За что погиб один из гигантов экономической мысли ХХ столетия.
Пол Мейсон – о том, что смог предвидеть великий советский экономист
Книга «Посткапитализм: путеводитель по нашему будущему» журналиста Пола Мейсона (осенью 2016 года вышла в издательстве Ad Marginem) предлагает нетривиальный взгляд на последствия цифровой революции. Автор, известный своими левыми взглядами, пытается доказать, что долгосрочная победа рынка вовсе не так безоговорочна: крах капиталистической модели приближает расцвет эпохи «сетевых индивидов». На Западе пафос и аргументация работы ожидаемо встретили горячие возражения у самых разных читателей, включая собственно теоретиков новой экономики вроде Евгения Морозова. Но по крайней мере автору не откажешь в умении привлечь внимание к своим идеям. Важно и то, что Мейсон ищет кощеево яйцо системы не столько в Пало-Альто или палаточных лагерях Occupy Wall Street, сколько в исторических параллелях, пристрастно разбирая работы влиятельных ученых, среди которых – создатель концепции длинных волн Николай Кондратьев. Как автор оценивает наследие проницательного советского экономиста с трагической судьбой? Об этом – в главе, которую публикует Republic.
Заключенный волочит ноги; он не может идти. Он частично ослеп, у него хроническая сердечная недостаточность и клиническая депрессия. «Я никак не могу заставить себя мыслить системно, – пишет он. – Вообще очень трудно мыслить научно, не работая активно с материалами и книгами и мучаясь от головной боли».
Николай Кондратьев провел восемь лет политическим заключенным в Суздале, к востоку от Москвы, читая лишь те книги и газеты, которые разрешала ему сталинская тайная полиция. Он дрожал от холода зимой и изнемогал от жары летом, но однажды его мучения закончились. 17 сентября 1938 года, в день, когда истекал срок действия его первоначального приговора, Кондратьева судили во второй раз и признали виновным в антисоветской деятельности – расстрельная команда казнила его прямо в камере.
Так погиб один из гигантов экономической мысли ХХ столетия. В свое время Кондратьев стоял в одном ряду с такими влиятельными мыслителями мирового масштаба, как Кейнс, Шумпетер, Хайек и Джини. Его «преступления» были сфабрикованы. Подпольной «Трудовой крестьянской партии», руководителем которой он якобы являлся, не существовало.
Настоящее преступление Кондратьева, по мнению его преследователей, заключалось в том, что он думал о капитализме то, что думать было нельзя. Думал, что вместо того, чтобы рухнуть под давлением кризиса, капитализм обычно приспосабливается и видоизменяется. В двух новаторских работах он на основе анализа данных доказал, что, помимо краткосрочных экономических циклов, существует более длительная модель продолжительностью 50 лет, крайние точки которой совпадают с крупнейшими структурными изменениями в капитализме и с крупнейшими конфликтами. Таким образом, эти моменты жестокого кризиса и выживания являются проявлениями не хаоса, а порядка. Кондратьев стал первым, кто доказал существование длинных волн в экономической истории.
Хотя позднее эта идея стала популярной под названием «теория волн», самая ценная догадка Кондратьева заключалась в том, что он понял, почему мировая экономика переживает внезапные изменения, почему капитализм переживает структурный кризис и как он меняется и мутирует в ответ. Он показал нам, почему деловые экосистемы, существовавшие в течение десятилетий, могут вдруг развалиться. Слову «волна» он предпочитал термин «длинный цикл», поскольку циклы в научном мышлении создают отдельный, очень полезный язык: мы говорим о фазах, состояниях и их внезапной смене.
Кондратьев изучал промышленный капитализм. Хотя другие утверждают, что обнаружили длинные волны в ценах, которые восходят к Средневековью, его ряды данных начинаются с промышленной революции в 1770-е годы.
Согласно теории Кондратьева, у каждого длинного цикла есть подъем, длящийся около двадцати пяти лет и стимулируемый внедрением новых технологий и высокими капиталовложениями, за которым следует спад, продолжающийся примерно столько же и обычно заканчивающийся депрессией. В «восходящей» фазе рецессии редки, а в «нисходящей» фазе они случаются часто. В восходящей фазе капитал устремляется в производительную сферу, а в нисходящей фазе застревает в финансовой системе.
Сам Кондратьев выказывал чрезвычайную осторожность в применении своей теории. Хотя он и предсказал депрессию 1930-х годов за десять лет до того, как она наступила, он никогда не утверждал, что может предсказывать события. Он опубликовал свои выводы вместе с резкой критикой его работы, подготовленной коллегами.
Однако сталинские чекисты в определенном смысле поняли кондратьевскую теорию глубже, чем он сам. Они поняли, что, если ее довести до логического заключения, она поставит марксизм лицом к лицу с опасным предположением о том, что «окончательного» кризиса капитализма не будет. Может быть хаос, паника и революция, но, если исходить из данных Кондратьева, капитализм проявляет тенденцию не к гибели, а скорее к трансформации. Большой объем капитала может быть уничтожен, экономические модели могут разваливаться, империи могут ликвидироваться в ходе мировых войн, но система выживет, пусть и в другой форме.
