Почему Финляндия решила сражаться с СССР?
Финская политическая элита оказалась прагматичнее и дальновиднее своих чешских и прибалтийских коллег
В 1938–1939 году в Европе были разыграны пять одинаково начинающихся сюжетов: крупная держава предъявляет небольшому соседу территориальные или политические (размещение военных баз) требования; сосед при этом оказывается в полном стратегическом вакууме – на эффективную помощь других стран рассчитывать не приходится. У сюжета было всего два варианта развития.
В четырех случаях – Чехословакии, Эстонии, Латвии и Литвы – дело закончилось капитуляцией перед ультиматумом, за которой вскоре последовала утрата независимости. В пятом случае требования были отвергнуты, в результате чего 30 ноября 1939 года началась советско-финская война, известная также как Зимняя. Почему Финляндия оказалась исключением?*
На первый взгляд, ответ очевиден: армии стран Балтии представляли величину слишком ничтожную, чтобы сопротивляться Красной армии. Ну а Чехословакия? У нее соотношение сил с противником было куда благоприятнее, чем у финнов. В сентябре 1938-го чехословаки имели 28 расчетных дивизий против 39 немецких, финны в ноябре 1939-го – 14 на 24 советских. При этом финская армия была на порядок хуже оснащена (к примеру, танков имелось 26 – у чехов 420). А СССР постоянно наращивал группировку, в феврале только на Карельском перешейке против 9 финских действовало 23 советских дивизии.
Менее бросающаяся в глаза разница между Эстонией, Латвией, Литвой и Финляндией заключается в том, что первые три – страны с авторитарными режимами. Решение о капитуляции принималось в них крайне узким кругом лиц. А Финляндия представляла собой развитую парламентскую демократию.
Но тут опять возникает вопрос с Чехословакией: а разве она не была такой же демократией? Была, да не такой.
Демократия меньшинства
Чехословацкой республике (ЧСР) действительно удалось построить почти идеальную демократию – но только для чехов. Между тем чехи не составляли даже большинства населения страны. По переписи 1921 года в ней проживало 8,76 млн чехословаков, 3,12 млн немцев, 745 тысяч венгров, 462 тысячи «русских» (т.е. украинцев и карпатских русинов), плюс евреи, поляки, румыны. Однако если отделить от «титульных» чехословаков 2,1 млн собственно словаков, то чехов в новом государстве оказывается всего 49%.
А смысл выделять словаков есть: чешские политики умудрились рассориться даже с этим братским народом. Да, в ЧСР был провозглашен курс на построение единой чехословацкой нации, но быстро выяснилось, что под этим подразумевается чехизация словацкого меньшинства. А у словаков собственная национальная гордость, и хотя их язык очень похож на чешский… это все-таки словацкий. И говорить они хотели именно на нем.
Действие рождает противодействие, и в Словакии стало набирать силу движение за автономию. А поскольку навстречу этому движению Прага не шла, то в разгар Судетского кризиса в 1938 году словацкие лидеры стали вести переговоры с Берлином. И даже входившие в состав правительства словаки признавали, что хотя в Словакии и нет сопротивления, но и настроения сражаться за республику не наблюдается.
Впрочем, на низшей позиции в «иерархии нацменьшинств» в ЧСР стояли компактно проживавшие в Судетах немцы – бывшие «угнетатели», тяжелое наследие Габсбургской империи. Вообще-то по справедливости страна должна была называться не Чехословакией, а Чехонеметчиной. Но, будучи второй по численности общиной, именно немцы испытали на себе почти все те же прелести «строительства молодого государства», что и русские в бывших республиках СССР: языковые репрессии, гонения на школы, политическую изоляцию. Чешская элита рассматривала немцев не как сограждан, а скорее как иностранцев, которым разрешено пользоваться некоторыми правами. Да, они могут участвовать в выборах, но кто сказал, что избранных ими депутатов услышат?
«При последних выборах 1935 г. судето-немецкая партия получила больше голосов, чем какая бы то ни было другая… она ныне является крупнейшей партией, – сообщал лорд Ренсимен, которого Лондон в 1938 году направил в качестве посредника между судетскими немцами и Прагой. – Но она всегда может при голосовании [по вопросам, касающимся немецкого меньшинства] остаться в меньшинстве, и вследствие этого некоторые из ее членов считают, что конституционная деятельность бесполезна для них». Очень похоже на ситуацию в сегодняшней Латвии, где «русская» партия регулярно выигрывает выборы и столь же регулярно остается за бортом правящей латышской коалиции, не в силах повлиять ни на один из касающихся русской общины законов.
