Теории заговора – это российский политический мейнстрим
Историк Илья Яблоков – о теориях заговора у российских политических элит и населения и о конспирологии вокруг коронавируса
В апреле в издательстве «Альпина Нон-Фикшн» выходит книга историка и медиаэксперта, лектора Университета Лидса Ильи Яблокова «Русская культура заговора: Конспирологические теории на постсоветском пространстве». Политолог Артем Земцов поговорил с Яблоковым о русской и мировой традиции теории заговоров в политике, а также о том, как пандемия коронавируса обрастает конспирологическими теориями.
– Как вы для себя определяете, что такое теория заговора?
– Это некий способ восприятия реальности. Я подчеркиваю, что это один из способов восприятия, в котором все события происходят по вине какой-то группы. В русскоязычной среде определение этого явления вызывает множество проблем, недопонимания, потому что у нас часто не разведены слова «заговор» и «теория заговора». Конспирологией называется иногда то, что ею не является. Мне постоянно пишут знакомые: «О, смотри, какая тут конспирология»! Когда мы ведем речь о заговоре, мы имеем в виду определенный набор элементов, определенную логику.
– Какие это составляющие?
– Должен присутствовать тайный план, негативное влияние на общество – то есть заговор против какой-то группы с целью ухудшения ее состояния. Теория заговора всегда предполагает наличие тайной организации, которая стремится получить большую власть. В основе языка заговора всегда лежит разговор о политическом влиянии. Подозрительность, недоверие к какой-либо информации само по себе – не конспирология.
Предположим, китайцы изобрели биологическое оружие под названием COVID-19 – да, пусть это будет определенный заговор. Но он должен иметь какие-то задачи, цели. Может быть, они действительно его изобрели, мы же не знаем. Но любая теория заговора должна иметь цель – обвалить рынки, обессилить Европу, подорвать здоровье нации и т.д.
В разных обществах теории заговора могут работать по-разному. Это зависит от социально-экономической ситуации, кризисных явлений. Например, некоторое время назад в скандинавских странах теорий заговора было меньше, потому что социально-экономическая ситуация была стабильной. Сейчас их стало больше, люди стали верить в праворадикальные теории заговора, из-за того,что в эти страны хлынул поток мигрантов. Якобы это заговор Европейского Союза против национальных государств, орудие в этом заговоре – мигранты. Отталкиваясь от реального факта – притока мигрантов – люди начали выстраивать связи: почему они приехали, к чему все это может привести. За этими страхами стоят социальные, психологические и другие опасения. Когда в Германии поняли, что с притоком мигрантов жизнь не ухудшается, антимигрантские настроения пошли на спад. Но если экономическая ситуация ухудшится, за этим последует новый рост подобных настроений.
– Как писал философ Фредерик Джеймисон, теории заговора – это попытка рационального осмысление мира. Это один из путей ориентации в этом мире, уровень обыденной идеологии. Вы согласны с его позицией?
– Да, отчасти. Через теории заговора могут проговариваться действительно существующие проблемы в той или иной области общественной жизни, например, коррумпированность власти и правящих элит.
– А что роднит конспирологию с другими формами знания, например, с научным? Ведь в основе и научного (например, социальная теория), и конспирологического знания лежит подозрительность, сомнение. И в том, и в другом случаи мы сомневаемся в подлинности реальности, очевидности социального порядка, сомневаемся в мотивах деятельности той или иной группы.
– Конечно, элементы подозрительности, любопытства присутствуют и там, и там. Мы стремимся взломать корку повседневности, это подход социальной теории. Теории заговора во многом, наверное, родственны научному знанию, потому что эта форма знания также формировалась в эпоху Просвещения. В тот период происходило становление критического мышления в Западной Европе, развитие наукообразных инструментов познания. Но ученые имеют все шансы в той или иной ситуации оказаться в группе конспирологов. Например, когда они размышляют о том, что китайцы действительно придумали COVID-19.
Но ученые могут в какой-то момент остановиться, сказав: «Да, это могло быть, но это всего лишь одна из гипотез». Очень часто конспирологи, создающие теории заговора, не останавливаются на гипотезе. У них отсутствуют очень важные элементы в цепочке размышлений – от гипотезы через прозрачные методы к выводу. Метод должен быть всегда понятен. У классических конспирологов сомнение переходит в однозначное утверждение, кто, например, является, врагом. Здесь гипотеза подстраивается под образ Другого.
