крошки (40)

прощение — это когда непробиваемые, громоздкие снежные сугробы тают под робким солнцем. но если бы мое сердце было такой ороговелой снежной кучей, его вряд ли растопил самый мощный фен.

наверное, поэтому каждую ночь моя комната наполняется призраками со всевозможными орудиями пыток и каждый из них не упускает возможности оставить на моем теле следы поярче и побольнее: сломанные кости фантомных конечностей, стертая с воспоминаний кожа и постоянно гудящая голова от невидимых рук на моей шее.

— и что самое забавное? — спрашиваю я у случайного мысленного собеседника в трамвае. — самое забавное, что я вызываю их сама: расставляю свечи и читаю латынью наши старые переписки, мои жертвы — старые билеты в кино и фотографии, сделанные внутренним полароидом: самые обидные слова, самые циничные оскорбления, самые грубые и равнодушные поступки. каждую ночь я погружаюсь в ванну крови своего девственного негодования.
— тебе просто нравится быть жертвой, — отвечает он и отсыпает побитому телу немного обнимашек на пропитание. спасибо, я буду молиться за вас, пока не сотру коленки и даже немного после.

пока не наступит ночь и не появятся они. и я вдруг не увижу, что среди всех наполнявших мою комнату призраков всегда был один, который ничего не делал. не участвовал в массовых истязаниях, даже не смотрел. стоял спиной, расстроенный, что должен находиться здесь.

вот к нему-то я и подойду. возьму за плечо, которое тру мочалкой каждое утро. посмотрю в лицо, которое каждое утро покрываю штукатуркой из тональника.
и скажу всего лишь два слова (оставим три слова для любимых).

всего лишь «прости меня».
и все сугробы взорвутся ручьями. все испанские сапоги и кастеты с грохотом упадут на паркет.
но, боже, знал бы ты, как это сложно.