«Чехи заявляют, что не могут провести плебисцит [по самоопределению Судет], т.к. он не предусмотрен их Конституцией, – говорил Гитлер в сентябре 1938 года. – Но, по-моему, их Конституция обеспечивает лишь одно: чтобы семь миллионов чехов угнетали восемь миллионов представителей национальных меньшинств». Грех сказать, но не только немцы – и многие словаки с венграми подписались бы под этими словами (с поправкой, конечно, на то, что чешское «угнетение» ни в какое сравнение не шло с тем, что сам Гитлер потом устроит чехам, не говоря уже про поляков и остальных славян).
«Кризис лояльности» в той или иной степени испытывали в отношении Чехословакии все крупные нацменьшинства. И когда в 1938 году Гитлер ультимативно потребовал от Праги передать ему населенные немцами Судетские земли, страна оказалась расколота изнутри даже не надвое…
Финский вариант
Изначально и у финнов ситуация была бесконечно далека от народного единения. Тут не было таких многочисленных национальных меньшинств, но было еще более опасное «красное меньшинство». В отличие от Чехословакии, Финляндия в 1918 году пережила ожесточенную гражданскую войну. Она стоила ей 30 тысяч жизней, причем число расстрелянных в ходе репрессий с обеих сторон многократно превысило число погибших в боях. По итогам победы белых было осуждено 67 788 красных финнов (если экстраполировать эти цифры на население России, то в 1920 году в лагерях сидело бы 2,99 млн человек). И хотя подавляющее большинство было амнистировано в течение года, глубокий раскол уже прошел через все финское общество.
Временами казалось, что финская демократия не жилец. Все 1920-е годы над страной висела тень авторитарного переворота: правые считали, что только роспуск парламента и запрет социал-демократической партии, в 1918-м вставшей «не на ту» сторону, спасет страну. Всех левых, не разбирая оттенков, считали «пятой колонной» Красной армии и легальным крылом загнанных в подполье коммунистов. Соцдемы при этом регулярно выигрывали выборы, но даже политический центр не шел на коалицию с ними, и страной каким-то чудом управляли быстро меняющиеся правительства парламентского меньшинства.
Многочисленные правые движения и шюцкор (аналог национальной гвардии, состоявший из крестьян и националистически настроенной интеллигенции) регулярно устраивали вооруженные столкновения с шествующими под красными знаменами социал-демократами, похищали левых политиков и активистов, громили типографии. В феврале 1932 года страна очутилась на грани второй гражданской войны: в Мянтсяля шюцкоровцы открыли огонь по рабочему собранию, а затем лидеры правых отдали приказ о мобилизации шюцкора для «окончательного решения» вопроса с «красными». В ответ правительство приказало армии подавить мятеж. Ситуацию удалось разрулить в последний момент, но напряженность не спадала.
При этом финские чернорубашечники (были и такие) помимо борьбы с красными провозгласили программной целью «одноязычную Финляндию», обострив до предела отношения со шведским меньшинством. Драки между финскими и шведскими студентами по накалу не уступали столкновениям между рабочими и шюцкоровцами.
Словом, когда советская пропаганда в 1939-м называла противника «белофиннами», это была не просто фигура речи, а заявка на новый 1918 год, на очередное превращение империалистической войны в гражданскую. Почему же этого не произошло?
Потому что в целом финская политическая элита оказалась куда прагматичнее и дальновиднее своих чешских и прибалтийских коллег. К середине 1930-х большинство финнов стало осознавать, что «правый курс» с его лозунгами «укрепления государства» и силового вытеснения левых из политики не менее опасен для общества, чем коммунизм: благо за примерами в тогдашней Европе далеко ходить было не надо. В итоге национальное сплочение произошло не на условиях правых – ценой отказа от демократии, – а через признание социал-демократии равноправным партнером.
В 1937 году центристы в лице Аграрного союза пошли на союз с социал-демократической партией и создали правительство «красно-зеленой коалиции». Его парламентская база и народная поддержка оказались шире, чем у любого предшествующего. Оно сумело добиться не только межклассового, но и межнационального компромисса с финскими шведами – вопреки недовольству «истых финнов».
Именно «красно-зеленому» правительству пришлось отвечать на вызов Москвы в 1939-м. И заложенный им фундамент согласия в обществе выдержал это испытание. Шведские газеты поражались: в декабре 1939-го героями боев под Толваярви стали молодые рабочие-призывники из Тампере, где в ходе боев 1918 года у многих белыми были расстреляны отцы. А командовал ими подполковник Паяри, один из активных участников «классовых битв» 1930-х на стороне шюцкора.