Для убежденных марксистов 1920-х годов кондратьевское объяснение того, что приводит к этим изменениям, было очень опасно. События, ведущие к переломным моментам, – войны, революции, обнаружение новых месторождений золота и новых колоний, – были, по его словам, простыми следствиями, вытекавшими из потребностей самой экономики. Даже если человечество попытается влиять на ход экономической истории, в долгосрочном плане оно окажется относительно бессильным.
В 1930-е годы теория длинных волн на некоторое время стала влиятельной на Западе. Австрийский экономист Йозеф Шумпетер выдвинул собственную теорию экономических циклов, способствовав популяризации термина «кондратьевская волна». Однако, когда после 1945 года капитализм стабилизировался, теория длинных волн стала казаться лишней. Экономисты верили, что вмешательство государства может выровнять даже малейшие колебания капитализма вверх и вниз. Что же касается пятидесятилетнего цикла, то кейнсианский гуру Пол Самуэльсон отбросил эту идею, назвав ее «научной фантастикой».
И когда в 1960-е годы новые левые попытались возродить марксизм как критическую социальную науку, на Кондратьева и его волны они обратили мало внимания – они искали теорию краха капитализма, а не выживания.
Лишь несколько упрямцев, в основном инвесторов, по-прежнему были одержимы Кондратьевым. В 1980-е годы аналитики с Уолл-стрит превратили его осторожные предварительные выводы в грубую тарабарщину с претензией на предвидение.
Вместо его сложных данных они прочертили простые линии, представив волну в стилизованном виде: подъем, вершина, кризис и крах. Они назвали это «К-волны». Если Кондратьев был прав, говорили эти инвесторы, то экономическое восстановление, начавшееся в конце 1940-х, положило начало пятидесятилетнему циклу, а это означало, что примерно в конце 1990-х годов должна была наступить депрессия. Они выстроили сложные стратегии инвестирования, надеясь застраховаться от катастрофы. А потом стали ее ждать…
В 2008 году то, чего ждали инвесторы, наконец-то произошло, хотя по причинам, которые мы выясним, на десять лет позже, чем ожидалось.
Теперь традиционные экономисты опять заинтересовались длинными циклами. Когда их осенило, что кризис Lehman был системным, аналитики стали искать модели, возникающие в результате взаимодействия технических инноваций и роста. В 2010 году экономисты из Standard Chartered заявили, что мы находимся в середине глобального «суперцикла». Перес, англо-венесуэльский экономист, последовательница Шумпетера, отталкиваясь от теории волн, пообещала новый «золотой век» капитализма – достаточно лишь побороть финансовую панику и вернуться к государственному финансированию инноваций, которое обеспечило послевоенный бум.
Однако для правильного использования догадок Кондратьева мы должны понимать, что он на самом деле говорил. Исследования, которые он проводил в 1920-е годы, были основаны на данных пяти передовых экономик за период с 1790 по 1920 год. Он не отслеживал непосредственно ВВП, а изучал процентные ставки, зарплаты, товарные цены, производство угля и стали и международную торговлю. Используя самые передовые статистические методы того времени – и двух ассистентов, должность которых именовалась «компьютеры», – он определил линию тренда на основе исходной информации. Он разделил данные на численность населения и выровнял их, используя девятилетние «скользящие среднестатистические коэффициенты», чтобы отсеять случайные колебания и более короткие циклы.
Результатом стал ряд графиков, которые выглядят как плавные синусоиды. Они показывают первый длинный цикл, начавшийся с появлением в Великобритании фабричной системы в 1780-е годы и закончившийся около 1849 года. Намного четче выраженная волна начинается в 1849 году: она совпадает с массовым строительством железных дорог, распространением пароходов и телеграфа по всему миру, затем входит в нисходящую фазу, когда в 1873 году разражается так называемая долгая депрессия, и завершается она в 1890-е годы.
Кондратьев полагал, что в начале 1920-х шел третий цикл. Он уже достиг своего пика и перешел в нисходящую фазу примерно между 1914 и 1920 годом. Однако эта нисходящая фаза была далека от завершения. Поэтому, предсказывал он, политический кризис, которым оказалась охвачена Европа с 1917 по 1921 год, не приведет к немедленному экономическому краху. Возможно шаткое восстановление, утверждал Кондратьев, перед тем, как наступит депрессия. Это полностью подтвердилось дальнейшими событиями.
В отличие от сегодняшних аналитиков с Уолл-стрит Кондратьева не столько интересовали сами формы волн. Синусоиды, нарисованные им на миллиметровке, он считал проявлением каких-то более глубоких процессов, происходящих в действительности: последовательности чередующихся «фаз», которые для наших целей являются самым полезным инструментом для понимания пятидесятилетних циклов.
Рассмотрим подробнее фазы, описанные Кондратьевым. Первая, или восходящая, обычно начинается с бурного десятилетия экспансии, которое сопровождается войнами и революциями и в ходе которого новые технологии, изобретенные в течение предшествовавшего спада, быстро стандартизируются и внедряются. Затем начинается замедление, обусловленное сокращением капиталовложений, ростом сбережений и накоплением капиталов со стороны банков и промышленности; его усугубляет разрушительное воздействие войн и рост непроизводительных военных расходов. Тем не менее это замедление является частью восходящей фазы: быстрый рост лишь иногда прерывается короткими и неглубокими рецессиями.
