Каждый патриот немного расист, но не каждый расист является патриотом...
Уинстон Черчилль – великий политик или убежденный расист?
В первые дни лета тысячи людей по всему миру эмоционально отреагировали на смерть Джорджа Флойда, особенно громкие и остросоциальные столкновения произошли в Англии. Помимо прочих призывов, во время импровизированных акций люди активно возмущались тем, что в королевстве до сих пор стоят памятники отъявленным расистам. Первым вспомнили о статуе работорговца Эдварда Колстона в Бристоле – уставшие от многолетних переговоров с муниципальным правительством горожане просто сбросили памятник в гавань.
Одни пользователи соцсетей одобрили низвержение идолов, другие говорили, что вопрос об аморальности памятников прошлого должен решаться по-иному. Противостояние вышло на новый уровень напряженности к выходным 6 и 7 июня, когда протестующие против дискриминации заполнили улицы Лондона. На этот раз досталось монументу Уинстона Черчилля на Парламентской площади – вандалы перечеркнули спреем фамилию легендарного министра и дописали к ней фразу «был расистом».
От греха подальше статую накрыли защитным колпаком. После этого с улиц исчезли памятники еще нескольким неоднозначным деятелям прошлого: участнику Компании Южных морей и спонсору госпиталя Томасу Гаю, президенту больницы Святого Фомы, работорговцу и банкиру сэру Роберту Клейтону и другим.
Конечно, ни один из этих случаев не всколыхнул англичан в той мере, в какой их затронула атака на памятник Черчилля. «Абсурдно и позорно, что сегодня безопасность национального монумента находится под угрозой, – заявил Борис Джонсон. – Статуя Уинстона Черчилля – напоминание о том, как он спас нашу страну и всю Европу от фашистской и расистской тирании». Конечно, заслуги британца с бульдожьей хваткой действительно не вызывают сомнений, но сегодняшние протесты примечательны тем, что бунтари посягнули на памятник не просто потому, что для них нет ничего святого. Напротив, у них есть аргументы.
Империалист и дитя эпохи
С одной стороны, Черчилля справедливо считают символом Великобритании и олицетворением исторических ценностей королевства: великий консерватор вдохновлял нацию в годы войны, а позже открыто пошел на конфликт с Советским Союзом, обозначив «красную угрозу» в Фултонской речи. С другой, Черчилль родился в 1874 году – в эпоху, когда колониальные претензии короны достигли пика, Викторию провозгласили императрицей Индии, а до походов в Африку оставалось несколько лет. Уинстон учился в частной школе Харроу и Королевском военном училище, где едва ли мог проникнуться другой идеологией или хотя бы на мгновение усомниться в превосходстве английской нации.
До начала XX века Черчилль работал военным корреспондентом на Кубе, где следил за противостоянием местных жителей и испанцев, побывал в Индии в составе британских войск и принял участие в сражении при Омдурмане, когда 25-тысячный корпус фельдмаршала Герберта Китченера убил больше 10 тысяч суданцев, потеряв при этом всего 47 солдат. Во время Второй англо-бурской войны будущий политик снова наблюдал за триумфом европейского оружия в качестве военного корреспондента. Неудивительно, что на рубеже веков Черчилль героически вернулся на родину убежденным империалистом.
По версии некоторых исследователей, мировоззрение человека того времени было предопределено социальным контекстом, поэтому премьер-министра глупо упрекать за его взгляды, но автор книги «Империя Черчилля» Ричард Той придерживается другой точки зрения: он указывает, что даже для своей эпохи Черчилль имел максимально жесткие взгляды на отношения между народами. «Я не считаю, что с краснокожими в Америке или чернокожими в Австралии обошлись неправильно, – сказал Черчилль на заседании Палестинской королевской комиссии в 1937-м. – Я не признаю этого по причине того, что более сильная и мудрая раса высшего уровня пришла и заняла их место».
Историк Джон Чармли в книге «Черчилль: конец победы» описывает расовую и идеологическую иерархию политика: выше всех он ставил белых протестантов, за ними располагались белые католики, следом шли индийцы, а африканцы были в самом конце списка. «Черчилль видел себя и Британию победителями еще и в социальной иерархии, законы которой установлены Дарвином», – отмечает Чармли. Уже занимая должность в правительстве, Черчилль никогда не скрывал своих взглядов, что лишний раз доказывает, насколько естественными они ему казались. По его мнению, другие расы уступали белым и конкретно англичанам, потому что «арийский народ создан для триумфа». Иронично, что эта фраза гармонично звучала бы в исполнении человека, противостояние с которым и привело англичанина к величию.
