Успешный автор как трагический герой
К столетию со дня рождения писателя Юрия Нагибина (1920–1994)
Казалось бы, какой смысл вспоминать нынче писателя Юрия Нагибина, хотя родился он ровно сто лет назад, 3 апреля 1920 года? С одной стороны, Юрий Маркович не стал классиком, неотделимым от истории страны Советов. С другой – он явно не был диссидентом и не мог войти в историю борьбы с советской властью.
Нагибин был успешным по тем временам человеком. Писал сценарии для культовых фильмов, неплохо зарабатывал, часто ездил за рубеж. В общем, брал от жизни все возможное в той ситуации, когда «выдача жизни» осуществлялась лишь через номенклатурные распределители, куда простые люди не допускались.
И в то же время Нагибин вполне отдавал себе отчет в низком качестве значительной части написанных им текстов. «Сценарии меня расхлябали, я хочу писать прозу и боюсь к этому приступить, не верю в то, что слова мне подчинятся», – с грустью отмечал он в 1962 году.
Моя душа заросла плющом, мохом, дроком и другими душащими растениями, которые от века символизируют запущенность, забвение, пустоту вечности. Что со мной сталось? Ранний склероз? Усталость мозга от дурной, мелкопорочной жизни? Или жалкая удовлетворенность полууспехом?
Это сказано еще в 1953-м. И совсем откровенно – о собственном творчестве, представлявшем собой писанину «на выброс»:
Как бы хорошо ни писалось на выброс – это все равно не мое, не настоящее писание. Ну еще пять-десять лет куда ни шло, а дальше – страшно! <…> В моих рассказах на выброс даже птица летит не так, как должна лететь моя птица.
Есть, однако, в литературном наследии Нагибина шедевр, благодаря которому мы сегодня вспоминаем этого писателя. Хотя при определенных обстоятельствах этот шедевр, возможно, никогда бы вообще не был опубликован, поскольку писался не для печати, а для себя:
Нигде и никогда литература для себя не сольется с литературой для печати. Надо четко разграничить ящики стола: налево для себя, направо для всех.
Речь идет о нагибинском дневнике, опубликованном лишь в 1990-е годы, когда возникла возможность говорить правду о былой советской жизни. На мой взгляд, этот дневник, наряду с дневниками литературоведа Игоря Дедкова и сотрудника ЦК КПСС Анатолия Черняева, относится к числу важнейших документов, позволяющих понять, что происходило в СССР на протяжении нескольких десятилетий.
Есть в дневнике записи, относящиеся еще ко временам Великой Отечественной. И хотя в советское время мы получили от писателей-фронтовиков откровенную «лейтенантскую» прозу, такой шокирующей правды не было даже там:
Четырех разведчиков сожгло на танке. Я их видел, когда их отдирали от брони и сбросили совсем рядом с НП. Они дымились и воняли горелым сладковатым мясом. У одного вместо лица страшная кровавая каша, торчат окровавленные мослы, у второго сорван череп, и вырван весь мозг, и кожа с темени завернулась, как пергамент, на лоб, третий лежал кверху задницей. Штаны сгорели. Задница голая, вощеная и завиток кала. Распухшая мошонка.
Так завершился бой за стратегическую высоту.
А вот еще одна короткая заметка, сильно расходящаяся с тем официозом, которым нас регулярно кормят к очередной годовщине Победы:
Сражаются больные, изнуренные и грязные неврастеники с обмороженными носами, усталым взглядом и такие слабые, что их может осилить ребенок. Здоровые толстые бодрые люди пишут бумаги, посылают других в бой и достают обмундирование в военторгах.
Но вот война окончилась. Как зажил после войны народ-победитель? Продолжим читать нагибинский дневник:
Простые люди знай себе приговаривают: «Лишь бы не было войны». А так на все согласны. Я думал, вздорожание водки их подхлестнет… Ничуть не бывало: перешли на подогретую бормотуху, плодоягодное, самогонку, добывают забвение из аскорбиновой кислоты, лекарств, политуры, пудры, каких-то ядов. Аполитичность полная (10.11.82).
