Как изменила мир пандемия испанского гриппа
Историки считают, что «испанка» стала одной из главных причин крушения Британской империи и рождения нацистской
Пандемия испанского гриппа 1918–1920 годов привела к самому массовому вымиранию людей за всю историю человечества. По подсчетам современных исследователей, за 2 года «испанкой» переболели около 500 млн человек – примерно треть населения планеты; погибло от 50 до 100 млн. Количество жертв пандемии сравнимо с потерями в обеих мировых войнах: Первая унесла, по разным оценкам, от 16 до 22 млн жизней, Вторая – 60–80 млн. Впервые в истории эпидемия в короткие сроки распространилась по всему земному шару, затронув даже самые отдаленные уголки. Испанский грипп присутствовал при каждом важном историческом событии двух лет пандемии – а в некоторых из них и сам сыграл ключевую роль.
Болезнь молодых и здоровых
В легких формах испанский грипп протекал так же, как и сезонный. Однако в тяжелых случаях болезнь вызывала отеки дыхательных путей, плеврит и поражения внутренних органов, в том числе и мозга – известны случаи, когда больные «испанкой» сходили с ума. Одним из характерных внешних проявлений болезни было посинение лица, вызываемое нарушениями кровообращения. В некоторых случаях смерть пациента наступала через сутки после появления первых симптомов. В зависимости от страны, доля летальных случаев колебалась от 4% до 22%.
Исследователи до сих пор не пришли к единому мнению о том, почему испанский грипп оказался настолько смертоносным. Некоторые биологи считают, что штамм испанского гриппа отличался от своих предшественников тем, что вызывал «цитокиновый шторм». В здоровом организме информационные молекулы цитокины помогают бороться с травмами и вирусами, однако их переизбыток сам может приводить к воспалению внутренних органов и разрушению иммунной системы. Это похоже на то, как излишняя защитная реакция иммунитета во время аллергии может приводить к отекам дыхательных органов и мозга.
«Цитокиновый шторм» наиболее вероятен у зараженных со здоровой и развитой иммунной системой – возможно, именно этим объясняется то, что среди людей от 25 до 40 лет смертность достигала 35%, в то время как у пациентов старше 65 лет – всего 12%. Другие ученые полагают, что болезнь протекала в целом так же, как и обычный грипп, однако ее смертность значительно усилил голод, который после Первой мировой войны бушевал во многих странах мира.
Испанка распространялась в три волны, и началась она совсем не в Испании. Своим названием грипп обязан тому, что Испания сохраняла нейтралитет во время Первой мировой и ее газеты могли свободно писать об ужасах болезни, в то время как в других странах военная цензура не пропускала в прессу публикации, способные вызвать панику. Из-за этого у многих европейцев создалось ложное впечатление, что именно Испания является эпицентром заражения.
Первая волна «испанки» началась в марте 1918 года, когда вспышка болезни была зафиксирована у американских солдат в военном лагере Фанстон в Канзасе. За несколько недель вирус распространился по всему западному побережью, а потом добрался и до остальных регионов страны. Вместе с солдатами из Фанстона болезнь прибыла во Францию, откуда к маю распространилась на всю Европу, попала в Китай, Индию и Северную Африку.
Первая волна «испанки» была сравнительно мягкой – большинство заболевших отделывались симптомами не более серьезными, чем у сезонного гриппа. Однако из-за тотального заражения болезнь на несколько месяцев парализовала фронты: во французской армии летом 1918 года заболел каждый второй солдат, в британской – три из четырех, а в Киеве, где в это время были расквартированы немецкие оккупационные войска и армия гетмана Скоропадского, заразились вообще все. Несмотря на это, историки сходятся во мнении, что пандемия существенно не повлияла на итоги Первой мировой – болезнь сорвала массовое контрнаступление немецких войск на западном фронте, однако даже если бы оно и состоялось, исход войны уже был предрешен.
Вторая, наиболее смертоносная волна началась в июле-августе 1918 года. Как пишет историк Лаура Спинни, болезнь распространялась из трех центров – Бостона, французского Бреста и Фритауна, столицы британской Сьерра-Леоне. Из этих трех городов к осени«испанка» стремительно разнеслась по всему миру, за исключением Австралии, которая вовремя ввела жесткий карантин всех прибывающих судов.
Третья волна, которая оказалась не такой смертоносной, как вторая, но все же более тяжелой, чем первая, началась в январе 1919 года и продолжалась около 6 месяцев. Она затронула лишь некоторые европейские страны, Мексику и Австралию (которая сняла карантин слишком рано). Латинская Америка и Япония также сильно пострадали от сравнительно небольшой четвертой волны, которая пришлась на первую половину 1920 года.
