Все это выглядит самообманом
Владислав Иноземцев – о конвертации рубля, дедолларизации и финансовой независимости от Запада
Владислав Иноземцев один из самых плодовитых авторов среди российских экономистов. Не прошло и полугода с момента публикации его предыдущей книги (”Бесконечная империя. Россия в поисках себя”, написана в соавторстве c Александром Абаловым), как на подходе уже следующая – “Экономика без догм. Как США создают новый экономический порядок” (готовится к выходу в издательстве “Альпина Паблишер”). Описывая новую финансовую реальность, Иноземцев выделяет три этапа в ее становлении.Первый – формально начался с Шока Никсона и закончился тридцать лет спустя – превратил США в государство, которое, “пользуясь своим статусом мощной рыночной экономики, фактически вышло за те рамки, которые ограничивали поведение любого правительства на протяжении сотен лет. Результатом решения отпустить доллар “в свободное плавание” стало потенциальная возможность влиять через финансовые процессы практически на всю мировую экономику”.Второй этап начался с недолгой рецессии в американской экономике в 1991-м и завершился с кризисом 2008 года. Развитие процессов глобализации в этот период “породило мощную иллюзию развития и равенства; не только в недавно распавшемся на части постсоветском пространстве, но и во многих других регионах мира людям казалось, что экономические реформы или институциональные изменения относительно легко и быстро могут если не вывести отстающие страны на уровень развитых держав Европы и Северной Америки, то по крайней мере сократить пропасть между ними”.Наконец, третий, текущий этап “чудесных финансовых приключений” – ему целиком посвящена выбранная нами глава – открыл перед западными экономиками почти безграничную свободу маневра в вопросах наращивания долговой нагрузки и денежной эмиссии.
Третий период в развитии современной финансовой системы начался с события, очень напоминавшее то, что произошло 15 августа 1971 г., – но случилось это 37 лет спустя, когда американские финансовые власти были поставлены перед фактом: если государство не спасет крупнейшие финансовые институты огромным вливанием ликвидности, экономика рухнет. Выбор был очевиден – и всего за два года ФРС обеспечила появление «из ниоткуда» суммы долларов, соответствовавшей 25% всех долларовых резервов центральных банков мира по состоянию на день накануне драматического вечернего заседания 15 сентября 2008 г.
Этот этап чудесных финансовых приключений продолжается и по сей день.
Основная черта этого периода – своего рода «захлопывание» той ловушки, которая была расставлена (хотя совершенно непредумышленно) на рубеже столетий. В течение периода между началом 1990-х и концом 2000-х в воображении политиков и экономистов рисовалась картина глобализации как «прилива, который поднимает все лодки». Активное участие международных финансовых институтов в борьбе с кризисом 1997–1998 гг.; готовность США не обращать внимания на ухудшение условий торговли из-за девальвации азиатских валют; допуск Китая в ВТО на заведомо щадящих условиях в 2001-м и полное бездействие Запада в условиях роста цен на нефть до $140/баррель летом 2008-го – все это было своего рода данью глобализации и создавало у стран периферии обманчивые ощущения того, что индустриальный Китай сможет обогнать Соединенные Штаты, а сырьевые Россия и Саудовская Аравия – обеспечить свое процветание за счет сверхдорогих нефти и газа, а все они вместе, если потребуется, «припрут» Америку «к стенке», начав шортить доллар и сбрасывать облигации федерального казначейства. Все это, однако, сегодня выглядит самообманом. В условиях масштабного кризиса, начало которого мы наблюдали в 2020 г., хорошо заметны совершенно иные моменты.