С закуской, впрочем, дело обстояло не сильно лучше, чем с водкой:
Он с ходу поставил на стол бутылку сырца и положил нечто черное, страшное, по виду напоминающее копченый член платоновского быка. Оказалось, акулья колбаса. Когда псу, прекрасному доброму дратхаару, предложили кусочек этой колбасы, он оскалился, зарычал и отполз прочь. Вот что едят рязанцы вместо свиного сала (19.08.69).
И, наконец, общая картина:
Мы отправились в путь светлым пасхальным утром и от Москвы до Бежецка не встретили ни одного трезвого человека. Шоферы, колхозники, лесники, какие-то военные люди – все, кого мы расспрашивали о дороге, были мертвецки пьяны (30.05.65).
Впрочем, наш народ, как известно, живет не материальными ценностями, а духовными. А писатель – «инженер человеческих душ». Что же повидал Нагибин о духовных скрепах, регулярно путешествуя по стране?
Вот знаменитые пушкинские места:
Разносится по Святогорскому подворью, ставшему гостиницей, мутящая сознание вонь не чищенных со времен Александра Невского сортиров. Как умеют у нас всё загадить, даже самое святое. Теперь даже мысль о Святых горах неотделима для меня от этой вони, мгновенно возникающей в «памяти носа» (1963).
А теперь со Псковщины перенесемся в ярославские края:
Ужасны запахи ростовского кремля. При входе разит человечьим дерьмом, дальше тебя овевают ароматы помойки, отсыревшей штукатурки, склепа, гнилой картошки и еще какой-то невообразимой прокисшей дряни. И нахально таращатся с плакатов слова Горького о бережи к старине, прошлому, минувшим дням родной земли. Безразличие, переплюнувшее сознательный цинизм (30.08.68).
И, наконец, вологодские земли. Горицкий «монастырь красиво стоит на взгорке, отражаясь в Шексне, но загажен как станционный сортир» (02.08.77).
Ну ладно памятники старины: возможно, на реставрацию не хватило средств – наследие войны. Зато СССР – самая читающая страна мира. Но вот июньская запись 1982 года. Город Калязин:
Число посетителей библиотеки снизилось за последние годы вдвое: со ста двадцати человек до шестидесяти в день. Из этих шестидесяти 90% берут только детективную литературу. Учителя ничего не читают, нет ни одного абонента среди местных педагогов. «А чем они занимаются?» – спросил я. Огородами, цветами – на продажу, некоторые – кролями, свинок откармливают, кур разводят, конечно, смотрят телевизор – у всех цветные, – ну и пьют по затычку.
Подобных цитат можно приводить много. Кто-то, наверное, решит назвать Нагибина клеветником и русофобом. Но с чего ему врать? Он получил от этой системы всё, а дневник вряд ли надеялся когда-то опубликовать. Сам себе клеветал, что ли?
Писатель видел реальную жизнь в стране и был глубоко несчастлив, несмотря на формальные признаки успеха. «Полууспех» этот, собственно, не имел никакого смысла. Как не имела смысла сама жизнь, посвященная писанию «на выброс». И однажды это прорвалось в самой, пожалуй, страшной и трагичной дневниковой записи:
Я видел сегодня за оградой нашего санатория отца с двумя девочками, все трое на лыжах. Жители новостроечного Ясенева, счастливая семья на воскресной прогулке. Я испытал настоящий ужас при виде них. Вот так живут на полном серьезе довольные жизнью миллионы людей, и ничего иного им не надо. И в положенный срок отойдут, не испытав даже секундного сомнения в том, что действительно жили.Под серым низким небом, среди серых безобразных домов, плохо одетые, набитые дурной пищей, вконец изолгавшиеся и ничуть не страдающие от ежедневной, ежечасной лжи, <…> гомозятся тупые роботы – удивительное творение системы, взявшейся осчастливить человечество и обернувшейся особой формой анабиоза, от которого нет пробуждения.Это мои читатели. Отец записан в библиотеке на «Терпение», от которого его вырвет, девочки изучают в школе «Зимний дуб», а внеклассно читают «Рассказы о Гагарине». Стоило жить, и работать стоило!