Интервью с Михаилом Барышниковым
(The New York Times, 28.06.2024)
Какие у вас остались воспоминания о том июньском дне в Торонто?
Я помню ощущение спокойствия и безопасности, когда увидел в машине дружелюбные лица. Но был и страх, что всё может пойти иначе - развалится и превратится в плохой полицейский фильм. У меня начиналась новая жизнь, что-то совершенно неизвестное, это было моим решением и моей ответственностью. Пришло время взрослеть.
Вы описывали свой побег как артистический, а не политический, говоря, что хотели большей творческой свободы и возможности чаще работать за рубежом, чего не позволяли советские власти.
Заглядывая сейчас в прошлое, то, конечно, это было политическое решение. Но тогда я больше всего хотел быть артистом и больше всего меня волновал танец. Мне было 26 лет. Это средний возраст для классического танцовщика. Я хотел учиться у западных хореографов. Время поджимало.
Вы тогда сказали: "То, что я сделал, в России называется преступлением. Но моя жизнь - это моё искусство, и я понял, что ещё бОльшим преступлением было бы его разрушить".
Неужели я выразился настолько красноречиво? Не верю. Наверное, кто-нибудь поправил мои слова, использовав правильную грамматику. Но я согласен с этим утверждением. Я рано понял, что я способный танцовщик - это то, что я умею делать.
Вы беспокоились, что побег может поставить под угрозу вашего отца, который был военным офицером и преподавал военную топографию в Рижской академии ВВС.
Я знал, что его будут допрашивать сотрудники КГБ, спрашивать, был ли он причастен, будет ли он писать мне письма, что-то в таком роде. Хочу сказать: "Папа, спасибо. Спасибо, что не прогнулся". Он отказался отправить мне письмо с просьбой вернуться.
Я отправил ему два или три письма со словами: "Не волнуйся, у меня всё в порядке, надеюсь дома все здоровы". Он не ответил. А вскорости он скончался, в 1980 году.
Вы начали заниматься танцами в 7 лет, через несколько лет поступили в Рижское хореографическое училище. Что об этом думали ваши родители?
Они были удивлены, что уже в 10 - 11 лет я учился в какой-то профессиональной школе. Но мой отец всегда говорил: "Тебе нужно пойти в настоящую школу, учить арифметику и литерутуру и получать хорошие оценки". Учеником я был ужасным. Он говорил: "Не сможешь нормально учиться в обычной школе - отправлю тебя в военную академию, как Суворова, там уж тебя научат". Конечно, он блефовал. К тому времени я до беспамятства был влюблён в театр. Мне нравилась атмосфера, сама идея, что я часть этого большого, красивого цирка.
После переезда вы задумывались о том, что вам нужно заново себя переизобрести, создать себе новую личность?
Меня переполняло чувство свободы. Когда над тобой нет давлеющей власти, в голову начинают лезть сумасшедшие идеи: "О, я теперь как Тарзан в джунгях!". Но на этих идеях я и остановился. Я сказал себе: "Ты должен быть взрослым человеком. Тебе нужно делать что-то серьёзное". Я знал, что могу танцевать, в багаже у меня уже был некоторый репертуар.
Танцевать, наверное, слишком громкое слово, но режиссёры иногда интересуются, будет ли мне комфортно, если они попросят меня подвигаться. Я всегда отвечаю, что без проблем. Я это только приветствую. Но по костюму танцовщика я не скучаю.
Большую часть своей карьеры вы избегали разговоров о политике, но недавно вы решили высказать своё мнение по ряду вопросов, включая войну на Украине. Почему вы решили высказаться именно сейчас?
Украина - это другая история. Украина наш друг. Я танцевал украинские танцы, слушал украинскую музыку и певцов. Я знаю украинские балеты, например, "Лесную песню", я выступал в Киеве. Я пацифист и антифашист, это несомненно. Поэтому я на этой стороне войны.
Вы родились через 8 лет после присоединения Латвии к СССР, вашего отца отправили туда преподавать. Как ваш опыт взросления там повлиял на то, как вы воспринимаете эту войну?
Первые 16 лет моей жизни прошли в советской Латвии, я видел другую сторону медали. Я был сыном оккупанта. Я знаю это чувство жизни под оккупацией. Русские относились к этой территории как к собственной земле и говорили, что латышский язык - это мусор.
Я не хочу, чтобы Путин и его армия вошли в Ригу. Латвия наконец-то независима и чувствует себя вполне хорошо. Там похоронена моя мама. Когда я приезжаю в Ригу, я чувствую, что вернулся домой.
В 2022 году вы написали письмо Путину, сказав, что он создал "царство страха".
Он настоящий империалист с совершенно странным чувством власти. Да, он разговаривает на языке моей матери. Но он не является представителем настоящей России.
Как вы изменились с тех пор, как покинули Россию 50 лет назад?
Я большой счастливчик. Не могу подобрать слова. Хочется сказать что-нибудь ладно скроенное. Но для милых предложений сейчас не самое время. Когда человека вроде Алексея Навального отправили в тюрьму и уничтожили потому, что он вёл честную жизнь.
Вы думаете когда-нибудь снова приехать в Россию?
Эта мысль никогда не приходила мне в голову. У меня нет ответа на этот вопрос.
Предположу, что иногда вы вспоминаете время, проведённое там.
Конечно. Я иногда говорю по-русски и довольно часто читаю русскую литературу. Это язык моей матери. Она была простой женщиной из Кстово, на Волге. От неё я узнал первые русские слова. Я помню её голос, особенную музыку Поволжья. Звуки её голоса. Её оканье. Как она произносила гласные.
Некоторые российские артисты уехали из России и стали работать за рубежом, как, например, Ольга Смирнова, поступившая в труппу Национального балета Нидерландов.
Я видел её выступление в Нью-Йорке, встречался с ней после спектакля. Она замечательная балерина, прекрасная женщина и очень, очень, очень храбрый человек. Переезд в Нидерланды после первой солистки в Большом - это огромное изменение. Тем не менее, она в отличной форме и с гордостью выступает в компании, которая её приняла. Я за неё болею.
Вас удивляет, что артисты снова покидают Россию из-за беспокойства по поводу политики и репрессий?
В русском языке слово, обозначающее людей, убегающих от пуль, от бомб. Это беженцы. Есть русские - артисты, спортсмены - которые убегают "изящнее". В силу моих скромных способностей я стараюсь их поддержать. В конце концов, все мы от кого-то убегаем.