Как победоносные генералы сдали Новогеоргиевск
«Кризис мозгов» оказался для русской армии куда страшнее пресловутого «снарядного кризиса» 1915 года
20 августа 1915 года случилось беспрецедентное в военной истории России событие. 90-тысячный гарнизон Новогеоргиевска, – самой мощной крепости империи, – продержавшись всего пять дней, капитулировал перед вдвое уступавшими ему немцами.
Солдаты у нас «не той системы»?
В то тяжкое лето Великого отступления русской армии Ставка без колебаний взрывала укрепления и эвакуировала гарнизоны крепостей Ивангорода, Бреста, Гродно – чтобы не оставлять людей на верную погибель и плен. Но бросить без боя Новогеоргиевск, в который начиная с Николая I вбухивались несчетные деньги (только за три предвоенных года 34 млн рублей – стоимость линкора «Императрица Мария»), рука не поднялась.
Да и то сказать: первоклассная крепость с двумя линиями фортов, бетон которых держит снаряды 420-мм гаубиц – а крупнее у немцев и не было. Запасов хватает. «Для осады Новогеоргиевска неприятелю потребовалось бы не менее 200 тысяч войска, тогда как для обороны его достаточно 12 тысяч (то есть одной дивизии)», – сообщал Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Так вот вам четыре дивизии и задача сковывать силы противника как можно дольше. Сковали, нечего сказать…
Правду говоря, дивизии были не самые выдающиеся: 114-я и 119-я были сформированы из ополченческих бригад, 58-я и 63-я неплохо воевали, но к августу 1915-го изрядно истрепались. В пехоте 58-й, вспоминал генерал Брусилов, «оставалось всего 800 человек; начальником дивизии назначен был генерал-лейтенант де Витт. К нему подвезли для пополнения около 6000 ратников ополчения… и свыше 100 только что произведенных прапорщиков. И вот, не дав ему даже времени разбить людей по полкам, а полкам сформировать роты и батальоны, всю эту разношерстную толпу засунули в вагоны и повезли прямо в Новогеоргиевск… А между тем считалось, что комендант крепости получил регулярную дивизию, отличившуюся во многих боях. Можно ли винить коменданта с таким гарнизоном, которого он раньше и в глаза не видел, если оказалось, что он сопротивляться не мог?»
Комендант, конечно, подписался бы под этим словами обеими руками. Уже за двое суток до сдачи штаб крепости слал Ставке отчаянные радиограммы: «Моральное состояние полков… подавленное… Настроение войск цитадели совершенно ненадежное». Однако рыба гниет с головы, и на практике такие донесения говорят о том, что деморализовано в первую очередь само командование. Новогеоргиевск стал тому лишним примером.
Падение твердыни: как это было
15 августа немцы, завершив накануне окружение крепости, пошли на штурм фортовых групп «Царский дар» и «Голавице». Кстати, атаковала отнюдь не гвардия, а ландверные полки – такое же ополчение.
Первого успеха они добились на следующий день: у прикрывавшей мертвые зоны «Царского дара» полевой артиллерии иссякли снаряды, подвозом их командование не озаботилось, и немецкая пехота, умело применяясь к местности, ворвалась в укрепления. Часть гарнизона форта №15 заперлась во внутренних галереях и держалась еще почти сутки, взывая по телефону о подмоге. Но подмога не пришла, и когда немцам удалось подорвать стальные двери, пришлось сдаваться.
Однако захват «Царского дара» мало что давал противнику. Прямо за ним начинался лес: он и на нынешних гугловских картах производит впечатление, а тогда это был густой бор, опутанный проволокой, с пулеметными гнездами, контролирующими каждую тропку. За лесом протекала река Вкра – прекрасная оборонительная позиция.
Наступать через лес, подставляя пехоту под ливень осколков рвущихся о деревья снарядов, да еще имея на флангах неподавленные форты №14 и №16 – удовольствие сильно ниже среднего. Немцы уже начали жалеть, что выбрали этот участок для атаки, хотя особых вариантов не было – им нужно было торопиться, а подходящая к «Царскому дару» железная дорога позволяла быстро подвезти осадную артиллерию и боеприпасы. Но из-за проклятого леса приходилось расширять участок прорыва, продолжая атаки на Голавицкую группу и форт №16. А поскольку там мертвых зон не было, атаки были отбиты с тяжелыми для ландвера потерями.
И тут им на помощь приходит комендант Новогеоргиевска генерал Бобырь. Совершенно потеряв голову, он в ночь на 18 августа приказал оставить весь атакованный участок. Немцы едва успели поверить своему счастью, как через несколько часов получили новый подарок – вопреки протестам подчиненных Бобырь эвакуирует форты №10–13. Это уже была настоящая катастрофа, за сутки русские без боя сдали шесть фортовых групп – всю первую, самую мощную линию обороны – и лишились возможности зацепиться за промежуточную позицию на Вкре.
С этого момента боевой дух гарнизона, дравшегося, как вспоминают очевидцы, «чуть ли не вопреки приказанию начальства, получая выговоры за оказанное врагу сопротивление», действительно упал. Когда 19 августа немцы начали штурм второй оборонительной линии, форт №3 продержался всего четыре часа, а №2 – два.