Во-первых, становится понятным, что держатели валют и долговых бумаг главных центров современной экономики – США, стран ЕС и Великобритании – не обладают никакими рычагами влияния на правительства и финансовые власти этих стран. Мы только что упоминали, что с 1 сентября 2008 по 1 сентября 2010 г. баланс ФРС вырос на $1,4 трлн. Кроме того, баланс ЕЦБ в 2014–2016 гг. увеличился на €1,35 трлн. С момента начала пандемии баланс ФРС прибавил еще $2,9 трлн, ЕЦБ – €2 трлн, а Банка Англии – £292 млрд. Только за первую половину 2020 г. в «атлантическую» экономику было впрыснуто в 1,2 раза больше средств, чем центральные банки всех остальных стран мира непомерными трудами собрали в резервы с начала этого столетия.
Это показывает прежде всего одно: если Китай, Россия и все прочие «сверхдержавы» попытаются продать все имеющиеся у них американские казначейские облигации, несколько американских банков легко выкупят их с немедленным перезакладыванием в ФРС. Подобная операция на $2–4 трлн не только не обрушит рынок американского долга – она вообще не будет им замечена. Что касается самого долга, то, как мы отмечали, средние ставки по 10-летним бумагам снизились с 5,12–6,68% годовых в 2000 г. (когда бюджет, напомним, был профицитным) до 2,53–3,84% в 2010 г. и до 0,66% по состоянию на 1 июля 2020 г., что делает обслуживание гигантского американского долга все более дешевым. Но ситуация выглядит даже более оптимистично для правительства США. Если по состоянию на 1 июля 2000 г. на балансе ФРС было всего 4,9% находящихся в обороте казначейских облигаций, то на 1 июля 2010 г. – 8,8%, а на 1 июля 2020-го – 21,6% всех этих бумаг.
Примечательно, но Федеральная резервная система, выступая держателем бумаг, получает по ним доход, выплачиваемый Федеральным казначейством, – а на следующий год отправляет в федеральный бюджет 75% образовавшейся прибыли, чем делает обслуживание государственного долга в нынешних условиях в разы дешевле, чем это может показаться на первый взгляд (по итогам 2020 г. прибыль Федерального резерва составила $88,5 млрд, что делает его самой прибыльной из американских компаний, даже если сравнивать с их результатами во вполне успешном 2019 г). С 2000 по 2020 г. государственный долг США вырос с 55% ВВП до 136%, но, на мой взгляд, ничто не мешает ему увеличиться до 300% без серьезной дестабилизации финансовой системы. Долларовый «долг» Соединенных Штатов и номинированный в евро «долг» европейских стран фактически перестает быть долгом в том смысле, что он никогда не будет не только выплачен, но и даже сокращен; кроме того, с высокой степенью вероятности в ближайшие три–пять лет он к тому же перестанет приносить проценты.
Во-вторых, в последние годы стало очевидно, что масштабная эмиссия и рост кредитования правительства фактически на беспроцентной основе не вызывает в западных странах инфляции и иных серьезных побочных эффектов. Напротив, в развивающихся странах практика эмиссии в основном под накопленные резервы вызывает ограниченность денежного предложения и сокращение спроса, а нарушение подобных правил порождает инфляционные риски. Здесь важно отметить тот факт, что в отличие от западных стран, где снижение доли накопления в ВВП до 16–17,5%, как в США, не приводит к значительному снижению темпов роста (с уровня, предшествующего кризису 2008 г., ВВП США к началу 2020-го увеличился на 21,7%), то для стран, «не испорченных» модернизацией, оно чревато остановкой развития (например, в России, где рост ВВП снизился с 4,7–8,5% в середине 2000-х гг. до 1,3% по итогам 2019 г., а все попытки довести инвестиции в основной капитал до 25% ВВП, о которых В. Путин говорит с 2011 г., потерпели провал).
