Александр Галицкий: «В случае абсолютного кризиса мы просто уйдем из России»
Президент компании Almaz Capital Partners Александр Галицкий. Фото: Юрий Мартьянов / Коммерсантъ
В разгар Global Technology Symposium (GTS) – ежегодной конференции, которую проводят русские в центре Кремниевой долины, Александр Галицкий спешно удаляется в сторону парковки. «Извините, мне срочно нужно в офис заехать. Тут недалеко, скоро буду», – откликается на приветствие глава Almaz Capital, одного из крупнейших в России частных венчурных фондов. С офисами в Москве и Долине бридж-фонд Галицкого выстраивает выгодную кооперацию между талантливыми разработчиками из Восточной Европы и США, крупнейшим в мире рынком сбыта продукции технологичных компаний.
Уже через час Галицкий отвечает на мои вопросы за обедом в баре пятизвездочного отеля на Сэнд-Хилл-Роуд, этой Уолл-стрит венчурной индустрии. Мировой технологический рынок сейчас на подъеме. «Он просто бумирует», – рассказывает Галицкий. Происходит все более активное соединение физического мира с цифровым, на стыке возникает много захватывающих решений. Тем печальнее, что России, стране богатой инженерными талантами, в последнее время явно не до новой экономики.
Сам Галицкий, один из идеологов «Сколково» и член консультативного совета РВК, сделал немало, чтобы привлечь сюда западный капитал и опыт. Но успех этой работы вышел ограниченным: сказались украинские события, а прежде – потеря интереса власти к медведевской модернизации.
«Я действительно уделял этому много времени, общался с чиновниками, – с заметным разочарованием произносит Галицкий. – Но теперь у меня правило: я готов помогать, только если доступен. Ничего специально менять в своем расписании я не стану. Даже если это встреча с Медведевым».
– Как за год изменилось отношение американских инвесторов к проектам из России?
– Репутация страны пострадала, и очень сильно. Сейчас мы по уровню доверия откатились далеко назад.
– Насколько далеко?
– В 1990-е. Тогда все происходило только на уровне персонального доверия: если тебе лично доверяют, значит, с тобой может быть бизнес. У меня все по-прежнему, все хорошо. Ко мне существует доверие технологического и инвестиционного истеблишмента.
– Рад за вас, но тогда кого вы видите пострадавшим в новой ситуации?
– Предпринимателей без связей, тех, кто пришел со стороны. Когда я в 2003 году привез Сергея Белоусова (основателя Parallels и Acronis. – Republic) поднимать деньги в Долину, он их получил на доверии ко мне.
– Доверие к русским хай-тек-компаниям в целом, считаете, вернется не скоро?
– Восстановить его даже до уровня, на котором оно находилось еще несколько лет назад, будет нелегко. Потребуется, может быть, лет десять. Хотя людей, которым доверяют на Западе, теперь немало. Раньше их можно было посчитать по пальцам одной руки.
– А русские в Долине, которых уже многие тысячи, могут внести свою лепту в восстановление утраченных позиций?
– Русская тусовка в отличие от других очень сильно разобщена, постоянные склоки между людьми, ругань. Это китайцев или индусов сплачивает успех кого-то из своих – приобщиться к успешным людям для них означает получить шанс на свою долю успеха. У нас же в основном умеют радоваться соседским неудачам и плохим новостям.
– Выходит, на особое отношение со стороны соотечественников предпринимателям из России рассчитывать не стоит?
– Скорее всего, все будет как дома, где много скептического отношения, зависти.
– Вот Макс Скибинский, предприниматель и инвестор из Долины, увязывает отношение к российским стартапам с низким качеством проектов. Как-то сравнил их с худшими американскими проектами эпохи доткомов конца 1990-х.
– Ну, Скибинский очень специфический человек.
– Но как раз успешный.
– Относительно. Вы понимаете, тех, кого в полном смысле можно было бы назвать успешными людьми, здесь нет. Ну так, если по большому счету. Из очень успешных тут разве что Макс Левчин (один из создателей PayPal. – Republic). А кого вы еще назовете из тех, кто родился в СССР, вырос, получил образование? Детей эмигрантов вроде Сергея Брина я не беру, они и русскими себя не считают. Даже не миллиардеров, а людей с состоянием в сотни миллионов долларов по пальцам можно посчитать, и, что важнее, русскую тусовку они обходят стороной.
– Долина тем временем продолжает притягивать русских предпринимателей, тропа не зарастает.
