Как тов.Патрушев спутал национализм с либерализмом
Национализм, который прибегает в экономике к помощи протекционизма, приучает человека опасаться вражеского давления со всех сторон. Сегодня мы закрываемся пошлинами от наступающих в экономике врагов, а завтра потребуется закрыться пушками и пулеметами
В интервью, которое Николай Патрушев только что дал «Российской газете», явно содержится искажение истории. Впрочем, искажение это, скорее всего, неумышленное. Секретарь Совета безопасности РФ, никогда профессионально историей не занимавшийся, вряд ли хорошо знает европейское прошлое, а потому говорит странные вещи. Так, в частности, в этом интервью он сказал, что «навязываемые европейскому обществу либеральные ценности не предотвратили бойню 1914–1918 годов и не обеспечили возвращение к нормальной жизни ни солдатам-победителям, ни тем более побежденным».
Либерализм сегодня столь часто критикуют разные высокопоставленные особы, что может сложиться впечатление, будто это страшная и разрушительная идеология. А если такое впечатление возникнет, высокопоставленным особам удобно будет править населением, не стремящимся к свободам. Но если мы посмотрим на факты, окажется, что во многих случаях на либералов вешают собак совершенно незаслуженно.
Когда европейцы разлюбили либерализм
На самом деле либеральные ценности никак не могли предотвратить эту бойню, поскольку к 1914 году они давно уже были маргинальными для европейцев. Их никто не навязывал. Наоборот, серьезные политические игроки навязывали обществу совсем иные ценности. У Первой мировой войны есть много разных причин, но либерализм точно не находится в их числе. А уж после войны он тем более не мог нормализовать положение дел, поскольку в большинстве стран Европы утвердились авторитарные и даже тоталитарные режимы.
В истории Европы XIX века был сравнительно короткий период, когда многие люди действительно уважали либеральные ценности: три–четыре десятилетия в середине столетия. Но увлечение свободой закончилось к концу 1870-х. После этого в экономике стал доминировать этатизм, в социальной сфере появились первые признаки будущего государства благосостояния, а в политике (где, кстати, еще сохранялись всемогущие кайзеры, цари и короли) либеральные партии стали явно проигрывать консервативным силам и, позднее, социал-демократическим.
Что же случилось? Почему европейцы отвернулись от либерализма?
В экономике большую роль сыграл кризис 1873 года. Особенно в Германии, которая после него стала делать откровенную ставку на протекционизм. На Германию в значительной степени ориентировалась Австро-Венгрия. А потом и другие страны решили защищать свой национальный рынок. И это неудивительно. Обыватель часто стремится к патернализму и не доверяет свободе. Как только кризис ударил по карманам отдельных лиц, так сразу стала популярной мысль о том, что должен быть кто-то большой и сильный, кто защитит нас от стихии.
В социальной жизни в эту эпоху постепенно возрастала сила марксистских идей. Индустриализация увеличивала размеры городского пролетариата, и, хотя многим трудящимся становилось жить лучше благодаря повышающейся оплате труда, надежда выбить из капиталистов еще больше денег быстро овладевала массами. Усиливались профсоюзы, возникали партии, позиционировавшие себя как партии трудящихся, и, наконец, даже самые верхи общества стали перехватывать у низов социальную повестку, для того чтобы сохранить политическую стабильность. Отто фон Бисмарк дал рабочим в Германии основы социального страхования. А за Германией потянулись и другие европейские страны.
Сегодня пошлины, завтра – пушки
Либерализм – это, если кратко, стремление к свободе. Но подавляющее большинство европейцев предвоенных лет стремилось отнюдь не к свободе. Главными ценностями были тогда национализм и социализм.
Национализм стимулировал государственное регулирование в экономике. Европейские страны ощетинивались таможенными пошлинами, чтобы поддержать отечественного производителя и не дать иностранцу заработать «наши деньги». А защищенный от конкуренции рынок легко монополизируется. На нем возникают сговоры о ценах, позволяющие переложить часть доходов потребителя в карман крупнейших компаний. Более того, эти же компании иногда становятся крупнейшими поставщиками вооружений, что непосредственно приближает войну.
Социализм же в предвоенный период приводил к тому, что широкие народные массы все настойчивее требовали разнообразных благ от государства и голосовали на выборах за своих рабочих представителей, если, конечно, получали от властей такую возможность. Социалисты не стремились к войне. Марксизм основан, как известно, на пролетарском интернационализме. Однако влиятельные соцпартии все же Первую мировую в последний момент поддержали.
Что же касается либералов, то им всегда выгодно мирное сосуществование. Во-первых, потому что свободная международная торговля совершенно немыслима в воюющем мире. Во-вторых, потому что свободная самореализация человека совершенно немыслима в ситуации, когда его призывают в армию. Наверное, не случайно в середине XIX века, когда либеральные ценности уважались, в Европе не было по-настоящему больших и разрушительных войн. Крымскую войну вряд ли можно отнести к числу таковых.
