Мы с этой ночью похожи точь-в-точь

Мантру шепчем: Брэдбери-Брэдбери..
Ноябрьский вечер твоего рождения, тихая труба Майлса Дэвиса, чай — и вот ты уже почти в объятиях морфея и осенней обострённой рефлексии. Выходит, всё мимолетное и проскальзывающее сквозь тебя в тебе же и застревает, остаётся внутри навсегда, а после теряется в бесконечном хаосе впечатлений, в лабиринте прочувствованного.
Ты начинаешь жадно ловить воздух, пытаясь зацепить из него то самое воспоминание о Хайфе, где воздух был абсолютно тот же — пряный и обжигающий, и ты кладёшь голову на его худое мальчишеское плечо, пока маленькая кошка степенно сидит на берегу средиземного моря в ожидании своего корабля.
Ты закрываешь глаза и слышишь летние песни деревенских ласточек, видишь тот же деревянный домик, то же сонно-выглядывающее солнце. Твоё тело снова в мурашках — это ночной воздух из той самой ночи, когда все уснули, а он и ты остались смотреть друг на друга, пока кто-то один не моргнёт. Его веснушки ты видишь так близко, что составляешь из них крошечные созвездия. А потом он откидывает рыжую чёлку, прикусывает губы и подходит ещё ближе, бессловесно предлагая рассмотреть его изумрудный зрачок.
Ты заглядываешь за окно, и там тот же вечер, что и год назад. Как раз в этом часу ты включала скайп — он приходил с работы, и начиналась эта незаметная игра в кошки-мышки: за движением пикселей ты пытаешься разглядеть его хитрую улыбку. У вас на двоих в мониторах с сотню книг, и ты загадываешь страницу и строку из его Борхеса, а он — из твоего Бодлера.
Прекрасное в том, что жизнь незаметно подмигивает случайно-неслучайными огоньками, а ты только наблюдай, лови её знаки, разгадывай загадки, следи за её левой рукой.
Жизнь щедра на чудеса, и даже когда деревья сбрасывают шкуры и погибают — у тебя и у него лето, сто пятьдесят шестой день.