Традиционно мы воспринимаем конспирологию как нечто маргинальное, то, что порицаемо. И автоматически людей, которые верят в конспирологию, из «нормального общества» мы загоняем в палату №6. Тем самым мы и себе, и другим не позволяем мыслить более свободно даже в рамках научной дискуссии. Очень часто я сталкиваюсь с этой ситуацией. Мы должны внимательнее относиться к тем людям, которые предлагают что-то альтернативное. И у маргинальных течений есть какая-то правдивость, научная ценность, но современное нормативное знание абсолютно исключает это. Отвергнутые люди забиваются в закрытые сообщества, часто становятся экстремистами. Эта ситуация создает плодородную почву для радикальных теорий заговора, для террористических организаций, радикальных сект в том числе. Они объясняют свою радикальность тем, что их никто не слушал, что им закрывали рот. И когда доминирующие, нормативные концепции ставятся под вопрос, радикалы используют это как доказательство своей правоты.
Да, нам всем неприятно слышать другую точку зрения. И мне тоже. Наша неспособность слышать друг друга, неспособность нормально дискутировать в сегодняшнем глобальном мире создает предпосылки к тому, что влияние всевозможных теорий заговора может усилиться. Трамп, Джонсон, Орбан – все они побеждают благодаря этому. Из-за отсутствия общественного диалога всевозможные fake news и становятся такими популярными.
– Что мы можем противопоставить теориям заговора?
– Исключительно рациональность, просвещение и убеждение людей другими способами. Допустим, да, я верю, что где-то существовал злой умысел, однако давайте посмотрим на другие варианты. Самое плохое – убеждать человека, что он неправ, что человек психически болен. Конспирологические сценарии возможны, но это лишь одна из призм, через которую можно смотреть на мир.
– В России существует своя традиция теорий заговора, или это универсальная история?
– Между российской и американской традицией теорий заговоров очень много общего. Прежде всего, это мессианство. Если мы говорим о парадигме национальной идентичности, для России нет никого ближе, чем США. Книга Ивана Куриллы «Заклятые друзья» – отличное тому подтверждение. Но до ХХ века Америка никогда не была врагом России. До нее самую большую опасность представляла Англия. Важно подчеркнуть, что российские теории заговора очень похожи на европейские, например, тот же масонский заговор, который был популярен и на Западе, антисемитские теории заговора и т.д. Россия всегда была включена в европейское пространство, а затем уже в глобальное пространство, в котором постоянно создавались какие-то теории заговоров. Российские и европейские интеллектуалы читали одни и те же книжки примерно в одно и то же время. Как только в СССР пал железный занавес, европейские теории заговора стали быстро появляться и у нас как естественная часть интеллектуального ландшафта. Тот же Стариков или Дугин очень хорошо применяют американские консервативные теории о «золотом миллиарде», но только по отношению к России. Для американцев инициатор заговора – прежде всего, их же правительство. А для россиян – не собственное правительство, но американское. Все элементы, клише, на которых строятся заговоры – общие. Поэтому смотреть на Россию очень любопытно, с одной стороны, это включенность в мировой контекст, с другой – способность переделать любую теорию заговора под свою специфику и использовать ее для актуальной политической повестки.
– Но ведь есть условные теории заговора «сверху» (уровень политической элиты) и «снизу» (уровень обыденной идеологии россиян), оба этих уровня не совсем сводимы.
– Отчасти, да, это правда. Это разные типы существования подобного типа мышления. На уровне обыденной идеологии люди, реагируя на события, склонны выстраивать свои интерпретации происходящего, исходя из тех знаний, которые у них есть. Часто это очень некритическая информация, часто сообщения, определяемые учеными как городской фольклор.
На уровне политической элиты к теориям заговора могут относиться как к инструментам политической мобилизации. Верит ли само руководство в них? Думаю, да. Они охотно в них верят. Но они понимают ценность этих слов. Политическая элита очень аккуратно обходится с этим. Но иногда вера прорывается в публичное пространство. Несколько лет назад Путин сказал, что иностранцы собирают биологический материал россиян в своих корыстных целях – скорее всего, это был реальный Владимир Владимирович. Модус мышления людей, которые работали в силовых структурах, так устроен. Их этому учили, и им за это платят. В нынешней политической элите России очень много людей с таким «силовым» прошлым. Для них это естественная среда. Однако самое опасное, что они убедили подавляющее большинство россиян верить в эту конспирологию. Страхи отдельных людей могут превращаться в реальную политику государства. В начале двухтысячных годов конспирология стала отдельным инструментом политики, и сейчас она имеет потенциал для дальнейшего развития. Обратите внимание на исследование социологов об отношении россиян к коронавирусу: огромное число людей связывает появление вируса с чьим-то злым умыслом. Россиян многие годы уверяли в существовании заговоров, а теперь люди отвечают на действительно опасные глобальные события бытовой конспирологией.
