Глава 2. Полукровка
Питер встретил Алину привычным серым небом и моросящим дождём. Последний раз она была здесь три года назад — до того, как начала тренировки в Сеуле. Тогда ей было шестнадцать, и мечта стать айдолом казалась такой далёкой и нереальной.
Она поправила капюшон толстовки, пряча длинные чёрные волосы. В Корее за ними следили стилисты, но здесь, в России, она могла позволить себе быть собой. По крайней мере, ещё несколько дней — пока не закончатся каникулы между периодами тренировок.
Проходя мимо школы, Алина невольно замедлила шаг. Здесь, в этих стенах, она впервые поняла, что значит быть другой. «Узкоглазая», «китаёза» — дети бывают жестоки, особенно к тем, кто отличается. Она научилась давать сдачи только в восьмом классе, когда занялась танцами и обрела уверенность в себе. Но шрамы от тех лет всё ещё саднили.
«Ты должна гордиться своей кровью», — говорил отец при их последней встрече, когда ей было двенадцать. Потом он уехал обратно в Сеул, оставив после себя только корейскую фамилию в свидетельстве о рождении и смутные воспоминания о вкусе кимчи.
— Алиночка! — раздался знакомый голос, и через секунду её едва не сбила с ног высокая фигура. — Господи, совсем взрослая стала!
— Дядя Витя, — Алина улыбнулась, обнимая маминого брата. От него пахло сигаретами и чем-то неуловимо родным. — Ты же обещал бросить курить.
— А ты обещала не уезжать в свою Корею, — подмигнул он, забирая её чемодан. — Но мы оба знаем, как это работает, да?
Дорога до квартиры на Васильевском острове прошла в разговорах. Дядя рассказывал о последних новостях: бабушка всё ещё недовольна её «корейскими выходками», мама… что ж, мама по-прежнему не хочет с ней разговаривать.
— Она скучает, — тихо сказал дядя Витя, когда они остановились на светофоре. — Просто не знает, как сказать. Ты же знаешь нашу Татьяну — гордая.
Алина промолчала, глядя в окно. Старые питерские дома плыли мимо, как декорации из прошлой жизни. Где-то здесь, в одной из этих типовых девятиэтажек, она впервые услышала k-pop. Это была песня BIGBANG — та самая, что изменила её жизнь.
После той ночи всё изменилось. Алина начала учить корейский, часами повторяя незнакомые слова перед зеркалом. Она записалась на уроки танцев, прятала от мамы синяки после особенно сложных тренировок. По ночам, когда все спали, она танцевала в своей комнате, повторяя движения из клипов.
— Это просто увлечение, — говорила мама, когда Алина впервые заикнулась о прослушивании в корейское агентство. — Пройдёт.
Но не прошло. Алина продолжала тренироваться, экономила каждую копейку на уроки корейского. Она начала снимать каверы на k-pop песни, загружая их на YouTube под ником AlienKim. Первые видео были неуклюжими, но с каждым новым роликом она становилась увереннее.
Именно там её заметили — скаут из небольшого агентства случайно наткнулся на её канал. «Необычная внешность», «природный талант», «уникальность» — эти слова звучали как музыка. Впервые в жизни то, что делало её изгоем, стало преимуществом.
Сон Ми На была первой, кто заговорил с ней на английском, когда заметила, как Алина путается в формах вежливости корейского языка.
— Не парься, — сказала она тогда, протягивая бутылку воды. — Я тоже путалась первое время. Выросла в Штатах, представляешь? Кстати, можешь звать меня просто Мина.
В тот день они проговорили до закрытия здания агентства. Мина рассказывала о жизни в Лос-Анджелесе, о том, как тяжело привыкать к корейским правилам, о своих мечтах. Она говорила на смеси английского и корейского, размахивая руками и заразительно смеясь.
— Мы, иностранки, должны держаться вместе, — подмигнула она на прощание.
Квартира встретила их запахом жареной картошки и звуками телевизора.
— Алиночка! — тётя Маша, жена дяди Вити, выскочила из кухни с половником в руке. — Совсем исхудала! В этой твоей Корее совсем не кормят, что ли?
— Кормят, — Алина улыбнулась, обнимая тётю. — Просто по-другому.
За ужином она рассказывала о тренировках, о других трейни, о том, как тяжело было первое время. О том, как её дразнили «русской медведицей», пока она не научилась давать сдачи. О том, как она плакала по ночам, скучая по дому, но никому не показывала слёз.
— А весишь сколько сейчас? — спросила тётя Маша, окидывая её критическим взглядом.
Алина поморщилась. Сорок семь. На три килограмма больше нормы, установленной агентством. Каждое утро — взвешивание под пристальным взглядом менеджера. Каждый день — подсчёт калорий и часы в тренажёрном зале.
— Нормально, — уклончиво ответила она. — В пределах нормы.
Она не рассказала о самом страшном — о первых месяцах в общежитии, когда другие трейни шептались за её спиной. «Полукровка», «русская», «нечистая» — эти слова жалили больнее любых издёвок из школы.
Не рассказала и о том, как плакала в душе, пытаясь отмыть кожу добела. Как часами тренировала произношение, пока язык не начинал болеть. Как старалась быть «более корейской», забывая себя настоящую.
— А личная жизнь? — тётя Маша подмигнула, подкладывая ей ещё картошки. — В твоём возрасте я уже с твоим дядей встречалась.