Мохандас Ганди и любители бекасов
29 мая 1918 года корабль с индийскими солдатами, которые возвращались с европейских фронтов мировой войны, зашел в порт Бомбея; через две недели первые случаи заражения «испанкой» были зафиксированы у расквартированных в порту сипаев. К началу июля по всей стране от вируса умирало по 230 человек в день. В декабре 1920 года количество погибших от гриппа в Индии достигло 18 млн – около 6% от всего населения. Именно здесь болезнь свирепствовала как нигде – уровень летальности превышал европейский в 5–6 раз.
Как утверждает историк Маура Чхун, одной из причин исключительной жестокости «испанки» в Индии стала политика невмешательства, которую выбрали колониальные власти. «Большинство британцев в Индии жили в просторных особняках с садами и дворами – совсем не так, как широкие массы индийцев, многие из которых жили в большой тесноте, особенно в городах – пишет исследовательница. – Еще британцы имели слуг, поэтому они были лишь слегка затронуты пандемией, и их почти не волновал хаос, охвативший всю страну». В своей официальной переписке в начале декабря 1918 года лейтенант-губернатор Объединенных провинций даже не упомянул грипп, а вместо этого писал: «Все очень сухо; но в этом сезоне мне удалось заполучить двести пар бекасов». Примерно в это же время колониальный санитарный комиссар сообщал в своем отчете, что реки по всей стране забиты разлагающимися телами погибших.
Ситуацию усугубляло еще и то, что колониальные власти отослали из Индии на фронты первой мировой большинство компетентных медиков. Их место заняли волонтеры индийских патриотических движений – во многих регионах страны только они пришли на помощь простым индийцам. Именно благодаря этим волонтерам националистические идеи и лозунги борьбы с британским владычеством наконец обрели популярность в широких массах.
«После того как пандемия закончилась, ненависть к британскому правлению было куда выше, чем прежде», – пишет Лаура Спинни. Она обращает внимание на то, что именно после «испанки» лидер национального движения Мохандас Ганди обрел массовую поддержку всех слоев индийского общества – до этого он был популярен лишь в узком кругу интеллектуалов. Процесс консолидации индийских патриотов подстегнуло еще одно трагическое событие: 13 апреля 1919 года британские войска расстреляли мирную демонстрацию индийцев в Амритсаре – митингующие требовали отмены репрессивных законов военного времени, которые после окончания Первой мировой были лишь усилены.
В ответ на эту бойню Ганди, который переболел «испанкой» сам, а также потерял из-за нее невестку и внука, объявил сатьяграху – кампанию перманентного ненасильственного протеста. В 1921 году Ганди возглавил Индийский национальный конгресс, который под его руководством спустя четверть века добился полного освобождения Индии от британского владычества.
Безумие президента Вильсона
Парижская мирная конференция 1919 года, созванная для выработки правил мироустройства после Первой мировой войны, по своим срокам совпала с пиком пандемии. Самый прогрессивный и мягкий по отношению к проигравшим странам проект переустройства Европы предложил американский президент Вудро Вильсон. Его «14 пунктов» предполагали, что народы всех проигравших государств, в том числе и колоний, получат право на самоопределение путем плебисцита. Французская делегация под руководством Жоржа Клемансо и британская во главе с Дэвидом Ллойдом-Джорджем (он, кстати, переболел «испанкой» за полгода до этого) не имели конкретных проектов, однако в целом выступали с более жестких позиций и настаивали на том, чтобы правительства стран-победительниц получили возможность самостоятельно нарезать границы новых государств, а также требовали ослабить Германию.
Словесные баталии между американским президентом и европейскими лидерами были очень жаркими. Клемансо называл Вильсона «союзником Германии», американский лидер грозился сорвать переговоры и уехать в Вашингтон. Так было и 2 апреля 1919 года, когда Вильсон обозвал французского премьера «проклятьем» – это слово было одним из самых страшных ругательств в лексиконе глубоко религиозного президента – и в очередной раз заявил, что согласится подписать договор только на своих условиях.
Советник Вильсона Кэри Грейсон писал, что вплоть до вечера следующего дня, 3 апреля, президент выглядел бодрым и здоровым, однако перед ужином внезапно зашелся страшным кашлем, который мешал ему дышать. Врачи установили, что он заразился гриппом. Три дня Вильсон пролежал в постели с сильным кашлем и температурой. Лишь на четвертый день он смог сесть, после чего созвал своих помощников, которые должны были представлять его на переговорах, и потребовал и впредь жестко гнуть его линию. На следующий день он уже лично спорил с Ллойдом-Джорджем и Клемансо, которых пригласил к себе в спальню.