К вечеру немцы вышли к цитадели, и Бобырь с белым флагом отправился на переговоры. В ночь на 20 августа он прислал из немецкого штаба последний приказ гарнизону: собраться на площади и сложить оружие. К этому моменту в строю оставалось 86 тысяч человек, в том числе 23 генерала. Сдались все, кроме пятерых офицеров, которые через неплотные заслоны немцев сумели выбраться из крепости и после 18-дневного похода по тылам противника вышли к своим. Остальное «человеческое стадо», как назвал его Керсновский, отправилось в плен, заодно сдав 1200 неповрежденных орудий.
Сущий паноптикум
Был ли Бобырь предателем? Ни в коем случае. Взяточником – да, в 1908 году вскрылись его проделки в бытность командиром драгунского полка. Но это не помешало ему стать комендантом лучшей крепости России, а в 1911 году получить чин генерала от кавалерии. «Разнообразный опыт службы, знание крепостного дела и непреклонная воля дают уверенность, что генерал Бобырь не только вполне отвечает трудному и ответственному посту, который он занимает теперь, но может занять и высший пост», – написано в его аттестации. Истый монархист, безгранично преданный престолу, он даже в лагере военнопленных в мае 1917-го будет уверять каждого, кто готов был его слушать, что революцию в России устроил Форин-офис: «Сознание 15% населения России было отравлено английскими агентами». В нынешнюю телеэпоху такому эксперту цены бы не было, но ценили, его, как видите, и при империи.
Под стать ему был и остальной генералитет крепости. Командир 114-й пехотной дивизии генерал фон Лилиенталь – настоящий герой «внутреннего фронта». В 1893 году со своей ротой подавлял беспорядки на Ижевском оружейном заводе, в 1910 году во главе бригады гасил волнения в Старой Бухаре. Правда, на настоящей войне, командуя 5-й Сибирской дивизией, был сразу разбит под Варшавой и Лодзью. Последний случай был настолько вопиющим, что его не только сняли с должности, но и отменили приказ о награждении орденом Анны I-й степени за довоенные заслуги – факт неслыханный по тем временам. Тем не менее Лилиенталь, недолго побыв в резерве, получает новую дивизию и… безропотно сдается с ней немцам.
А вот командир 119-й дивизии генерал Прасалов. «Геройски переломил революционное движение в г. Кушке и Закаспийской области [в 1905–1907 годах], – писал о нем журнал “Разведчик”. – В наше время “поисков” за характерами, почином, самоотверженностью генералов… у нас есть еще из чего выбрать!». В 1914-м в первом же бою подставил под разгром свою 38-ю пехотную дивизию, отстранен, получил новое назначение, вторично снят за «недостаточную вдумчивость» (что не помешало ему за первый год войны получить ордена Белого Орла, Владимира 2-й степени и Анны I-й степени). В Ставке решили, что бог троицу любит, и вручили ему 119-ю дивизию. Сдался не пикнув.
Уже упоминавшийся генерал де Витт в начале войны продержался дольше, отстранен от командования 11-й кавалерийской дивизией «лишь» на второй месяц. Затем его достали из резерва чинов, отряхнули и поставили во главе 58-й. Кстати, командовал он ею без малого месяц, так что при желании хватило бы времени привести дивизию в божеский вид и геройски погибнуть во главе ее. Но желания его были направлены совсем в другую сторону – вкусно поесть.
«У генерала де Витта была комната с балконом, – вспоминал о житье в лагере военнопленных полковник Липницкий. – Он получал много посылок, и потому у него собралось большое количество колбас, которые он развешивал на балконе для просушки. [Он] ни с кем не делился, несмотря на то, что здесь существовал комитет помощи неимущим, ничего им не жертвовал. И вот в одно прекрасное утро слышим мы страшный крик. Оказывается, это кричал Де Витт. У него с балкона украли все колбасы, весом не менее 20 фунтов. Он кричал, ругался, нервничал, и так этим надоел коменданту, что он был принужден перевести его в другой лагерь».
Ничего не напоминает? Это же один к одному история, рассказанная Швейку в гарнизонной тюрьме: «Привели к нам раз одного деревенского мужика… Хранил он свое добро в двух мешках. Да, и вбил он себе в башку, что все это должен сожрать один…»
Командира 63-й дивизии генерала Кольшмидта лучше всего характеризует следующий эпизод. Один из командиров батарей вспоминал, как в разгар боя 16 августа ему по телефону передали распоряжение комдива немедленно доставить сведения о количестве имеющихся окрасочных материалов. «Я сейчас отбиваю штурм! – Донесите немедленно или будете преданы суду за неисполнение приказания».
Чтобы не утомлять вас дальнейшим описанием этого паноптикума, сразу назову двух человек, заслуживших доброго слова. Первый: командир одной из бригад 63-й пехотной дивизии Веневитинов, бывший, по свидетельству очевидца, «единственным из генералов, пользовавшимся в Новогеоргиевске любовью войск, благодаря его энергии и распорядительности». 16 августа он убеждал начальство двинуть бригаду на выручку форта №15, но Бобырь ограничился высылкой двух рот – они ничего не смогли сделать. Веневетинов войну начал командиром полка, за отличие произведен в генерал-майоры и назначен командиром бригады. Почему не дивизии? Дурацкий вопрос. Куда же тогда девать Кольшмидта?
