил телеграмму от Совета министров: «Положение заставляет нас… решиться на отход на восток, выговаривая через посредство союзного командования… перевод на восток антибольшевистского центра, государственных ценностей и тех войсковых частей, которые этого пожелают. Непременным условием успеха вынужденных переговоров об отступлении является Ваше отречение…»
Ответ им был уже не важен, на следующий день министры подписали капитуляцию, передав власть Политцентру «на всей территории Сибири» в обмен на свободный выезд из Иркутска. Какой там «перевод антибольшевистского центра» – унести бы ноги! Первыми на автомобилях уехали генералы Артемьев и Сычев, руководившие обороной. А из нескольких сот брошенных на произвол судьбы юнкеров вырваться из города смогли лишь 70. Ни одной минутой многочасового сериала «Адмиралъ» они, конечно, не помянуты.
Предательство конвоя
Когда власть в Иркутске перешла к восставшим, чехи предложили Колчаку вывезти его во Владивосток в вагоне под флагами союзных держав. Что касается золотого эшелона, то, переняв охрану, чехословацкое командование договорилось передать его Политцентру, как только последний чешский эшелон минует Иркутск.
Но личный конвой адмирала насчитывал более 500 штыков, в один вагон он не помещался, а бросать людей Колчак не хотел. У него созрел план прорываться в Монголию, предприятие для такой боевой единицы вполне посильное. Однако когда адмирал выстроил конвойцев и предложил идти с ним всем, кто верит в него… из 500 человек осталось не более десятка. Удар был страшный, начальник походного штаба Верховного правителя генерал Занкевич вспоминал, что Колчак в ту ночь поседел.
Что ж, адмирал решил прорываться с 60 оставшимися офицерами штаба и личной охраны. Вечером накануне выхода они собрались, чтобы получить последние инструкции. И вдруг один из них обратился к Колчаку: «Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются вас вывезти. Почему бы вам не уехать в вагоне; а нам без вас гораздо легче будет уйти, за нами одними никто гнаться не станет, да и для вас так будет легче и удобнее».
На разрешающе махнувшего рукой Колчака невозможно было смотреть. «Все меня бросили», – с горечью сказал он Занкевичу (в сериале этот эпизод исковеркали, вложив предложение разойтись кто куда в уста самого адмирала).
Зверство семеновцев
«Создавалось впечатление, что возвращаются дни отречения его величества Николая II», – вспоминал один из иностранцев. Правда, в отличие от императора, у адмирала еще оставалась возможность покинуть Россию целым и невредимым в «экстерриториальном вагоне». Но тут… В начале иркутского восстания в руки генерала Сычева попал 31 заложник, среди них видные эсеры, бывшие члены Учредительного собрания. Уезжая из города, он забыл про юнкеров, зато позаботился передать арестованных семеновцам. Те, отплыв через Байкал на ледоколе, забили их всех колотушками и спустили под винт.
Когда об этом узнал Политцентр, ни до семеновцев, ни до Семенова он уже добраться не мог. Значит, ответить должен его начальник – тот, кто назначил атамана «главнокомандующим». Теперь уже Политцентр угрожал Жанену и чехам взорвать туннели на Кругобайкальском участке, если те не выдадут адмирала.
15 января около половины пятого чешский поезд с вагоном Колчака прибыл в Иркутск. Начальник эшелона, получив по прибытии инструкции своего командования, «с видимым волнением» сообщил Занкевичу, что адмирала передадут местным властям через два часа. За это время еще остававшиеся с ним офицеры, позаимствовав чехословацкую форму, растворились в темноте.
Когда около восьми вечера в вагон вошли представители Политцентра, рядом с Колчаком оставалась его гражданская жена Анна Тимирева, а в соседнем купе премьер-министр канувшего в лету правительства Виктор Пепеляев.
«Кто последний – тот подлец»
Колчака, как в шекспировском «Короле Лире», последовательно предали все: назначенное им правительство; тыловые гарнизоны и их начальники; собственный его высокопревосходительства конвой; свита и личная охрана – и лишь в конце этого скорбного списка появляются чехи. «Откуда же у чехов могло взяться больше рыцарства, чем у соотечественников несчастного адмирала, которые при приближении катастрофы единодушно его бросили?» – вопрошает Грондейс. Логичный ответ: ниоткуда. И тем не менее воплощением предательства в этой истории с «легкой руки» Сахарова, благополучно выбравшегося из Сибири и немедленно засевшего в эмиграции за разоблачительные мемуары, сделаны именно чехи и Жанен.
Заданный Сахаровым канон «кто последний – тот подлец» оказался удобен всем. В первую очередь, конечно, соратникам адмирала, наперебой убеждавшим друг друга, что вовремя предать – это не предать, а предвидеть. Свою нравоучительную мораль («Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи?») вывела отсюда и не благоволившая белочехам советская историография. Но почему на них единодушно зациклилась и вся белая эмиграция, раздираемая междусобойными спорами по другим, самым мелким вопросам?
Потому что история о «чешском предательстве» идеально легла на присущее тогдашнему русскому образованному классу убеждение: спасти и Колчака, и Россию должен был кто угодно – только не они сами. «Вечером много и горячо спорили с Сашей – он считает, что Родины у него нет, и готов, очевидно, принять немцев как освободителей», – эту запись генерал Зарин по итогам разговора с братом – депутатом Госдумы и предводителем дворянства! – сделал в ноябре 1917-го. Многократно с тех пор повторяется эта мысль в дошедших до нас разговорах, письмах, дневниках разных людей: хоть бы пришли немцы (французы, американцы, японцы) и навели порядок. А сами?
«Я обращаюсь ко всему имущему населению. Пора понять, что никакие пространства Сибири не спасут вас от разорения и позорной смерти, – взывал Колчак в ноябре 1919-го. – Идите же в армию и помогайте своим достоянием, деньгами, одеждой и продовольствием. Забудьте о чужой помощи. Никто, кроме вас самих, не будет вас защищать или спасать».
Только бумагу зря потратил. Ни тогда, ни в 1917–1918 годы «имущее население» ничем для своего спасения жертвовать не желало. Это в кино чапаевские пулеметчики уважительно переглядываются: «Красиво идут. – Интеллигенция!» А ведь на самом деле в психическую атаку под Уфой у Колчака шли ижевские рабочие.
А «интеллигенция» все ждала, что ей кто-то вернет на блюдечке Россию, которую она потеряла. И, оказавшись в эмиграции, очень обижалась на всех, кто не пошел ради этого умирать, на чехов в первую голову – предатели! Большевики с их «добьемся мы освобождения своей собственной рукой» оказались в этом смысле более адекватны тогдашним реалиям. Впрочем, судя по «Адмиралу», за сто лет немногое в сознании поменялось.
Что еще почитать:
Неэффективные менеджеры. Армия Колчака как пример неудачного ведения бизнеса
Наш несостоявшийся де Голль. Почему Колчак не сумел въехать в Москву на белом коне
Перемены на Восточном фронте. Как союзники спасли Советскую Россию