– Скажу больше. Предприниматели из регионов России и других восточно-европейских стран, минуя Москву, едут прямиком сюда. Это уже тенденция. Раньше Москва была чем-то вроде перевалочного пункта. Люди приезжали туда в надежде продать свой проект, привлечь капитал, а уж потом выходили на международный рынок. Теперь московское звено в цепочке продвижения выпадает.
– Сказывается антизападная истерия?
– Нет, это просто совпадение. Люди поняли, что такой путь короче. США – 40–50% мирового рынка информационных технологий, так что тут хотят быть многие компании. Другое дело, что рынок трудный. Вспомним британскую софтверную компанию Autonomy, поглощение которой стало рекордной сделкой для HP: она три раза выходила в Америку. У Касперских тоже была не одна попытка. Почему? Потому что это очень сложно сделать извне. Нужно вести бизнес отсюда. А переехать в Долину теперь стало легче, даже визы дополнительные появились. Русские приезжают сюда, чтобы поднять деньги. А наша стратегия в том, чтобы, когда эти люди приходят в любой значимый фонд, их отправляли бы к нам. Инвесторы здесь относятся с подозрительностью, точнее, осторожностью ко всем выходцам из Восточной Европы.
– И в последнее время подозрительность возросла?
– Пожалуй. Венчурные капиталисты и вообще технологические люди далеки от политики, но должны на что-то ориентироваться. Что происходит на Украине? Война или нет? А в самой России? Зажимают там бизнес или нет? Ограничат выезд или нет? Целая куча вопросов без ясных ответов.
– Но вашему калифорнийскому офису это, кажется, только на пользу. Никто не переходит вам дорогу.
– Наши позиции, да, укрепились, но не обязательно только поэтому. Много людей переехали сюда и как-то состоялись, хотят сделать следующий шаг, и тут мы их поддерживаем. С нами им проще: общее инженерное образование, культура и понимание, как организовать процессы, как мотивировать людей. Западные проекты также нередко имеют инженеров в России, на Украине, в Белоруссии. Как раз вчера мои ребята встречались с сильной командой, где в основном американцы и новозеландцы. И пришли они к нам с крутой идеей. Так вот, у них есть партнер на Украине, про которого они говорят, что люди, работающие там, еще более crazy, чем они сами. В такой среде сейчас довольно много образовывается самостоятельных команд. Они впитывают информацию, понимают проблемы и начинают предлагать интересные вещи.
– Но им в любом случае нужны американцы, чтобы побороться за американский рынок, так?
– А зачем, спрашивается, в таких компаниях меняется СЕО? Чтобы можно было продавать. Нужны специалисты по продакт-маркетингу и продакт-менеджменту, а они в Восточной Европе в большом дефиците. Кроме того, у руководителя компании должна быть правильная фамилия. Потому что если она у него неправильная, возникают ненужные ассоциации. Бизнес тормозится. В отношении индусов и китайцев этот вопрос уже остро не стоит в отличие от выходцев из Восточной Европы, включая Россию.
– Да уж, мы определенно не в чести.
– Не только мы. В области информационной безопасности от этого страдают даже израильские компании, которые якобы легко могут сюда прыгнуть.
– Много неправильных фамилий русских эмигрантов из Израиля?
– Нет-нет, просто из-за общего недоверия. Приходят какие-то иностранцы и начинают выстраивать security. Поэтому даже израильтянам приходится покупать компании здесь и, по сути, под американским брендом впихивать свою продукцию.
Когда форум GTS начинался в Долине много лет назад, его организатор Саша Джонсон притащила сюда Дона Валентайна из Sequoia (самого успешного фонда Кремниевой долины. – Republic). Кто-то его спросил, когда он проинвестирует в российскую компанию. Дон ответил: «Если вы когда-нибудь услышите такое от меня, значит, меня украли и силой заставили это сделать». Но Дуг Леон (управляющий партнер Sequoia. – Republic) все равно решил инвестировать в сервис интернет-телефонии RingCentral. Он даже нас приглашал в эту сделку. Компанию основал Влад Шмунис, одесский программист. Разработчики у компании в Одессе и Питере. Тем не менее многие венчурные капиталисты сегодня не подозревают либо знают, но скрывают тот факт, что большие команды разработчиков у фирм, в которые они вложились, находятся на этой территории. Если взять, например, Evernote (компания Степана Пачикова, разрабатывающая софт для управления заметками. – Republic), они как следует вычистили у себя русские connections.
– Привлечение серьезных западных инвестиций в русские стартапы теперь в принципе возможно?
– Мы вообще видели крупные инвестиции западных венчурных фондов в российские компании? Нет, их и раньше почти что не было.
– А что тогда было?