В Китае снижение этого показателя с рекордных 46,7% в 2011 г. до 43% в 2017-м отозвалось падением темпа прироста ВВП с 9,6 до 6,9% – причем в последние годы все большее количество экспертов открыто сомневаются в реалистичности даже этих цифр. И, честно говоря, я не вижу перспектив для стран периферии ускорить свой рост в ближайшие годы – ведь ни для кого не секрет, что, с одной стороны, мы наблюдаем рост добычи энергоносителей в США и радикальный переход Европы на возобновляемые источники энергии (Дания уже давно поставила целью отказаться от использования ископаемого топлива к 2050 г., а в последнее время об этом начинают говорить и на уровне всего Европейского союза) и, с другой стороны, «окукливание» экономических сверхдержав (США активно увеличивают импорт из Мексики, которая может сместить Китай с позиции крупнейшего поставщика товаров в Соединенные Штаты уже в 2022 г., и готовятся выводить производства из Китая, тогда как ЕС делает ставку на своих восточных членов – Турцию, Северную Африку и в будущем, возможно, Украину). Используя свои финансовые возможности и свое политическое влияние для «привязывания» своих соседей, западные державы будут гораздо более независимы от периферийных стран, которых в относительно недалеком будущем могут ждать очень тяжелые времена.
В-третьих, завершив свою масштабную трансформацию, финансовая система Запада сегодня практически не зависит от периферийных стран, хотя обратное остается совершенно неверным. В последние годы политики ведущих незападных стран постоянно говорят о «дедолларизации».
Си Цзиньпин уже говорил о превращении юаня в главное расчетное средство на энергетических рынках; В. Путин мечтал о превращении рубля в полностью конвертируемую валюту еще в 2003 г. («Другая крупная задача, которую надо решать вместе, – это достижение полной конвертируемости рубля. Конвертируемости не только внутренней, но и внешней. Не только по текущим, но и по капитальным операциям. Скажу прямо: стране нужен рубль, свободно обращающийся на международных рынках»), а в последнее время, убедив самого себя в том, что «российская национальная валюта – рубль – полностью и свободно конвертируется на любые мировые валюты», предлагает сделать его расчетной единицей в торговле между странами БРИКС.
Однако реальный прогресс невелик: китайский юань сегодня занимает в валютных резервах центральных банков долю в 1,9%, и этот показатель превышает 10% только в России и ряде африканских стран (причем именно покупки этой валюты со стороны Банка России послужили основой серьезного роста ее доли в глобальных резервах, а эксперты, говоря об обретении им статуса третьей по популярности резервной валюты в мире, пока относят это событие к 2030-м гг.), а российский рубль в данном качестве не присутствует даже в странах СНГ (Беларусь последней перестала учитывать его в официальных валютных резервах с 2017 г. ). В валютах периферийных государств практически не сделано внешних займов – и потому их накопление в мире вдолгую остается в значительной мере бессмысленным. В России в рамках «дедолларизации» пытались заставить иностранцев покупать нефть за рубли; в Иране ее цена номинирована в евро – но мы прекрасно видим, что подобные «радикальные шаги» Америку никак не задевают.
Сегодня «дедолларизация возможна лишь в том случае, если альтернативой окажется валюта страны, которая столь же филигранно управляет своим внешним долгом, способна осуществлять столь же масштабную эмиссию, не провоцируя инфляции и не заботясь о каких-либо ограничениях вывоза собственной валюты и ее использования в международных расчетах между третьими странами, – пока же все эквилибристические упражнения Китая по выдаче связанных кредитов в юанях для закупки китайских товаров и оборудования напоминают разве что эксперименты по использованию “переводного рубля” в расчетах между странами – членами Совета экономической взаимопомощи. Мы сегодня можем восхищаться китайскими технологиями мобильной связи пятого поколения или российскими военно-техническими разработками – но мне все же кажется, что важнейшим инструментом американского доминирования в начале ХХI в. являются их финансовые технологии, которые периферийные страны даже не попытались скопировать. Они, вероятно, считали, что американцы и европейцы из последних сил пытаются вернуться к “нормальному” положению вещей, и их неспособность это сделать воспринимали как свидетельство близкого конца западного мира – а оказалось, что возникла новая норма, на фоне которой периферийные финансовые системы выглядят безнадежным анахронизмом.