Однако вскоре состояние Вильсона стало ухудшаться.«испанка» вызвала у него помутнение рассудка – церемониймейстер Белого Дома Ирвин Гувер писал, что президент бредил о французских шпионах, которые наводнили его особняк, а также переживал о том, что несет персональную ответственность за окружающую его мебель. «Затем, внезапно, все еще на больничной койке, всего через несколько дней после того, как он пригрозил покинуть конференцию, если Клемансо не согласится с его требованиями, без предупреждения или обсуждения с другими членами американской делегации, Вильсон внезапно отказался от принципов, на которых он ранее настаивал, – сообщает Гувер. – Он уступил Клемансо все, чего тот желал».
Среди требований Клемансо были, в частности, все те меры, которые спустя годы нацисты назовут «унижением Германии» – отчуждение от страны территорий в пользу Польши и Франции, репарации, которые стали причиной гиперинфляции и обнищания немцев, а также демилитаризация. «Конечно, сложно судить о том, что бы случилось, если бы Вильсон не заболел, – пишет историк эпидемий Джон Барри. – Мы знаем лишь то, что произошло. Грипп посетил мирную конференцию. Грипп поразил Вильсона. Историки единодушны в том, что крайне суровые меры Парижского договора по отношению к Германии стали причиной экономических трудностей, националистического реакционизма и политического хаоса, которые привели к власти Адольфа Гитлера».
В октябре 1919 года, прямо в разгар избирательной кампании Вудро Вильсона разбил инсульт, который заставил Демократическую партию в последний момент выдвинуть Джеймса Кокса. Кокс с треском проиграл выборы республиканцу Уоррену Хардингу – одному из самых непопулярных американских президентов XX века.
Евгеника и советская медицина
Как и многие другие глобальные кризисы, пандемия создала огромный общественный спрос на политику борьбы с социальным неравенством. Спинни утверждает, что «испанка» стала сильным ударом по аргументации популярных в те годы евгенических и расистских теорий, в основе которых лежала вера во врожденную биологическую ущербность людей других рас или представителей низших слоев белых обществ. «Они (сторонники евгенических теорий. – Republic) создали опасную идеологическую смесь: люди, которые заразились инфекционными заболеваниями, виноваты в этом исключительно лично, – пишет Спинни. – Пандемия открыла многим глаза на истину: несмотря на то, что бедные и иммигранты умирали от “испанки” чаще, никто не был застрахован от вируса. Другими словами, когда дело дошло до эпидемии, стало понятно, что винить отдельных людей – бессмысленно. Заразные болезни показали себя как проблема, которую необходимо решать на уровне целых популяций».
Впрочем, в некоторых странах «испанка» лишь подстегнула евгенические взгляды, для окончательного отказа от которых человечеству пришлось потерять еще около 70 млн жизней на фронтах Второй мировой и в печах нацистских концлагерей.
Именно после пандемии в Южной Африке стали вводиться первые сегрегационные законы, разграничивающие заведения и помещения для белых, которые по понятным причинам болели гриппом гораздо реже, и «заразных» черных. В 1923 году, выступая в поддержку билля «О городских зонах для коренных жителей», премьер-министр Южноафриканского Союза Ян Сметс убеждал парламентариев, что сегрегация является удачным оружием против эпидемий: «Если бы нормы, которые содержит этот закон, полностью применялись и раньше, мы смогли бы эффективно устранить то, что сейчас является источником наших бедствий, общественного недовольства и угрозой для жизней».
Однако в большинстве западных государств, где однородный расовый состав не позволял сторонникам евгеники поменять местами причину и следствие, научное сообщество сделало правильные выводы. Именно в 1920-е многие страны приняли ключевые решения, которые позволили за следующие несколько десятилетий сформировать систему всеобщего медицинского страхования.
Многого здесь достигла Советская Россия. Спинни пишет, что большевики не только создали всеобщую систему здравоохранения раньше всех в мире, но с оглядкой на пандемию испанского гриппа сделали одной из важнейших задач государственной медицины сбор данных об общественном здоровье – в дальнейшем это позволило СССР стать одной из самых успешных стран в деле предотвращения эпидемий. В большинстве европейских стран система государственного здравоохранения тоже начала активно развиваться – впрочем, не так форсированно, как в Советской России. И лишь в США требования о создании системы общественного здравоохранения были заглушены консерваторами, которые обвинили апологетов публичной медицины в «социалистическом заговоре».