– Определенное движение, ожидания. В 1990-е и в начале 2000-х у нас было слишком много нестабильности в политике, экономике. Плюс нечистая бухгалтерия, никто не хотел сюда влезать. Однако с годами шла тенденция по завоеванию и укреплению технологического доверия. Это достигалось тем же проектом «Сколково», который Владислав Сурков позиционировал как своего рода прорыв: Россия за долгие годы впервые открылась для западных партнеров с точки зрения двустороннего проникновения технологий. Я, кстати, думаю, что Сурков многое сделал на начальном этапе. Он фактически добился, что российские законы на территории «Сколково» почти не работали, все жили по новым правилам. Помню, на одной встрече мы пробивали идею прикладных исследований, я как раз тогда запускал центр по виртуальным сетям, а с Сергеем Белоусовым мы запускали квантовый центр. Это не входило в устав и встретило сильное сопротивление [у чиновников]. Тогда пришел Сурков и сказал: «За это можно угодить в Сибирь, но если вы боитесь Сибири, тогда увольняйтесь». То есть он был полон решимости что-то поменять.
Александр Галицкий. 1994. Фото: Марина Шикман / Коммерсантъ
– И вы считаете, поменял?
– Несомненно. К концу 2000-х к российским компаниям отношение стало более благожелательным. На Западе им начали открывать двери, с интересом слушали, смотрели. Еще была совершенно правильная попытка вкладывать деньги в местные [американские] венчурные фонды. Неправильно было при этом не отправлять вместе с деньгами людей на какие-нибудь низовые позиции – учиться, вникать в бизнес-процессы западных венчурных фондов, чтобы по возвращении строить в Москве свои собственные.
– Чубайс когда-то говорил, что «Роснано» готово вкладываться в любых долях в совместный фонд, созданный с американцами. Понятно, что внутри страны к этому отнеслись без восторга.
– Но никто почему-то не обращал внимания, что в Азии все это проходили много раз. Например, Тайвань инвестирует в израильские фонды, потому что им интересно получить доступ к разработчикам чипов, получить базовые знания об индустрии и ее проблемах. Китайцы очень активны в этом плане. Вообще, так называемые институты развития – «Сколково», «Роснано», РВК – оказались очень полезным делом. Вся эта движуха создала почву, появились предприниматели и вера, что можно что-то делать. Да, много ошибок было допущено. Но знаете, в американской венчурной индустрии есть терпимость к неудачам. Принято считать: чтобы стать нормальным, зрелым партнером фонда, тебе нужно потерять $10–20 млн. Притом что расходовать госденьги в нашем бизнесе очень сложно. На Западе особенно сложно, ведь ты отвечаешь за деньги налогоплательщиков.
– Разве в России это для многих представляет моральную проблему?
– Там просто нет социального контроля. Одна из самых крупных ошибок в организации российского общества в том, что социальные налоги собирают с работодателей, а не с работников, не с их зарплаты. В противном случае любой гражданин сразу бы уяснил цену вопроса: из его личного заработка вычли, условно, 35%. Такие вещи развивают демократию, гражданские институты начинают по-другому работать. Сейчас эти деньги как бы неучетные: собрали, распилили, и вроде как никому дела нет. Но с деньгами, полученными непосредственно от людей, так бы не было.
– Как лично вас затронула война на Украине, вы же оттуда родом?
– Для меня лично все это очень сложно, очень болезненно. Летаю туда, у меня родственники во Львове, Ужгороде, сестра, отец в Житомире. Я католик. Сейчас помогаю отцу достроить католическую церковь, которую он там затеял. Но я стараюсь разделять мои личные переживания и профессиональные мысли. Я работаю с Украиной, но лишь потому, что там интересные проекты. И, кстати, их сейчас там гораздо больше, чем в России. Считал и продолжаю верить, что политические конфликты в современном мире более краткосрочны, чем бизнес. Если только не закрывать границы, все наладится. Надеюсь, что от поиска врагов мы наконец перейдем к поиску союзников, партнеров.
– Вы оптимистичны.
– Конечно, я пересматриваю многие вещи. В случае абсолютного кризиса мы просто уйдем из России. Например, в ту же Восточную Европу. А работаем мы и в Польше, Чехии, Румынии, Белоруссии, везде, где что-то шевелится. Для меня лично не так уж важно, где находиться. Я космополит. Дети у меня в Америке. Сын в Бостоне, в MIT учится, а дочь вышла замуж и живет сейчас в Мемфисе, на родине Элвиса Пресли. Но уход из России, конечно, крайний вариант. Рассчитываю на благоразумие людей. Наверное, вы правы, пока я остаюсь оптимистом.
Евгений Карасюк Обозреватель Republic