События последнего времени указывают, на мой взгляд, на то, что основные западные экономики пришли в состояние нового равновесия. Создав механизмы, позволяющие в кризисных ситуациях производить практически безграничную эмиссию, не провоцируя инфляции и не повышая общей стоимости обслуживания государственного долга, они существенно ослабили ту связку с внешним миром, которая оставалась необходимой еще на предыдущем этапе становления “новой экономики”. В результате мир сегодня зависит от главных резервных валют, которые в значительной мере превратились из классических денег в инструменты регулирования американской и европейских экономик – но сами эти экономики во все меньшей степени зависят от остального мира.
Насколько устойчивой является эта система, в каком направлении она будет эволюционировать и к каким последствиям может привести?
На мой взгляд, за прошедшие полвека в развитых странах сложилась качественно новая финансовая система. Она дает властям огромные возможности маневра, несопоставимые с имевшимися раньше. Сегодня дефицит федерального бюджета США находится на уровне 1944 г., но этого никто не ощущает, в то время как 70 с лишним лет назад для финансирования военных расходов максимальная ставка подоходного налога на состоятельных граждан была повышена до 94%, более 90% населения вынуждены были купить облигации военного займа, наименьший номинал которых составлял… 10 американских центов, были введены ограничения на заработную плату и компенсации корпоративных менеджеров, а более 10 важнейших товаров – от бензина до сахара и от масла до сгущенного молока – продавались в соответствии с утвержденными нормативами и по фиксированным ценам.
Именно это изменившееся положение выступает главной гарантией того, что правительство может адекватно ответить на любой хозяйственный кризис – и даже обеспечить относительно безболезненную остановку экономики на несколько месяцев. При этом следует заметить, что в ходе текущего кризиса увеличение заимствований с гораздо меньшим привлечением внешних инвесторов, чем ранее (так, с 1 июля 2019 г. по 1 июля 2020 г. объем американских казначейских обязательств на балансе иностранных юридических лиц вырос всего на 6,2% по сравнению с увеличением на 83% в 2008–2010 гг.) в условиях сохранения номинального размера внешнеторгового дефицита (в 2015–2019 гг. он оставался на том же уровне, что и в предшествующих прошлому кризису 2005–2008 гг. при инфляции доллара за этот период 24,6%). При этом увеличение долга не вызывает серьезного удорожания его обслуживания и не является реальной проблемой для американского казначейства.
В ЕС мы видим те же тренды, причем проявляющиеся даже более радикально: государственный долг четырех крупнейших экономик еврозоны с 1 января 2007 г. до 1 июля 2020 г. вырос более чем в 1,7 раза при заметном снижении стоимости его обслуживания, а баланс ЕЦБ за тот же период “разбух” в 5,47 раза, достигнув €6,29 трлн. Эти тренды, на мой взгляд, могут сохраняться на протяжении довольно длительного времени: с высокой степенью вероятности после каждого кризиса государственный долг развитых стран будет увеличиваться на 20–30% ВВП и затем стабилизироваться на новом “плато” до следующего циклического спада. Увеличение пропорции долга к ВВП с нынешних 100–120% до 250–300% в условиях новой финансовой системы не кажется проблематичным, и это значит, что западные экономики практически “купили” себе для устойчивого развития еще 25–30 лет.
Важнейшими вызовами в ближайшее время выглядят два момента.
С точки зрения самóй новой финансовой системы и ее устойчивого функционирования наиболее интригующим является вопрос о том, опустятся ли процентные ставки в ближайшие годы до устойчиво отрицательных величин. Это могло бы стать важнейшим экономическим событием XXI в., так как, с одной стороны, практически сняло бы напряженность, связанную с ростом номинальных показателей государственного долга, а с другой стороны – привело бы финансовую систему в соответствие с той “новой экономикой”, которая по мере технологического прогресса будет и далее понижать стоимость наиболее массово производимой продукции. Сегодня одним из важнейших вызовов “новой экономики” является распространение бесплатных благ и появление товаров с непривычно высокими сроками службы (например, электромобилей или солнечных батарей), которые потребуют дополнительных инструментов стимулирования спроса, помочь чему могут, в частности, отрицательные ставки.
