Как Россия обрадовалась вступлению Турции в Первую мировую
Проливы были идефиксом российской политики. А отнимать их у союзника затруднительно
29 октября 1914 года корабли турецкого флота обстреляли Одессу, Севастополь и Новороссийск, потопив несколько торговых судов и канонерскую лодку «Донец». Турция оказалась в состоянии войны с Российской империей. То удовлетворение, с которым встретило эту новость русское общество, поразительно контрастирует с ее катастрофическими последствиями.
Проблема была не в силе Турции, хотя Кавказский фронт и отвлек на себя изрядную часть русской армии, а в ее географии. Германия блокировала коммуникации России с Европой через Балтику, теперь то же сделали турки на Черном море. Для связи с союзниками оставалась лишь тонкая нить Транссибирской магистрали да узкоколейка из замерзающего на зиму Архангельска. Поставки оборудования и вооружения, которые могли выручить оказавшуюся слабо подготовленной к войне индустриальной эпохи империю, безнадежно застревали в пробках.
«Можно безошибочно сказать, что это [вступление Турции в войну] имело решающее влияние не только на дальнейший ход военных действий, но даже на направление политических событий в России, тяжко отразившихся на исходе войны», – писал тогдашний министр иностранных дел России Сергей Сазонов. Тем удивительнее, что в своих мемуарах он крайне скупо рассказывает о дипломатической предыстории турецкой атаки. Еще удивительнее, что следом за ним и советская историография ограничилась сильно кастрированной ее версией.
Вот с 1880-х в Турции растет немецкое влияние, немецкие инструкторы обучают турецкую армию, немецкие банки проникают в ее экономику, и даже младотурецкая революция 1908 года не изменяет прогерманской ориентации Высокой Порты.
Вот 2 августа 1914 года Турция заключает союзный договор с Германией, а 10 августа в Дарданеллы прорываются немецкие крейсера – линейный «Гебен» и легкий «Бреслау», счастливо ускользнувшие от британского Средиземноморского флота. И турки вместо предписанного международными конвенциями интернирования кораблей «покупают» их, причем вместе с командами, сменившими по этому поводу бескозырки на фески.
В этой цепочке акт турецкой агрессии 29 октября с «Гебеном» во главе выглядит логичным и безальтернативным – чего же еще и ждать было?
Однако все вышеперечисленное является лишь половиной правды. Не зная вторую, мы рискуем впасть в грех «недостаточного различения», которое Пушкин полагал главной опасностью при изучении истории. Давайте посмотрим на ситуацию глазами турок.
Попытка контакта
Начнем с того, что турецкое руководство вовсе не было однозначно прогерманским. Талаат-бей, глава МВД и член триумвирата – верхушки политического руководства правящей партии «Единение и прогресс» (состояла она из Энвера, Талаата и Джемаля) – был сторонником присоединения к Антанте. Его поддерживал в этом Джемаль – морской министр и по совместительству глава стамбульской полиции. Откровенным антантофилом был влиятельный министр финансов Джавид-бей.
В марте 1914 года Центральный комитет «Единения и прогресса» принимает принципиальное решение: в случае общеевропейской войны «Османская империя не должна поддерживать Германию, как рекомендуют некоторые члены комитета, а занять строго нейтральную позицию и не осложнять отношения с Францией и особенно с Россией». А в мае Талаат отправляется в Ливадию, где отдыхал Николай II. Смысл поездки заключался в разговоре с Сазоновым, которого турецкий гость ошарашил фразой: «Я должен сделать вам серьезное предложение. Не хочет ли русское правительство заключить союз с Турцией?»
Внятного ответа он так и не получил, и в июле 1914-го, пытаясь зайти с другого конца, в Париж едет Джемаль-паша. Его принимают как дорогого гостя – совсем недавно Франция выдала туркам кредит на 800 млн франков и надеется на новые экономические преференции. Но как только Джемаль попросил «принять нас в группировку держав Антанты», французы, поскучнев, сообщили, что он немного ошибся адресом – примерно на 2 тысячи км: ключ от входной двери в Антанту для турок лежит в Петербурге. А тот как молчал с мая, так и продолжает молчать.