— Да ладно тебе, — она махнула рукой. — Я же вижу этот блеск в глазах. Кто он?
Алина на секунду замерла, вспоминая Чжин Хо — одного из танцоров их агентства. Высокий, красивый, с удивительно добрыми глазами. Он был единственным, кто не смеялся над её акцентом в первые месяцы. Единственным, кто помогал с хореографией после официальных занятий.
Их первый поцелуй случился в пустой тренировочной комнате, когда все уже разошлись. Он был нежным и неуверенным, пахнущим мятной жвачкой и потом после репетиции. Алина помнила каждую деталь того вечера — как дрожали колени, как билось сердце, как его пальцы осторожно касались её щеки.
— Ты такая красивая, — прошептал он тогда. — Совсем не похожа на других.
Она верила. Господи, как же она верила каждому его слову. Когда он говорил, что её акцент очаровательный, когда восхищался её упорством на тренировках, когда обещал всегда быть рядом.
Потом были другие поцелуи — украдкой, в темных коридорах агентства, в пустых кабинках туалетов. Записки в шкафчике, написанные неровным почерком: «Встретимся после репетиции?» Случайные прикосновения во время танцев, от которых по коже бежали мурашки.
Он учил её сложным движениям, оставаясь допоздна в тренировочном зале. Его руки на её талии, якобы поправляющие позицию, задерживались чуть дольше необходимого. Его дыхание на её шее, когда он показывал правильную постановку головы, заставляло сердце биться чаще.
— Ты особенная, — говорил он. — Только ты меня понимаешь.
А потом… потом был тот вечер. Алина задержалась на дополнительной вокальной тренировке. Она хотела сделать ему сюрприз — выучила его любимую песню. Глупо, наивно, по-детски.
Она услышала знакомый смех ещё в коридоре. Его смех. И женский голос — но не свой. Алина застыла у приоткрытой двери тренировочного зала.
— Ты такая красивая, — его голос, такой родной и знакомый. — Совсем не похожа на других.
Те же слова. Тот же тон. Даже поза была такой же — его руки на чужой талии, якобы поправляющие позицию.
Алина не помнила, как добежала до туалета. Её трясло. Горло сжималось, но слёз не было — только тупая, глухая боль где-то в груди.
— Эй, ты в порядке? — голос Мины раздался так неожиданно, что Алина вздрогнула. — Я видела, как ты бежала…
Алина хотела соврать. Сказать, что всё хорошо. Но вместо этого её наконец прорвало. Она разрыдалась — громко, некрасиво, захлёбываясь воздухом.
Мина не задавала вопросов. Просто обняла её — крепко-крепко, словно пытаясь защитить от всего мира. От неё пахло карамельным дезодорантом и почему-то корицей. Это было так не похоже на запах мятной жвачки Чжин Хо.
— Я здесь, — шептала Мина, гладя её по волосам. — Я с тобой.
Они просидели в туалете почти час. Мина не отпускала её, даже когда рыдания стихли. Просто держала за руку, иногда вытирая большим пальцем новые слёзы с её щёк.
После того вечера что-то изменилось. Мина стала её тенью — защищала на тренировках, помогала с произношением, делилась обедом, когда Алина сидела на очередной диете. Она никогда не говорила о той ночи, но её присутствие говорило больше любых слов.
— Нет никого, — Алина наконец ответила тёте Маше, возвращаясь в реальность. — Да и нельзя нам. По контракту.
Ночью, лёжа в своей старой комнате, она листала инстаграм Чжин Хо. Вот он на фотографии с новой девушкой — кажется, она из новой группы, которая должна дебютировать в следующем месяце. Такая же наивная, как была когда-то Алина.
Телефон тихо звякнул — сообщение от Мины.
«Скучно без тебя. Приезжай скорее».
Алина улыбнулась, глядя на селфи подруги с забавными кошачьими ушками. Сердце почему-то пропустило удар. Она помнила, как Мина купила эти ушки — они вместе ходили в магазин после особенно тяжёлой тренировки.
— Смотри, теперь я настоящая кошка! — смеялась тогда Мина, примеряя их перед зеркалом.
«Ещё три дня. Постарайся не устроить революцию без меня».
«Не обещаю ;) Кстати, видела этого придурка с новой жертвой. Хочешь, я случайно пролью на него кофе на следующей репетиции?»
Алина почувствовала, как сердце сжалось. Мина была единственной, кто знал о Чжин Хо. Единственной, кто обнимал её, когда она плакала в душевой, узнав правду.
«Как скажешь. Но предложение в силе. Люблю тебя ♥»
Она снова взяла телефон, открывая галерею. Последнее селфи с Миной — они в тренировочной комнате, обе уставшие, но счастливые. Мина прижимается к ней, закинув руку на плечо, и улыбается так, как умеет только она. От этой улыбки внутри что-то теплеет, и это чувство пугает больше, чем все страхи перед дебютом.
— Что же ты со мной делаешь? — прошептала Алина в темноту.
Ответом ей был только шум дождя за окном и далёкое эхо музыки с набережной. Впереди был долгий путь, и она пока не знала, куда он её приведёт. Не хотела знать. Не была готова признаться даже самой себе, почему сердце начинает биться чаще от простого сообщения с сердечком.
Но почему-то рядом с Миной любой путь казался правильным. Даже если этот путь вёл куда-то, о чём она пока не решалась думать.