– Теории заговора, которые сейчас воспроизводят представители элиты, некоторое время назад существовали на «низовом уровне», как определенного рода фольклор. Можно ли сказать, что конспирология «снизу» победила?
– Это всегда хитросплетение. Конспирология «сверху» как политический инструмент манипуляции и мобилизации стала создаваться в конце 1990-х годов. В нулевых годах этим занялся Сурков и сонм его помощников. Он создавал определенную инфраструктуру, с помощью которой теории заговора превращались в элементы реальной политики. Но игра с этими теориями в какой-то момент вышла из-под контроля, и на политической сцене появились маргинальные силы с искренней верой в заговоры. Эти люди залезли внутрь системы и стали менять политику, основываясь на собственных конспирологических сценариях. Кто-то добился очень многого: казус экспертизы Роскомнадзора текстов Егора Крида весьма показателен. Теории заговора институционализировались благодаря инфраструктуре, которую власть сама же и создала. Теперь это российский политический мейнстрим.
Торжественный союз власти и народа имеет большие последствия. И Сурков уже в нем не играет никакой роли. Это уже не интеллектуальная игра. Это удивительное сочетание инициативы снизу и сверху, которого 15 лет назад никто не ожидал увидеть. Россия 2005 года и Россия 2020-го – это две разные страны.
– А можно ли вообще конспирологию «сверху» называть конспирологией? Мишель Фуко, которого вы цитируете в начале книги, говорил о том, что стремление власти к «непрозрачности», скрытности, созданию «государственных секретов» – естественно для нее. Государство является первым и самым значимым создателем теорий заговоров. То, что мы называем конспирологией «сверху» – символическая политика, типичная для всех модерных государств.
– Да, и тут мы возвращаемся к началу нашего разговора. Называние их конспирологами означает желание показать ущербность. Само называние человека конспирологом в европейском традиции – это навешивание ярлыка. Значит, этот человек не способен к рациональному мышлению. Этот человек не способен логически связать предпосылки, делать обдуманные выводы. Их можно назвать конспирологами, так как нам виднее их инструменты.
Вся моя книжка как раз об изучении скрытых режимов власти, того, что за ними стоит. Я пытаюсь анализировать то, как российская власть пытается себя легитимировать через конспирологические сценарии. Эта власть не нашла других путей легитимировать себя. Хотя вариантов была масса. Но пришло все к тому же самому – политическая элита постоянно мобилизует общество, чтобы закрепить собственный статус-кво, объясняет народу и самим себе, зачем она нужна вообще.
– Востребованность теорий заговора – не причина, а следствие? Следствие атомизации общества, традиционалистских элементов в политической культуре.
– Конечно, теорию заговора ни в коем случае нельзя считать ключом здесь. Это элемент, инструмент, к которому по разным причинам обратилось общество и политики.
– Не могу не задать вопрос о пандемии коронавируса. Обрастает ли пандемия какими-то конспирологическими теориями и влияют ли они на политику?
– Да, таких теорий очень много по всему миру. Впервые за долгое время мы сталкиваемся с подобной проблемой, регенерируются прежние страхи, ксенофобия. Безусловно, это и элемент политических игр. Например, для Китая сейчас важно посеять сомнения: что страна, может быть, и не виновата в случившемся. Для США важно во всем обвинить Китай. Для России важно обвинить американцев. Прокремлевские блогеры ссылаются на один из номеров журнала Nature, вышедший в 2015 году. В издании было опубликована статья международного коллектива исследователей, ученые якобы использовали летучих мышей для создания вируса. В США им пригрозили и отняли все гранты, поэтому исследования перенесли в Ухань. Этот факт стал ключевым для построения многих теорий заговора. Любая теория заговора основана на факте. Дальше на это накручивается все остальное.
Литературный критик Анна Наринская в своем Facebook писала, что немолодой мужчина, встретившийся ей на улице, заявил, что вирус – заговор молодых против старых, что это инструмент для освобождения рабочих мест для молодого поколения, ведь людям старше 65 лет запрещается выходить из дома. Одни и те же события разные люди воспринимают совершенно по-разному, с точки зрения именно своих предпочтений. Какие сценарии страшнее всего для человека – такие теории заговора и будут всплывать в его дискурсе. Пожилые говорят о заговоре молодых, Трамп – о Китае, Китай – об Америке, какой-нибудь условный Глазьев – о коллективном заговоре Запада против России, антисемиты – о евреях. Для всех нашлось место. Дико интересно наблюдать, как разные группы по-разному реагируют на историю с коронавирусом. Что является для них важным, принципиальным, так для них и фреймируется эта реальность.