С точки зрения глобальной экономики следует ожидать усиления раскола мира даже уже не столько на индустриальный и постиндустриальный миры (сами развитые страны, скорее всего, преодолеют тренд к деиндустриализации), сколько на пространства, в которых действуют новая и традиционная финансовые системы. “Дедолларизация”, которой многие сегодня так хотят достичь, вполне может стать реальностью – но не потому, что мировой периферии не нужны будут западные финансовые инструменты, а потому, что западные державы смогут обходиться без “колониальных” товаров и услуг. Будет очень интересно увидеть, в какой мере периферийные страны смогут сохранять устойчивость своих финансовых систем без их “прикрепленности” к западным; удастся ли им перейти к вынужденной свободной конвертации своих валют и какие последствия это будет иметь. Не следует забывать, что мировое доминирование доллара сложилось в 1960–1980-х гг. именно по причине его роли на долговом рынке, в то время как большинство нынешних оппонентов Америки стремятся максимально ограничить свои внешние заимствования.
Фундаментальным следствием финансовой революции последних десятилетий, вероятнее всего, станет изменение характера глобализации. Возможности неистощимого финансирования внутренних программ развития будут стимулировать переход к возобновляемым источникам энергии, развитие новых производств и создание дополнительных рабочих мест в развитых странах. Пресловутая Chimerica, игравшая исключительную роль в переходный период, утратит свою актуальность. Западный мир сконцентрируется на проецировании на остальную часть планеты своих ценностей и смыслов, соединяя мир стандартами сотовой связи, операционными системами, новыми средствами коммуникациями, социальными сетями, хранением баз данных в своих юрисдикциях. Китай и страны, которые будут все более зависеть от него как поставщики сырья и рынки сбыта, скорее всего, станут опираться на доступность и распространенность производимых им материальных благ.
Таким образом, глобализация распадется на “информационно-смысловую” и “материальную”, причем вторая будет постоянно сталкиваться с проблемами, обусловленными сокращающимися доходами сырьевых экономик и необходимостью поддерживать высокий уровень инвестирования – все это будет способствовать тому, что кредитные пузыри в XXI в. мягко переместятся из развитого мира в развивающийся. Долгосрочным итогом данного тренда мне видятся серьезные хозяйственные трудности тех периферийных стран, которые попытаются (или будут вынуждены) создать альтернативную Западу хозяйственную систему на основе имеющихся у них архаичных финансовых институтов.
Конечно, история, как бы кто ни трактовал этот термин, не закончится и с созданием “новой экономики” – как не закончилась она ни в XIX, ни в ХХ в. Процесс конкуренции между государствами, обществами, и народами не прекратится. Просто если на протяжении многих столетий в основе его лежала военная сила, природные и людские ресурсы, а также территории, то в перспективе конкурировать будут образы жизни, системы управления и морально-этические доктрины. Экономическая конкуренция в ее относительно “чистом” виде, воплощением которой и была эпоха 1970–2020 гг., постепенно уйдет в историю по мере того, как развитым странам перестанет требоваться доказывать свое экономическое превосходство над периферийными. Значение последнего полувека в истории международных финансов обусловлено, на мой взгляд, прежде всего тем, что случившиеся в течение этого времени события привели мировую экономику от состояния относительного единообразия через различные формы взаимной зависимости к условиям, позволяющим организовываться на различных основаниях и существовать как бы в одном пространственном и временнóм, но в разных смысловом и ценностном измерениях. Человечество оставляет в прошлом эпоху великих экономических “уравнителей” – массового индустриального производства и унифицированных финансовых систем – и в который уже раз вступает на неизведанный и труднопредсказуемый путь.