кариатиды

в старой части города до сих пор были дома с лепниной, бордовые и песочно-желтые, даже бледно розовые и нежно голубые. я не разбиралась в архитектуре, но не понимала почему на долгое время об этом изобилии красок забыли и почему в новой части — относительно новой, сплошь одни коробки серые, тёмно серые, немного серее и слегка сероватые.
возможно, чтобы уравнять нас. сделать безликими жителями, серой массой, толпой с коллективным бессознательным и отсутсвующим индивидуальными.
удалось ли им?

в старой части города были дома с колоннами, и даже более того — на стенах одной пятиэтажки фасад балкона держали две нежных кариатиды. на редкость тонкая работа: мраморные глаза были исполнены так, что не смахивали на бельмастые, волосы струились белыми волнами, грудь идеальной формы дополняла общий профиль и делала их заметными, когда проходишь мимо по улице. ниже пояса их прикрывала всего лишь мраморная ткань. они держали свою ношу без всяких усилий, хрупкие плечи не прогибались под массой строительных материалов. в отличии от атлантов их лица никогда не показывали чудовищные страдания то ли от того, что их не унижали (после небосвода-то!) такой легкой ношей, то ли потому что женщины не привыкли показывать боль и громко ныть о несчастьях.

напротив кариатид находился бордовый дом с горгульями, исполняющими те же функции, что и кариатиды — поддерживание балкона. эти горгульи были прямо таки каноническими: голова отчетливо львиная, крепкий пресс, длинный хвост и остроконечные крылья. физиология не позволяла им иметь другое, кроме как презрительно-насмешливое, выражение лица, вот они и давились улыбкой и завистью к своим собратьям, обычно без всяких обязанностей восседающим на костелах и обнимающих углы домов.

по ночам, как это положено, они воскресали.

казалось так могло бы длиться вечно, так оно было почти целый век. первыми просыпались горгульи, кричали как ночные птицы, давая знать о своем пробуждении. полусогнутой поступью прохаживались на другую сторону улицы, потягивались крыльями и всем своим сильным телом. когтистые лапы вежливо тянулись к кариатидам и те, без всякого страха, ложили в них нежные уставшие ручки.

их места занимали спящие люди. обливаясь потом и кровью, но не просыпаясь, часто это были жители того же дома. они держали вместо горгулей и кариатид их ношу пока те, потирая мраморную кожу и зевая, прогуливались по залитым лунным светом улицам, присоединившись к другим мраморным тварям: животным, атлантам и памятнику полководцу с очень громко ржущим конем.
среди них был даже дедушка ленин, к сожалению, только бюст. его носила в руках изящная девчонка с воинственным выражением лица — памятник жертвам репрессий, а владимир ильич в благодарность декламировал стихи блока.

возвращается кто-то домой поздно после работы, опустив очи долу. но вдруг вскидывает взор, услышав крик летучей мыши и получив по щекам хлесткую пощечину ветра — но ветра ли?
улица пустынна и немного жутковатая, вернее, казалась такой, когда возвращаться приходилось впервые. навстречу идут лишь два путника в обнимку: дамочка с роскошным бюстом и мужчина со звериным оскалом, огромной ручищей обнимающий её оголенные плечи.

они проходят мимо, а путник такой ледяной и спокойной считает до десяти и слушает их шаги. вот наконец они стали едва различимы и он пускается в бег, как в последний раз. бежит до самого дома, пока дыхание не превращается в хрип загнанного пса. бежит и пытается забыть то, что увидел мельком: от лунной тени мужчины в стороны ползли ещё две, словно за спиной у него должны были быть крылья. пора увольняться, думает он, погодя. ну или хотя бы в отпуск.