Давайте поставим себя на место обывателя. Представьте, люди на рынке едят пищу, пошли на обед и заболели, вся мировая экономика идет к чертям. Как во все это поверить? Как может произойти такая случайность? Я действительно убежден, что это как раз дело случая, а не какой-то спланированный заговор. Здесь заключены сотни причин. Скорее, мы должны делать выводы о том, насколько хрупок мир, в котором мы живем, а не о том, кто это все устроил, кто был тем самым «нулевым пациентом». Мы должны понимать, как нам всем не умереть или от болезни, или от голода после пандемии.
– Существуют ли сейчас какие-то официальные конспирологические сценарии «сверху», которые российская политическая элита транслирует через медиа?
– Я думаю, что пока нет. Власть не предлагает подобных сценариев. У российского политического руководства в данной ситуации работает инстинкт самосохранения. Они заботятся о здоровье людей, их электората. Удивительно, но сейчас никаких теорий заговора, которые бы сразу вошли в мейнстрим, власть не производит. Я специально смотрел несколько дней политические шоу на федеральных каналах. Все они говорят: изолируйтесь, защищайтесь, лечитесь. Видимо, даже Кремль понимает, что это уже не игра, а вопрос выживания. Игры слов и смыслов отодвинуты на второй план. Хотя в начале этой истории были какие-то сообщения о том, что все на самом деле придумала Британия, но даже на «Первом канале» это сообщение прошло как маргинальная идея.
– Конспирологические сценарии возникают, но на низовом уровне?
– Вот как раз на фольклорном уровне они и возникают. Потому что люди пытаются осмыслить, что на самом деле происходит. И из-за отсутствия возможности повлиять на события возникают низовые теории заговора.
– Как они могут повлиять на политический процесс? Власть будет потакать им, брать на вооружение эти конспирологические сценарии в будущем?
– Давать прогнозы самая неблагодарная вещь. Все будет сильно зависеть от того, как Россия выйдет из этого кризиса. Если удастся избежать больших человеческих потерь, тогда, безусловно, это усилит власть Путина и даст ему легитимность, он удачно пройдет через изменение Конституции. Теории заговора возникнут в случае, если власть не сможет справиться с кризисом. Потому что тогда оппозиционные политики и обычные граждане во всем произошедшим будут винить Путина. И если еще добавится экономический кризис, возникнет очень серьезный кризис политической легитимности. В сложившихся обстоятельствах люди будут винить не американцев. Это может стать очень сложным вызовом, и Кремль еще больше захочет закрутить гайки. Поэтому ему важно как можно более успешно преодолеть пандемию.
– Вы говорили, что такие фольклорные реакции есть и в других европейских странах. Как они могут отразится на политическом процессе?
– Совершенно точно это приведет к усилению популистских, националистических партий. Я не думаю, что это приведет к развалу Европейского Союза. Но то, как повели себя европейские государства, во многом показало отсутствие единства европейских народов. Проевросоюзовские элиты не смогли построить единую европейскую идентичность. Без сомнения, огромную роль играют экономические отношения между странами, но в условиях такого шока помимо денег ничего другого не нашлось. Когда у Италии возникли проблемы, все начали подготовку к апокалипсису в своих государствах. Кризис, конечно, преодолеют, но «осадочек» останется. И кризис аукнется именно проевропейским партиям. Популисты усилятся в Италии, Испании и в тех европейских странах, которые пострадают больше всего. Думаю, Евросоюз может ждать полный перезапуск проекта единой Европы.
Если говорить в целом, то роль национальных государств, национальных силовых структур усилится. И это будет глобальным процессом, об этом очень хорошо написал недавно Иван Крастев. Также Европу ждет огромная экономическая рецессия. Кстати, после подобной рецессии и кризиса 2008 года также с некоторой отсрочкой произошел популистский подъем.
Надо понимать, что мы столкнулись и с небывалым гуманитарным кризисом. Правительства разрушили системы здравоохранения, они были отданы в частные руки. Сейчас они работают крайне плохо. Только у богатых есть доступ к ним. Число смертей обусловлено и плохой медицинской системой. Идет поляризация по принципу – сможет ли человек купить себе аппарат для искусственной вентиляции легких или нет.
– А почему тогда подъем правых, а не левых популистов, ведь последние выступают за национализацию системы здравоохранении? Это их повестка.
– Посмотрим, может быть, и так. Это интересная проблема.
Все эти события будут иметь свое эхо – радикализацию политики, подозрительность, гегемонию теорий заговора. Мы приближаемся к очень интересному и непростому времени.