Интерес к евгенике убедил Черчилля в социальном и биологическом превосходстве его расы, а воспитание и международные успехи Великобритании – в том, что англичане выделяются даже на фоне других европейцев. Например, занимая в начале 1920-х должность министра по делам колоний, он без промедления санкционировал атаку военизированной организации черно-пегих на ирландских католиков за отказ подчиниться короне. Если картина мира Черчилля строилась вокруг цивилизованной Европы, то Англия располагалась для него в самом ее сердце.
Ядовитый газ и голод в Бенгалии
Взгляды Черчилля сами по себе вряд ли являются поводом для дискредитации его исторического наследия. Расизм политика невозможно воспринимать в отрыве от его патриотизма и политических успехов. Самый мощный аргумент тех, кто считает культового политика не героем, а злодеем, касается мер, которые он принимал ради господства над колониями. «Не понимаю брезгливости относительно использования газа, – писал в 1919 году занимавший должности военного министра и министра авиации Черчилль. – Я полностью поддерживаю использование ядовитого газа против варварских племен». Радикальное послание описывало план действий против бунтовщиков из северо-западной Индии и Месопотамии (территория современного Ирака).
Автор работы «Уинстон Черчилль и исламский мир» и преподаватель Кембриджа Уоррен Доктер считает, что приводить эту цитату в качестве доказательства антигуманизма Черчилля некорректно, поскольку он предлагал применять не смертельный горчичный газ (иприт), а слезоточивый газ, чтобы подавить восстания, избежав масштабных человеческих потерь. «Психологический эффект должен быть настолько силен, что смертельные исходы сократятся до минимума, – продолжает Черчилль. – Необязательно использовать смертельные газы. Лучше вместо них применять те газы, которые вызовут огромные неудобства и вселят великий ужас, не оставляя необратимых последствий для тех, кто подвергся их воздействию».
И все же тот факт, что Черчилль не планировал уничтожать угнетаемые народы, едва ли оправдывает его расизм. Министр действительно не стремился к геноциду по идеологическим соображениям (он преследовал другую цель, нежели одержимый «окончательным решением еврейского вопроса» Гитлер), но это не делает его гуманистом. Желание англичанина установить тотальный контроль отвечало политическим интересам государства, но шло против этических норм. Еще один яркий пример жестокости Черчилля по отношению к другим народам – массовая ссылка в концлагеря коренных жителей Кении после восстания против британского господства в 1940-х.
Несмотря на обоюдную жестокость, потери с обеих сторон показывают подлинную природу конфликта: по официальным данным, активисты африканского движения Мау-Мау («За землю и свободу») убили около 200 человек, в то время как уже после подавления бунта в санкционированных Черчиллем концентрационных лагерях, по оценке британского демографа Джона Блэкера, умерло не меньше 50 тысяч кенийцев (половина из них – дети до 10 лет).
Получившая Пулитцеровскую премию за исследование геноцида коренных жителей Кении, профессор истории Гарвардского университета Каролина Элкинс пришла к выводу, что условия жизни африканцев не отличались от того, с чем сталкивались заключенные советских или нацистских лагерей. «Широко применялись пытки электрическим током, сигаретами и огнем, – пишет Элкинс в книге “Цена империи: неизвестная история английского Гулага в Кении”. – Специально обученные команды пороли, резали, жгли и насиловали подозреваемых, которым инкриминировалось участие в движении Мау-Мау».
Еще в 1943-м Черчилль показал свою принципиальность, отказавшись помочь голодающим жителям Бенгалии. Японская оккупация Бирмы привела к тому, что британское правительство вывезло из колонии 80 тысяч тонн риса, а также конфисковало все лодки вместимостью более 10 человек. Такие меры должны были поставить врага в безвыходное положение в случае вторжения в Бенгалию, но в результате обрекли на мор самих индийцев. Прошедший осенью 1942-го тайфун привел к наводнению и усугубил бедственное положение местных жителей: цена на рис подскочила настолько, что крестьянам пришлось распродавать дома по частям, чтобы обеспечить себя пищей хотя бы на несколько суток.