А вторым был полковник Асташев (звание генерала он получил уже будучи в плену). Это вообще человек уникальный. Командовал полком в 63-й дивизии, в феврале 1915-го контуженным попал в плен, через четыре дня бежал, возвращен на ту же должность. В Новогеоргиевске оборонял 16-й форт. В апреле 1917-го Асташев вторично сбежит из плена (став вторым таким русским генералом – первым был Корнилов).
Если бы эти двое были на вершине, а не в самом низу командной пирамиды, то и оборона крепости пошла бы совсем по-другому. Да что крепости, ведь Новогеоргиевск стал просто лупой, через которую лучше всего видна ключевая проблема русской армии Первой мировой. Имя ей – генералы.
Множим нули
Нет, Бобырь, Прасалов, Лилиенталь и прочие не были ни предателями, ни врагами отечества. Они были просто профнепригодны в своем ремесле, нулями, а то и отрицательными величинами в военном деле. Беда заключалась в том, что именно они составляли львиную долю генералитета. Почему?
«Годами выдвигаются вперед преимущественно только люди безвольные или направляющие свою волю на делание карьеры, настоящим же делом не интересующиеся и зачастую его мало знающие. И это не только в военном деле, а почти во всех областях государственной жизни, – пишет очевидец падения Новогеоргиевска капитан Лисынов. – Такой противуестественный подбор слабейших на верхи жизни и повел к тому, что Россия со времен нашего Великого Преобразователя, т.е. за 200 лет, менее продвинулась по пути прогресса, чем маленькая Япония за 60 лет; там к власти становились не слабейшие, а сильнейшие, люди энергичные, предприимчивые, любящие Родину больше самих себя. У нас же таких беспокойных людей боятся и их оттирают».
Ровно то же говорят сами генералы. «Вся система назначений начальников в мирное время у нас не способствует, а затрудняет выдвижение людей с военными качествами. Качества военачальника для мирного и для военного времени не сходятся: в мирное время требуется от начальника покладистость с начальством, а в военное время – сопротивляемость врагу», – пишет за пять лет до войны генерал Скугаревский. «Выдвижение достойнейших было при нашей системе почти невозможно», – вздыхает в мемуарах генерал Лукомский.
До войны-то и Прасалов числился достойнейшим, читаем в аттестации 1913 года: «В поле распоряжается достаточно умело. Способен принять решительные меры в исключительных обстоятельствах». Опять же, герой внутреннего фронта… Вот только на войне он за год «умело» погубил три дивизии.
А настоящие военачальники – такие как Плеве – в мирное время могли попасть наверх скорее в виде исключения. От способных, но «беспокойных» старались избавиться. В том же 1911-м, когда Бобырь получил чин полного генерала, генерал-майор Мартынов разоблачил коррупцию в Заамурском округе пограничной стражи и был… повышен? Нет, уволен. Скугаревского «оттерли» за критическую статью в адрес Военного министерства. Таких примеров много.
Тут надо сказать, что любая – не только русская – армия мирного времени заплывает жирком. Французский главнокомандующий генерал Жоффр к концу августа 1914-го – первого месяца войны – снял 21 командира корпуса и 31 командира дивизии. Но он снятых или сразу увольнял, или назначал с понижением, приводя их должность в соответствие с уровнем компетенции. У нас же «хорошим людям» давали второй, третий шанс. А в войсках их появление, пишет генерал Поливанов, «сопровождалось тягостным для подчиненных предчувствием грядущей боевой неудачи».
Представляете теперь моральное состояние гарнизона Новогеоргиевска, у которого три из четырех командиров дивизий – такие вот «второгодники»? Да Брусилов должен был не де Витта оправдывать, а осанну петь ополченцам и прапорщикам за то, что они при таком комсоставе еще хоть как-то пытались сражаться.
Беда еще в том, что «беспокойных» у нас продолжали не любить и на войне. «Штаб фронта был очень недоволен “рискованной” активностью генерала Флуга, – вспоминал полковник Сергиевский. – Ему не раз указывалось, что сложные маневры нам не по плечу, что нужно наступать “стеною корпусов” [то есть вытягивая фронт в нитку]. В результате, дав Северо-Западному фронту столь нужную после пережитых катастроф победу, генерал Флуг был отрешен от должности командующего 10-й армией».
«Кризис мозгов» оказался для русской армии куда страшнее пресловутого «снарядного кризиса» 1915 года. «Главная причина наших неудач – система подбора людей у власти, на фронте и в тылу остается в полной силе, и верховное командование, видимо, не сознает того решающего и гибельного влияния, которое эта причина имеет на исход войны. Последствия работы мирного времени над командным составом, убившие в людях самостоятельность и характер, погубят нам армию, погубят Россию», – пророчески писал в дневнике полковник Верховский в декабре 1915-го. До краха Петровской империи оставалось чуть больше года.