Зато когда в ходе июльского кризиса, приведшего к мировой войне, обозначилась угроза выступления Англии на стороне русско-французской коалиции, живой интерес к Турции проявил Берлин. Османская империя с ее султаном – главой всех мусульман мира – превращалась в фитиль, которым Вильгельм II надеялся запалить джихад правоверных в английских и французских колониях, а заодно и в российском Туркестане. «Если нам придется истекать кровью, Англия по меньшей мере должна потерять Индию», – писал кайзер 30 июля 1914 года.
Через три дня был подписан секретный германо-турецкий договор. Согласно его 4 пункту, Германия обязалась защищать оттоманские территории «в случае необходимости». А 2 пункт оговаривал вступление Турции в войну против Антанты при возникновении германо-российского конфликта. Быстро выяснилось, что подписали его турки исключительно ради 4 пункта, выполнять же 2-й не собираются. 3 августа, когда Германия и Россия уже официально находятся в состоянии войны, Стамбул демонстративно… провозглашает нейтралитет.
Попытка контакта №2
Еще в начале Первой мировой Османская империя на всякий случай объявила мобилизацию. 5 августа военный агент (атташе) России в Турции генерал Леонтьев имел по этому поводу беседу с военным министром Энвером-пашой. Ее результатом стала ошеломляющая телеграмма российского посла в Стамбуле Михаила Гирса Сазонову:
«Прошу срочных указаний. Энвер-паша <…> заявил, что <…> если бы Россия пожелала обратить внимание на турецкую армию и использовать ее для своих целей, то он такую комбинацию считает возможной. Эта армия могла бы быть использована Россией как для нейтрализации армии того или иного балканского государства, которое намеревалось бы выступить против России, так и для содействия армиям балканских государств против Австрии».
В эти горячие дни Сазонов буквально из кожи вон лезет, чтобы вовлечь в войну на стороне Антанты Болгарию и Италию. А тут люди сами просятся в союзники. Казалось бы – бери! Но Сазонов ограничивается указанием Гирсу продолжать диалог с Энвером «для известного выигрыша времени, избегая каких-либо связывающих заявлений».
Дни идут, турки настойчиво повторяют свои предложения. 9 августа Гирс шлет новую телеграмму: «Военный министр <…> ставит вопрос ясно и коротко: турки убирают с кавказской границы все, что у них есть, <…> собирают в ближайший срок сильную армию во Фракии и ставят ее в наше распоряжение. <…> В день, когда будет установлено соглашение, он обязуется удалить с турецкой службы всех немецких офицеров. В заключение Энвер-паша ставит условие: возвращение Турции Западной Фракии и Эгейских островов и заключение с Россией оборонительного союза на срок от 5 до 10 лет, дабы Турция могла быть обеспечена от мести своих соседей на Балканском полуострове. <…> Генерал Леонтьев вынес убеждение, что дело может быть сделано, если только решение будет принято немедленно».
Сазонов молчит, российские дипломаты начинают сходить с ума от нетерпения. 9–10 августа Гирс шлет подряд три необычно резкие для посла телеграммы. «Почитаю долгом высказать, что нам надлежит немедленно принять предложение Энвера, <…> время не терпит, – пишет он. – Цель, к которой нам необходимо стремиться, заключается в совершенном устранении навсегда враждебного нам господства Германии в Турции. К достижению этой цели представляется теперь крайне благоприятный случай. Если мы его выпустим, то бесповоротно бросим Турцию в объятия Германии».
Нетерпение Гирса можно понять. Такой шанс одним росчерком пера перевернуть весь геополитический расклад на Балканах предоставляется раз в сто лет. Только представьте: объединенный балканский фронт наносит удар в «мягкое подбрюшье» Австро-Венгрии, Россия сохраняет сообщение с союзниками по удобнейшему маршруту, кавказская граница остается мирной. Интерес турок тоже очень понятен: выступив на стороне Германии, они сразу подвергнутся непосредственной атаке России и Англии, а воюя на стороне Антанты, им нужно лишь послать армию на отдаленный австрийский фронт. Ясно, что второе и безопаснее, и выгоднее. Дело лишь за согласием Петербурга.
11 августа Гирс снова теребит Сазонова: «Великий визирь подтвердил сегодня заявление Энвера, что сразу ставит вопрос на реальную почву. <…> Только наше немедленное решение может спасти положение». Леонтьев пытается достучаться до МИДа по свои каналам через Генштаб. Все бесполезно, Сазонов как воды в рот набрал.