Наконец, наступает нисходящая фаза, в течение которой товарные цены и доходность капитала падают. Капитала накапливается больше, чем можно вложить в производственную сферу, поэтому он направляется в финансовый сектор, в результате чего снижаются процентные ставки, поскольку широкое предложение кредита снижает цену заимствования. Рецессии становятся тяжелее и происходят чаще. Зарплаты и цены обрушиваются, и начинается депрессия.
Во всем этом нет притязаний ни на точное определение временной продолжительности событий, ни на то, что волны носят равномерный характер. Кондратьев подчеркивал, что каждая длинная волна протекает «в новых конкретно исторических условиях, на новом уровне развития производительных сил и потому вовсе не является простым повторением предыдущего цикла». Если коротко, то это больше, чем просто дежавю.
И тут мы подходим к самому противоречивому аргументу Кондратьева. Он заметил, что начало каждого пятидесятилетнего цикла сопровождается событиями-триггерами. Я процитирую его полностью, несмотря на старомодный язык, потому что параллели с настоящим поражают:
В течение примерно двух десятилетий перед началом восходящей фазы большого цикла наблюдается оживление в сфере технических изобретений. Перед началом и в самом начале повышательной волны наблюдается широкое применение этих изобретений в сфере промышленной практики, связанное с реорганизацией производственных отношений. Начало больших циклов обычно совпадает с расширением орбиты мировых экономических связей. Началу двух последних циклов предшествуют, наконец, серьезные изменения в добыче драгоценных металлов и в денежном обращении.
Если перевести это на современный язык, то мы получим следующее. Начало длинного цикла сопровождается:
• внедрением новых технологий;
• появлением новых моделей ведения бизнеса;
• вовлечением новых стран в мировой рынок;
• увеличением количества и доступности денег.
Значение этого списка для нас очевидно: он очень хорошо описывает то, что произошло с мировой экономикой между серединой 1990-х годов и крахом Lehman. Однако Кондратьев был убежден, что такие феномены являются не причинами, а лишь триггерами. «Мы абсолютно не склонны думать, что здесь дано какое-либо объяснение причин больших циклов», – настаивал он.
Кондратьев намеревался обнаружить причину длинных циклов в экономике, а не в технологиях или в мировой политике. И он был прав. Однако в своих поисках он отталкивался от постулатов, при помощи которых Карл Маркс пытался объяснить более короткие десятилетние экономические циклы в XIX веке, а именно истощение капиталовложений и необходимость реинвестирования капитала.
Если, утверждал он, «регулярные» кризисы, которые происходят каждое десятилетие, проистекают из необходимости заменить инструменты и машины, то пятидесятилетние кризисы, вероятно, вызваны «изнашиванием, сменой и расширением основных капитальных благ, требующих длительного времени и огромных затрат для своего производства». Он имел в виду, например, бум строительства каналов в конце XVIII века или железных дорог в 1840-е годы.
В кондратьевской теории длинная волна начинается потому, что в финансовой системе накоплены, централизованы и мобилизованы большие объемы дешевого капитала, что обычно сопровождается расширением денежного предложения, которое необходимо для финансирования инвестиционного бума.
Осуществляются грандиозные капиталовложения – в каналы и фабрики в конце XVIII века, в железные дороги и городскую инфраструктуру в середине XIX века. Внедряются новые технологии и создаются новые экономические модели, ведущие к борьбе за новые рынки, что вызывает ожесточенные войны и усиление соперничества в борьбе за колонии. Новые социальные группы, связанные с вновь появившимися отраслями промышленности и технологиями, сталкиваются со старой элитой, что вызывает социальные беспорядки.
Разумеется, в каждом отдельном цикле есть некоторые уникальные детали, однако в кондратьевской теории важен довод о причине и следствии. Начало волны определяется тем, что в течение предыдущей нисходящей фазы капитал накапливался быстрее, чем инвестировался. Одним из последствий этого становится поиск расширенного предложения денег; другим – большая доступность новых, более дешевых технологий. Когда начинается новый виток роста, вспыхивают войны и революции.
Утверждение Кондратьева об экономических причинах и политических/технологических последствиях подверглось критике с трех направлений. Марксисты настаивали, что переломные моменты в развитии капитализма могут происходить только в результате внешних потрясений. Шумпетер, его современник, считал, что длинные волны определяются технологиями, а не ритмом капиталовложений. Третья группа критиков говорила, что Кондратьев использовал ошибочные данные и преувеличивал сам факт наличия волн.
Однако Кондратьев был прав – его доводы о причинах блестяще описывают то, что происходило в экономике после 1945 года. Если мы сможем заполнить пробелы в кондратьевской теории, мы приблизимся к пониманию не только того, как капитализм приспосабливается и видоизменяется под влиянием кризиса, но и того, почему его способность к адаптации, возможно, достигла предела.