Но для самих призывников из рабочих тут ничего удивительного не было: они же пошли в бой по призыву своего правительства. Которое, между прочим, стараниями все тех же социал-демократов, еще до войны начало превращать Финляндию в государство всеобщего благосостояния: законы о пенсиях и ежегодных отпусках страна ввела первой в Скандинавии. Им было что защищать.
Как принималось решение
Дело, конечно, не в том, что финские политики априори умнее чешских. Просто, как говорил один из героев Жюля Верна, необходимость – лучший учитель. Финляндия в случае конфликта с СССР ни на чью помощь (за исключением Швеции, но это и подразумевало нормализацию отношений со шведским меньшинством) рассчитывать не могла. Оставалось решать свое «домашнее задание» для максимальной мобилизации собственных сил.
Другое дело Чехословакия. «Мы должны иметь одного друга, который всегда придет к нам на помощь, и им будут французы», – заявил отец-основатель ЧСР Томаш Масарик. Имея в кармане военный союз с Францией, Прага в отношениях с Берлином чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы не искать союза с «внутренним немцем». Ровно до тех пор, пока в сентябре 1938-го не выяснилось, что Франция и Англия не готовы начать новую мировую войну из-за чехов.
И тут перед преемником Масарика на посту президента ЧСР Эдвардом Бенешем встал выбор: принимать ультиматум Гитлера или воевать в одиночку. Ровно тот же – с заменой Гитлера на Сталина – что и перед финнами. Очень характерно, как шел процесс принятия решений.
В Праге все келейно обсуждал узкий Политический комитет при Бенеше, состоявший из нескольких министров. «Парламент будет созван лишь в решающий, критический момент», – говорил президент. Но, решив сдаваться, Бенеш вопреки конституции так и не созвал его. «Как вы намерены объяснить народу столь непопулярную истину [о необходимости капитулировать]? Каждого, кто выступит за войну, будут носить на руках», – оправдывался он.
Кабинет министров собрался в последний момент, чтобы проштамповать уже принятое решение. Главным пунктом стал доклад главы МВД о мерах «по удержанию ожидаемой реакции народа в таких рамках, чтобы улица не вмешалась в политические дела». Судьбу внешне демократической Чехословакии, как и авторитарных стран Балтии, решил в итоге один человек – президент. «Чехословацкому народу удалось преодолеть демократический режим», – с удовлетворением доносило в Берлин по итогам Судетского кризиса германское посольство.
Финское правительство сразу заявило, что договоренности с СССР по переносу границы, если они будут достигнуты, подлежат рассмотрению в парламенте и одобрению тремя четвертями голосов. С руководителями фракций вели консультации, получив единодушную поддержку курса на минимальные уступки (финны соглашались отдать СССР лишь несколько мелких островов, незначительные территории на Карельском перешейке; и никаких советских военных баз в Финляндии).
При этом ряд видных политиков, в том числе председатель Совета обороны маршал Маннергейм, настаивали на более значительных жертвах, дабы не раздражать Москву. Но тут коса нашла на камень: социал-демократы, которых еще недавно считали «пятой колонной» Кремля, просто не могли позволить себе пойти на крупные уступки СССР. Ведь это подтвердило бы все инсинуации правых в их адрес! Парадокс, но позиция «красно-зеленого» кабинета оказалась непримиримее, чем могла бы оказаться позиция «белого».
Тут интересно, что еще в 1920-е правые разработали вполне реализуемый план: сделать Маннергейма главнокомандующим шюцкора, а затем с помощью его штыков установить более «подходящий» для Финляндии политический режим. Именно так случилось, к примеру, в Латвии: в 1934 году герой освободительной войны Карлис Улманис, опираясь на айзсаргов, – латвийский аналог шюцкора, – разогнал парламент и стал несменяемым «вождем нации». Но Маннергейм колебался, план так и остался на бумаге.
Карлис Улманис, как и его коллеги в Литве, Эстонии и Чехословакии, в 1940-м выбрал «меньшее из зол», сдав свою страну без выстрела. Маннергейма судьба и собственная нерешительность в 1920-х от такого выбора уберегли. И хотя памятники несвершившемуся обычно не ставят, но маршал его заслужил. С надписью: «От благодарного финского народа, демократический режим которого Маннергейм не захотел преодолеть».
*Да, Польша в 1939 году тоже не уступила требованиям Германии. Но, в отличие от Финляндии, Варшава имела при этом действующие договоры о военном союзе с великими державами – Англией и Францией. Финны принимали решение, оставшись в одиночестве.