Вот на этом фоне «Гебен» с «Бреслау» 10 августа и прибывают в Турцию.
Турки нужны как враги, а не союзники
Пора, пожалуй, объяснить загадочное поведение Сазонова. Впрочем, для современников, в том числе турок, тут никакой загадки не было. «Державы Антанты не хотели нашего участия в войне на их стороне. Какова причина этого? Если бы мы вступили в войну на стороне Антанты, Россия потеряла бы последний шанс захватить в свои руки Константинополь, – писал Джемаль-паша. – На это никогда не согласилась бы она, а потому не соглашались ни Франция, ни Англия».
В самом деле: захват черноморских проливов был идефиксом предвоенной политики России. Еще до начала Первой мировой возможность утвердиться на Босфоре и в Дарданеллах считалась единственным оправданием войны, ибо какую же еще позитивную цель могла преследовать и так обширнейшая империя? Присоединить Восточную Галицию со Львовом? Эта игра не стоила свеч, да притом многие опасались включать тамошнее, зараженное мазепинством, украинское население в тело империи. А вот заполучить проливы хотели решительно все. Но для этого нужно, чтобы Турция оказалась в стане противника, ибо отнять территорию у союзника было затруднительно даже в ту циничную империалистическую эпоху.
Удивительно не то, что турки в итоге выступили на стороне Германии. Удивительно, как долго продолжалась борьба в младотурецком руководстве, при том что проантантовской группировке приходилось играть, не имея на руках ни одного козыря. Джавид-бей буквально умолял французского посла дать ему хоть что-то, но против немецких тузов получил в итоге лишь плевенькую шестерку.
1 сентября Англия, Франция и Россия выступили с декларацией о готовности «гарантировать неприкосновенность оттоманской территории (против всякой враждебной попытки в продолжение настоящей войны)». Фраза «в продолжение настоящей войны» наверняка царапнет глаз даже неискушенному читателю. И при этом декларация могла вступить в силу только после высылки из страны германской военной миссии и команд «Гебена» и «Бреслау». Фактически туркам предлагалось разоружиться и покорно ждать победы Антанты, после которой та, в чем уже никто не сомневался, со вкусом примется за раздел оттоманской территории.
Хуже того, обещая Турции территориальную неприкосновенность хотя бы на время войны, Сазонов успел посулить часть ее территории Болгарии, если та присоединится к Антанте. А болгары рассказали об этом туркам.
И даже после этого немцам, чередуя угрозы уничтожить турецкий флот орудиями «Гебена» и щедрые кредиты золотом, потребовалось почти два месяца, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. К 28 октября 1914 года у турок исчезли последние надежды договориться с Антантой. В тот день «Гебен», «Бреслау» и турецкие миноносцы вышли в Черное море с задачей атаковать российские порты.
Россия обретает цель
«Объявление войны Турции и царский манифест с упоминанием “исторических задач на берегах Черного моря” произвели впечатление обретенной цели участия в войне, – писал английский посол в России Джордж Бьюкенен. – Русское общество обратило взоры свои на Константинополь как на единственный крупный приз, могущий быть выигранным в войне».
С ним были согласны люди самых разных убеждений. «В настоящее время едва ли нужно доказывать читателю, что война между Россией с одной стороны, Германией и Австрией с другой ведется из-за турецкого наследства. Вначале, до выступления Турции, эта простая истина была закутана <…> всякого рода высоко-патриотическими (а иногда и высоко-марксистскими) соображениями. Теперь она сбрасывает с себя один покров за другим», – писал в январе 1915-го Михаил Покровский, будущий ректор Института красной профессуры.
«Будем благословлять судьбу за то, что она посылает нам зараз два серьезных испытания: борьбу с немцами и борьбу с турками. Давно уже Россия не была под таким счастливым созвездием относительно Восточного вопроса, как в настоящую войну», – полагал профессор Георгий Тельберг, будущий министр юстиции в правительстве Колчака.
Его брошюра «Россия и проливы» вышла в феврале 1915-го. До крушения Российской империи оставалось ровно два года.
Что еще почитать:
Империя на ручном управлении. Как «русские идеи» довели Россию до военной катастрофы
Кого надо, того и убили. Франц Фердинанд как идеальная жертва для начала мировой войны
Искушение сверхоружием. Как новый флот помешал Германии стать великой державой