Вскоре бедняки двинулись в сторону Калькутты, но администрация города с подачи властей осталась равнодушна к надвигающейся гуманитарной катастрофе. Черчилль обвинил бенгальцев в том, что они «размножались как кролики», поэтому не сумели прокормить семьи в напряженное время. Даже после образования национальной комиссии по расследованию причин голода и просьб о помощи от командированных в регион британцев кабинет министров остался непреклонен: заказанные из Австралии 170 тысяч тонн пшеницы проследовали мимо Индии в Европу, чтобы сформировать запас провизии к моменту освобождения оккупированных территорий. Когда власти Индии за огромные деньги выкупили у разбогатевших плантаторов 260 тысяч тонн риса, лишь 65 тысяч отправили в Бенгалию – остальное транспортировали в Калькутту.
«Это одна из самых позорных страниц карьеры Черчилля, – считает Ричард Той. – Людям было трудно заставить его воспринимать эту проблему серьезно. Для Черчилля эта ситуация была лишь помехой». С этой точкой зрения согласен и Джон Чармли: «У нас сформировался образ дальновидного политика, но он полностью проигнорировал опыт Ирландского картофельного голода за 100 лет до этого». Возможно, критики недооценивают Черчилля, и дело не в его личном просчете, а в том, чьи жизни он поставил на кон. Смерти индийских бедняков беспокоили министра намного меньше, чем судьба английских протестантов.
Одно не исключает другого
Несмотря на многочисленные свидетельства расизма Черчилля, многие исследователи уверены, что личные взгляды политика не перечеркивают его достижений. Более того – они считают, что если бы он не был жестким и принципиальным расистом, то едва ли вошел бы в историю как один из спасителей Европы от нацизма. «Героизм – сложное понятие, – отмечает колумнист The Independent Марк Стил. – Черчилль страстно верил в превосходство британцев и делал все, чтобы защитить его от надвигающейся угрозы. Он был расистом, который верил, что остальные нации уступают британцам, но он же сыграл огромную роль в уничтожении Гитлера, угрожавшего его стране. Он был не просто тем и другим, а сочетал в себе две этих ипостаси».
Стил считает попытку однозначно оценить наследие Черчилля диагнозом не великому политику, а обществу, которое вынесло его на суд толпы: «Современный способ маркировать все либо как хорошее, либо как плохое не позволяет оценивать сложные явления. Если ведущий утреннего шоу спросит, хорошие львы или плохие, кто-то крикнет ему в ответ: “Они потрясающие! Как вы смеете думать, что они могут рвать зебр на части?”»
В такой системе координат Черчилль – один из львов, величие которого не исключает кровожадности. Нет смысла спорить, был ли он героем или злодеем, потому что одно не исключает другого. Было бы удивительно, если бы один из самых значительных европейцев XX века не оставил после себя реки крови и не принимал несправедливых решений. К тому же Черчилль невольно сыграл огромную роль в развитии демократии и становлении толерантного мира, хотя сам был максимально далек от этих понятий – и это лучшее доказательство того, что он оставил после себя не только миллионы оборванных жизней.
«Великий и победоносный Черчилль, который бился против диктатуры, затмил жестокого и ограниченного Черчилля, пытавшегося навязать свое видение людям с темным цветом кожи, – беспристрастно подводит итог в эссе о личности политика писатель Иоганн Хари. – Тот факт, что мы живем в мире, где свободная и независимая Индия конкурирует за политическое влияние с Великобританией, а внук “дикаря” (Барак Обама) – один из самых могущественных людей в мире, – это однозначное поражение мрачного Черчилля в его худшем проявлении и ироничная победа всего лучшего, что в нем было».
Протестующие в Лондоне правы – Черчилль действительно был расистом. Но его личные недостатки не перечеркивают политического героизма – точно так же, как выигранная война не позволяет забыть, как он санкционировал пытки и кровопролитие ради процветания империи. Вероятно, памятник такому человеку следует воспринимать не как несправедливость или фальсификацию истории, а как напоминание о политике, который через 55 лет после смерти все еще не поддается однозначной оценке.