А вот национализм с войной вполне совместим. И то, что разные страны Европы за полвека перед Первой мировой привыкли жестко отстаивать свои национальные интересы перед соседями, в известной мере стало базой для перевода торговых конфликтов в боевые. Национализм, который прибегает в экономике к помощи протекционизма, приучает человека опасаться вражеского давления со всех сторон. Сегодня мы закрываемся пошлинами от наступающих в экономике врагов, а завтра потребуется закрыться пушками и пулеметами.
Дорога к рабству
Активное наступление национализма и социализма в предвоенные годы во многом определило и положение дел в 1920-х – 1930-х годах. Распались империи, и маленькие государства стали столь же бдительно охранять свой маленький рынок, как раньше это делали большие. Патрушев правильно говорит, что «проблемы послевоенного восстановления экономики, разделение искусственными границами еще вчера единых народов – вызывало отчаяние миллионов людей». Но, простите, Николай Платонович, причем же здесь либерализм? Разделение империй границами (не будем сейчас спорить, искусственными или нет) – плоды национализма, плоды формировавшегося в то время у чехов, поляков, финнов, эстонцев и многих других наций представления о том, что они заслуживают собственного государства, а не уголка в империи.
После Первой мировой войны государство не смогло бы так быстро усилить свою роль в экономике, если бы этатизм уже не пробил себе дорогу. Как у больших наций, так и у малых. С 1870-х годов выросло два поколения людей, которых учили любить не свободу, а покровительство со стороны власти, и желали обрести собственную национальную власть. Смена поколений фактически устранила из общественной жизни влиятельных либералов, а те, которые остались, стали приспосабливаться к запросам масс так, чтобы не потерять популярность. И вот уже либералы заговорили о госрегулировании и социальной поддержке. Но можно ли было таких прагматичных конформистов называть настоящими либералами?
Наверное, истинный либерал Фридрих фон Хайек потому привлек к себе столь большое внимание в 1944 году, опубликовав книгу «Дорога к рабству», что сама либеральная идея к тому времени стала диковинкой. Она сохранялась в узких интеллектуальных кругах, но при этом интеллектуалы боялись «продавать» ее широким массам из опасения, что никто такой товар не купит. А когда Хайек не побоялся, выяснилось, что общество истосковалось по свободе и действительно ощутило, что его давно уже ведут по дороге к рабству.
И о ковиде
Из этой истории, кстати, вытекает любопытный вывод насчет современных проблем, никак не связанных с историческими изысканиями Патрушева. Когда началась эпидемия коронавируса, много говорилось о том, что мир после нее станет совершенно другим. И в основном эксперты склонялись к тому, что в нем усилится государство, что оно (не только в России, но и на Западе) возьмет на себя тоталитарные функции контроля за обществом, поскольку политикам понравится заставлять людей выходить из дома лишь по специальным пропускам. Ссылались эти эксперты порой именно на опыт Первой мировой войны, в ходе которой этатизм усилился и потом уже не ушел из жизни европейцев.
То, о чем я писал выше, показывает, что дело не в самой войне, и не в том, что этатизм вдруг понравился бюрократам. Этатизм к тому времени уже вошел в плоть и кровь европейской культуры благодаря процессам, развивавшимся еще в XIX веке. А война лишь дала повод сломать остатки старой либеральной культуры, т.е. добить то, что было еще не добито в ходе мирной жизни. Европа мечтала о новой счастливой жизни без свободы, под покровительством вождей, фюреров, дуче, каудильо… Понадобилась новая смена поколений, чтобы выросли люди, способные трезво взглянуть на вещи (особенно с учетом итогов двух войн) и понемногу восстанавливать либеральные принципы после 1945 года.
Думается, и на современную ситуацию стоит взглянуть с этой точки зрения. Нынешнее общество явно не стремится к «счастливой жизни» в масках и с целым рядом ограничителей свободы. Поэтому маловероятно, что мир после эпидемии станет кардинально иным. Но то, что уже проявилось за последние десятилетия, может получить поддержку. В первую очередь, тот антиглобализм, который демонстрируют, с одной стороны, люди типа Дональда Трампа или Марин Ле Пен, а с другой – сторонники борьбы за экологию, стремящиеся притормозить развитие мировой экономики. Сейчас настолько много людей, которые хотят строить стены между странами как в прямом, так и в переносном смысле, что, скорее всего, эти стены и впрямь будут возникать. Под предлогом ограничений на передвижение вирусов ограничат движение мигрантов, ограничат движение капиталов, ограничат движение товаров… У каждого из этих ограничений есть свои лоббисты, но опасение нового распространения эпидемий может усилить всех лоббистов, настаивающих на антиглобализме и протекционизме.